По дружбе

по дружбе мы пили, и вместе, и по одиночке, мы запивали виски водкой, и было вроде и вкусно, а вроде наплевать. её черная челка растрепалась, а мои каштановые косички давно расплелись. мы выглядели как те самые пьяницы с рассказов… да только каких? наверное самых ужасных, где двое подруг выпивают до потери памяти, чтобы точно что-то забыть... и кому есть до этого дела?

проблемы-проблемы-проблемы. и даже, казалось, самая умная из них думала, что алкоголь, и тот случайный поцелуй, ощущение того как чужая ладонь сжимает её собственную переплетая пальцы и притягивая только ближе к себе, ощущение запах того же самого виски и её вишню – сможет спасти от всего хоть на мгновение.

что сможет спасти от того мага? что сможет спасти отца своего? и родителей друга, сможет спасти их троих от всего это? сможет просто спасти от того, что бы в один солнечный день Могилёва старшая не нашла свою дочь со вскрытыми венами в ванной?

просто хотелось, нет, не более, но поцелуев. прикосновения дурманили сильнее чем алкоголь, от них словно сносило крышу, хотелось прижатся ближе к объекту «любви»…? или нет. дружбы. они друзья. и это — по дружбе.

— хватит сегодня нам градусов…

— чего?..

— ничего, Могилёва, спи давай.

грубовато, но с какой-то заботой... хотя нет. это были пьяные и сонные ноты, других и быть не могло. они проговорили весь вечер, всю ночь, и вот уже шесть утра. они обе провели закат, и обе встретили рассвет, пока танэр выкуривала пятую сигарету за ночь.

они встречали и провожали закаты-рассветы столько раз вместе, казалось, окола миллиона, они были вместе, и вроде и, далеко. и это не то чувство когда «по сети», когда ты вроде и хочешь дотронутся до человека, но можешь сделать это только во сне. это то чувство, когда ты держишь за руку этого человека, когда ты его целуешь, и говоришь с ним, и он тебе отвечает, да не в попад, а по теме, и не просто на подростковом максимализме, а умные вещи, такие. что и не каждый взрослый скажет., но прикосновения отдаются где-то в далике, и это не объяснить. ощущение было у двоих сразу, будто она — призрак.

„я её чувствую но, не могу. не могу понять что такое... она, я не могу... она далеко, и пора бы это забыть.“

по дружбе они сейчас стояли на улице, в холодной зиме и снова то место за школой, дальний угол, самый, самый темный закаулок, особенно в такое зимнее, утреннее время. по дружбе они, целовались сейчас, мерзли, но обнимались, мерзли, но танэр не останавливаясь, а могилёва будто и не против прижимала её к стене, в то же время притягивая к себе за талию. и как бы тут глупо не было, но мари стояла на носочках, еле дотягивась до желанных губ, и не дотянулась бы, если бы мак не притягивала к себе за талию. слышен уже хруст хребта, а поцелуй продолжается, и словно в бреду, не описать словами, да и, показать тоже, нельзя.

тогда как раз, срывался дождь. гремел сильный гром, и от каждого его раската Могилёва содрогалась, чувствую в своем рту чужой-родной язык, такой, как было бы глупо описывать, но в голове у неё была только одна мысль – „она сейчас так властна, и это так приятно...“

она слышала как Танэр каждый раз постанывала когда сама она проходилась осторожно языком по неба, и как снова сминали, нет, не так, жестко прозвучало, а это было нежно, как смаковали, как самый вкусный плод персика, пробовали и кусали губы друг друга. белоснежные клыки вампирши грубо кусали нижнюю губу второй, а потом как «извинения» зализывала, и снова утягивала в поцелуй.

и несмотря на то, что курит мак, охрип голос у мари, не то что охрип, она молчала, голос словно полностью пропал, ни звука ни мата, и ничего, как будто и не живая, если бы не отвечала на поцелуй. в юбке своей школьной стоит, замерзла совсем в гольфах бордовых чуть выше колена, и блузка белая, с завернутыми рукавами до локтя… ой она дура… замерзла, а сука молчит, не скажет об этом ни слова, потому что момент был… нет, не неожиданным, нет, не пошлым, он был, волшебным. она представляла этот момент по другому с новым сном, и с каждым утром просыпалась с чувством чужих губ на своих, а потом понимала — это был всего лишь сон. и так постоянно. это стало терзать, и хотелось реального ощущения.

она не хотела снова просыпаться.

но…

снова свет разлился на всю округу, залил дождь и любимая вампирша растворилась перед ведьмой как будто сахар в крепком, её любимом кофе. додскочив на кровати, скинув на пол одеяло и до ужаса напугав кошку сестры, что как и обычно, мирно спала на животе у той, смотрела в даль себя, представляя образ мак. из года в год. из раза в раз. один и тот же образ. одно и то же воспоминание. и что потом?.. даже кошка привыкла к такому, и ей наскучало давно успокаивать девушку. трехцветный мейн-кун, махнула хвостом и вышла из спальни, уловив сразу запах колбаски на кухне, и не теряя минуты помчалась по лестнице внизу просить покушать. утро, как ни как.,

а Могилёва так и сидела на кровати, истерически вдыхая и выдыхая, и слезы так и не лились, и вроде не хотелось, но карие глаза зажмурились, тихо поскуливая от безисходности.

и как же смешно. вампир умер. из разряда шуток про русалку что села на шпагат. да только тут всё серьезно.

как сейчас помнит Мари, отмечала Мак с группой своей выпуск третьего альбома, знатно напились все, но домой не попали в тот день только двое, Алекс, их гитарист на вокале, он ночевал у их общего друга Луки, что дабродушно и по любви согласился принять к себе на время, совсем не на долго, да так не на долго что слава богу мать задерживалась на роботе в школе, ведь скулеж и тихие стоны слышны были, как через подушку, на кухне. А вот Маккензи… искали день, второй, нашли на третий. марии так и не сказали что с ней, но вроде было ясно лишь одно — даже если поцелует сейчас, похоже, это не шутка, и губы и правда были холодные, синие, и было это совсем не так как раньше, и слезы, и крики

— не верю! пустите!

а главное тут быть ей другом. тем самым лучшим другом, который не скажет, что её любимая вампирша на самом деле уехала в другую страну, покарять своей музыкой мир, наплевав на ведьму. и главное ей, забыть по скорее тот момент за школой. этот запах её прокуреной, серой толстовки, запах приторной, сухой вишни. и её губ, этот вкус персика, как она помнила, она любила, очень любила булочки с этим самым персиком. и как же было смешно наблюдать и слушать, как рок-гитаристка пыталась картаво наконец выговорить букву «р», и как рядом, её подруга буквально валялась на полу задыхаясь от смеха. и как каждый раз, как в первый, могилёва с замиранием сердца ждала пока та откроет свои глаза отодвигая челку, красивые, холодно-зеленые глаза. когда её в последний раз увидела, её глаза побледнели и не было уже того блеска живого. всё потому, что то была её фотография. и где они только не были. и что они в этом где только не делали. и тут знаете, только, переезжать, далеко и навсегда. по дальше от воспоминаний. подальше от её никогда не брошу.

по дружбе, по дружбе, и так она и не призналась ей в любви. по дружбе две девушки так и остались друзьями, и никто из обоих и не думал при жизни что у них могло быть взаимно, а сейчас и смысла нет.

и всё это по дружбе. обидно наверное, всё же… а может она и, не мертва?