Томску, как и всякому старому городу, была свойственна забота о младших. К каждому способ, разумеется, подобран был индивидуально: для Кызыла и Абакана он притаскивал сладости, специально для Ланзыы — пару резинок, для Анфира — какую-нибудь книгу или реактивы; Коленьке и Руслану он ничего не привозил, вместо этого он проводил с ними много времени, уделяя всё внимание лишь их персоне; на Алтай он приезжал с семенами и очередной задумкой для каких-то глупых экспериментов, потому что с Кару препарация очередной лягушки превращалась во что-нибудь невероятное в своей отвратительности; в общем, каждому старался отдать что-то лично им нужное.
А вот к Максиму, как это печально временами не звучало, Матвей ехал с бинтами, ватой, перекисью и таблетками. Просто мало ли что случится, а домашнюю аптечку Иртышский по какой-то причине не пополнял. Перекись и бинты с ватой уходили легко: порезался ножом, задел какой-то острый угол, упал, поцарапав коленку, неудачно провёл бумагой, пока заполнял документы, кровь носом пошла от давления и дальше перечислять можно бесконечно. В общем, худое тело собирало все возможные углы как дома, так и на улице.
А когда осенью начинал бушевать грипп, так и вовсе пиши пропало. Но эту лирику можно опустить.
Не то чтобы все эти визиты были запланированы, просто Тумов словно чувствовал, где и когда ему стоит появиться. Вот и на этот раз, едва переступив порог, он услышал громкое «Ай, блять!» в омской квартире.
Пока Матвей ставил портфель на пол и разувался, после скинув и пальто, с кухни доносился звук воды, гневные проклятия, а затем скрип стула, на который, очевидно, Максим встал после очень тесного контакта со своим любимым старым другом — ножом.
В комнату Томск заходил под шуршание пакетов и мелодии трясущихся в пачках таблеток. Отвлекаясь на надпись на какой-то коробочке, Иртышский совершенно не заметил, как отошёл назад и чуть было не свалился со стула.
Матвей придержал его за поясницу, предотвращая очередную травму дурной головы.
— О, Матвей, привет. — С явным удивлением говорил Омск. — А я тут палец порезал…
— Я вижу. У меня аптечка с собой, сейчас подлатаем тебя.
Максим уселся на многострадальческом стуле и принялся ждать.
В своём рюкзаке Тумов копался недолго, и спустя минуты две выудил цветастую коробочку с не менее цветастой надписью «Пластырь». Поначалу Омск несколько скривился, но выбора ему особо не давали, поэтому пришлось прижать пятую точку и сидеть, пока Томск аккуратно заклеивал глубокий порез. Закончив, он поцеловал руку и отстранился, убирая коробку обратно в рюкзак.
Иртышский с минуту разглядывал это пёстрое нечто зелёного цвета с идиотским изображением авокадо. Глупость какая, ему больше трёх сотен лет, а у него на большом пальце красуется детский пластырь с яркой картинкой, чтобы рана не бо-бо.
— У тебя что, обычных нет?
На раздражённую речь Матвей мгновенно обернулся.
— А с этими что не так?
Максим помолчал. Его вопрос вдруг показался ему очень нетактичным, но потом он вспомнил, что особым чувством такта не обладал.
— Они ж детские. Зачем мне детские? Отвлекать ещё будут.
— Да не будут, тебе же не пять лет. — Тумов даже хихикнул немного. — А пластыри я эти ношу с собой как раз для детей, но тебе нужнее.
Томск как-то сразу прикинул самых младших в округе. Когда ранился Кызыл, то он упорно делал вид, что ему все эти мишки и зайчики на розовом фоне не нравились, а потом тайком фотографировал Анфиру — похвастаться. А вот сам Абакан относился гораздо проще и чуть не визжал от радости, когда на очередную царапину на руке или ноге ему клеили голубой пластырь с облаками. Но всё это случалось крайне редко, и скорее всю пачку израсходует Максим, чем дети даже вместе взятые.
Иртышский вздохнул, встал и снова намеревался взять нож, но его мгновенно остановили.
— Максим, давай лучше я.
Спорить было бесполезно — Тумов на своём стоит твёрдо и уверенно — поэтому Омск просто отошёл от столешницы и побрёл по квартире посмотреть, что можно сделать с минимальным уроном для организма.
Ничего, как и ожидалось. Осталось только лечь и отдохнуть после целого дня уборки в квартире.
Целых десять минут Максим лежал в полудрёме под звуки ножа и доски. Как-то это всё по-домашнему было, что ли. Матвей вообще хорошо вписывался в повседневную жизнь: он был прост, всё умел, держал на плаву и себя, и других. Настоящий семьянин, жаль только, что семьи у него быть не может. Хотя за такого хозяйственного мужика замуж любая бы согласилась, даже если детей никогда не будет.
Эта мысль почему-то была не хорошей, а какой-то тревожной. Матвей ведь не бросит его сейчас, да?..
Конечно, бросит. Зачем Тумову балласт, неспособный банально салат сделать без травм?
Кажется, подступала паника.
Иртышский стал глубоко дышать, попытался унять волнующееся сердце. Спокойствие, только спокойствие. Он опять себя накрутил, на самом деле всё в порядке.
Хотя кому он врёт? Всё вообще не в порядке.
Сквозь закрытые глаза и круговорот хаотичных уничижающих мыслей прорвался мягкий голос Томска:
— Максим, вставай. Поужинаем, потом ляжешь спать, хорошо?
Как после кошмара Омск резко подорвался и едва не упал, благо, его придержали за руку.
— У тебя всё хорошо? — Матвей нежно гладил по костяшкам.
— Да… Да. Всё нормально, не парься.
Ужин прошёл как обычно, с непринуждённым разговором. А вот последующее провождение времени Максим мог вспоминать только изрядно краснея. Всегда, когда Тумов его навещал, спальная комната превращалась в обитель сладких страстных стонов, криков, скрипов пружин, вздохов и специфического запаха. В общем, немного за это всё-таки стыдно.
А вот уже после они нагие сидели на кровати, и Томск мазал все укусы.
— Вот здесь, не больно? — Омск шипит. — Тоже сейчас обработаем.
Ватной палочкой, обмоченной в перекиси, Матвей осторожно проводит по краям до крови прокушенной кожи. Сверху лепит две картинки: одну с лягушками, а другую с котами.
После Тумов проводит по тощей груди, на которой остались засосы, и наносит на них мазь, чтобы быстрее заживало.
И в такой момент, когда они совсем близко, захотелось простого человеческого поговорить… Но они не люди. Поэтому вместо слов Максим прижимает Матвея к себе и жадно целует в губы; то ли съесть пытается, то ли совсем не хочет его никому отдавать.
Сам не знает.
***
Утром погода была на удивление не такой уж и плохой. Попеременно светило солнце и ходили тучи. Очередной солнечный луч бессовестно разбудил Иртышского, и первым делом он взглянул на часы. Полседьмого такое себе, если честно.
Максим сел на кровати, выгнулся и мгновенно об этом пожалел: сразу после хруста позвоночника поясница очень красноречиво напомнила, что она, вообще-то, не железная, а Омск не молод.
Он схватился за спину и нагнулся вперёд, стараясь не издавать при этом ни звука, выдававшего бы его состояние. Как и всегда, стоило только дыханию выровняться, а телу наконец найти в себе силы принять исходное положение, тут же проснулся Матвей.
Вот он почему-то на спавшего никогда не похож. Ну да, волосы в лёгком беспорядке, но он сразу способен мыслить и принимать ответственные решения, в отличие от Максима, который едва глаза-то открыть может.
Тумов погладил по больному месту, поцеловал в щёку и пошлёпал босыми ногами в сторону оставленного рядом со столом портфеля. Всё-то у него с собой, а может, он уже просто выучил все возможные последствия любой физической активности для Омска.
Снова это всепоглощающее чувство беспомощности и ненужности.
Иртышскому было приказано лежать и не дёргаться, пока в спину снова что-то втирали. Да вот только голова думала сама, «котелок, не вари», к сожалению, не скажешь.
Насколько же глупа вся эта ситуация.
Анализ взаимоотношений ничего не даёт: мозг не выдаёт ничего, что могло бы ответить на вопрос о том, почему Тумов до сих пор здесь, а не сдал его на Урал под опекунство Тани. Ладно, может, Максим просто не умеет анализировать, как это делают Коля с Матвеем.
Психика, перегруженная ещё вчера, всё же даёт сбой, и Омск утыкается в подушку, силясь скрыть слёзы. Ещё этого ему не хватало.
— Всё, Максим. Так тебе будет полегче. — В ответ Томск получает лишь едва заметное кивание, а потом замечает мелкую дрожь по всему телу. — Максим?
Сил нет что-то ответить, но Матвей и не требует. Он терпеливо ждёт, не заставляет повернуться к нему лицом. Просто понимает, что лучше Иртышский сам решит, что он хочет что-нибудь сказать или сделать.
От нехватки воздуха Омск поворачивается набок, демонстративно лицом к стене. Его всё ещё трясёт, он сворачиваются в клубок, но никто его не торопит. Тумов лишь гладит по плечу, невесомо целует в спину.
Спустя несколько минут этой немой сцены Максим резко садится в кровати и красными от слёз глазами умоляюще смотрит на Матвея.
— Не бросай меня, пожалуйста. Хотя бы ты…
Глаза Томска мгновенно расширяются, и он глупо ими хлопает, а потом на лице появляется всё та же треугольная улыбка.
— Я тебя ни за что не брошу, Максим. Ты ведь дорогой мне человек, и почти, если бы можно было так выразиться, супруг. Скажи, ну как тебе только в голову пришла такая мысль?
Неминуемая, казалось, истерика отступила, позволяя наконец говорить.
— Просто ты так мягок и я… не знаю… Не знаю почему ты здесь. У тебя должен быть кто-то лучше меня. Не такой депрессивный, не такой неуклюжий, вообще не такой…
Всю эту исповедь Матвей не прерывает — это было бы богохульством. Просто держит за руку, напоминая о своём присутствии. И вот когда монолог кончается, он выжидает какое-то время и лишь после отвечает:
— Милый, я выбрал тебя осознанно и точно знаю, что ты мне нужен. Да, ты неидеален, но идеальных людей не существует. Я люблю тебя даже за твои недостатки, поэтому пожалуйста, успокойся. Я никуда не уйду. — Тумов целует в лоб, а после встаёт с кровати, чтобы покопошиться немного среди сумок, и возвращается.
Иртышский не понимает, что к чему, но буквально через несколько секунд на месте, где под кожей громко стучит сердце, красуется розовый пластырь с красными сердечками.
— Мне для тебя ничего не жаль. А медицинские принадлежности всё равно портятся и заканчиваются, не думай об этом слишком много. — Томск зачёсывает волнистые волосы назад, смотря прямо в яркие глаза. — Самое важное, чтобы ты не закончился, а остальное так — мелочи.
Максим честно внимал и понял, что имелось в виду. Да, пожалуй, он слишком сильно себя накрутил по какому-то глупому поводу…
Матвей обнимает, передаёт своё тепло, и под картинкой на груди сердце вдруг действительно ощущается целым.