Тело прошибает тупой болью, а на костяшках и фалангах пальцев остаются алые звёзды крови. Юра порывается треснуть в ответ, но его руки перехватывают и ловко сцепляют на подлокотнике. Их силы, с учётом нынешней экологической ситуации в Челябинске, примерно равны.
Руслан наклоняется прямо к лицу, по которому течёт из разбитого носа, и свободной рукой хватает нижнюю челюсть, вынуждая открыть рот. Татищев пытается отвернуться, но пальцы сжимают плотно, губы всё-таки размыкаются и Енисейский грубо целует. Юре хочется откусить ему язык, но никак не получается, поэтому он пытается его вытолкнуть. Такая игра Красноярску нравится, но наскучивает. Это ведь далеко не всё, что можно получить от строптивого уральца.
Потому он позволяет себе, отпустив голову, задрать ладонью футболку, касаясь кожи, а зубами проткнуть бледную шею. Челябинск шипит, дёргает запястьями, чтобы освободиться, но даже пот, скопившийся между импровизированной ловушкой и жертвой, не помогает. В целом, можно было бы попробовать лягнуть, да только хитрый Руслан уселся на бёдрах, да так удачно, что не пошевелиться.
Чем-то похоже на распятие с растлением.
Как только Енисейский возвращается к голове, Татищев не выдерживает, и лбом больно бьёт его по лицу. Красноярск отшатывается, убирает руки, прислоняет их к вмиг распухшим кровоточащим губам. После секундного страха он криво лыбится, капли падают на чёрную футболку, но сделать он ничего не успевает. Юра хватает его за затылок, до боли нажимает пальцами, вынуждает прислониться. Слизывает набежавшие красные струйки с губ, а потом бьёт по голове, отключая ненадолго зрение.
Сибиряк теряется, короткими ноготками цепляется за одежду Челябинска, чтобы не упасть, а у самого в невидящих глазах похоть и безумие. Пока он приходит в себя, Татищев проводит по худым бокам, оставляя набухшие борозды. От этого, кажется, Руслан ловит кайф, перекладывая ладони на шею и надавливая со всей силы своей ненависти. Юра задыхается, пытается убрать этот ошейник, но Енисейский издевательски давит ещё, доводя его почти до предсмертного состояния. Когда удаётся схватить немного воздуха, вместе с кислородом в кровь проникает какой-то кислый яд, и уралец пытается провернуть то же самое, что и с ним только что.
Он надавливает большими пальцами на кадык, но вместо вселенского страдания Красноярск запрокидывает голову и чуть язык не вытаскивает, как собака. Ему хорошо и дурно одновременно. Татищев, к собственному сожалению, не мудак бесчувственный, поэтому отпускает.
Руслан скатывается немного с его бёдер, к тому же косит в сторону спинки дивана, и когда он прислоняет горячую голову к холодной коже, Юра издаёт какой-то невнятный скулёж. Сначала Енисейский даже не придаёт ему никакого значения, но когда он пытается после пары секунд вернуться в исходное положение, то надавливает коленом на пах, вытаскивая из Челябинска ещё один жалкий стон.
Хохотать Красноярску хочется до коликов в животе. Главный не-пидор в стране вдруг оказался вполне себе пидор, у которого встало от увечий!
Ну и кто ещё из них ненормальный?
Руслан всё же не решается смеяться. Получить в лицо ещё раз как-то не хочется. Зато издевательски оставить колено прямо на стояке и задрать футболку, прикусывая натянутую на костях кожу — да. Татищев сжимает зубы плотно, а ногтями царапает под полурасстёгнутой рубашкой спину.
Енисейский царапает соски, поцелуями-укусами следует от ключиц до подбородка, и в итоге просто ложится сверху на уральца. Тот от контакта эрекций сквозь ткань шумно выдыхает и хватает чужие руки. Глазами чёрными сверкает, как бы предупреждая, что ерунды всякой тут творить не надо.
Сибиряк трактует это по-своему, притираясь ближе, а потом толкаясь бёдрами. Как назло от такого перфоманса Юра царапает синие вены вдоль, но кровь не течёт, и он выдыхает. Руслан прижимается губами, мокро целуя. Татищев, не сдерживаясь, всё-таки кусает его за поганый язык, но Красноярск не отстраняется, продолжая целовать и вскидывать бёдра вверх, так же стремительно опуская их вниз.
В этом взаимодействии смешалось сразу всё: вязкая от духоты в кабинете слюна, несколько красных капель из раненного языка, пот, льющийся с них обоих, животное желание, праведный гнев Челябинска и глубокая ненависть Красноярска.
Юра руками держится за подлокотник, сдирая искусственную кожу. Руслан царапает ему затылок и кусает в щёку. Татищева мелко потряхивает, но последней каплей становится укус прямо под ухом. От боли он хочет кричать, но тело словно парализовало, и вместо хоть каких-нибудь слов уралец беззвучно открывает рот, дрожит и обмякает, шумно дыша.
За время этой немой сцены кончает и Енисейский, сжимая в пальцах кожу у чужих лопаток. Сразу же он пытается отсесть, и с помутнением в глазах у него это выходит.
Проходит, возможно, минута или полторы, после чего Юра встаёт и кривится от противного чувства. Для себя Руслан усмехается, что на плотных тёмных джинсах пятно проступит не так быстро.
— Да пошёл ты нахуй! — Мгновенно взрывается уралец.
— Только если на твой.
На это Татищев ничего не отвечает, только распахивает со всей дури дверь и напоследок кидает:
— Ебучий ты гондон!
В проходе Челябинск отпихивает плечом Новосибирск. Сибиряков вслед ему, стремительно удаляющемуся по коридору, глупо хлопает ресницами, а потом заходит в кабинет. Сразу замечает специфический запах. Судя по всему, вопросы они тут далеко не рабочие решали.
Внешнему виду что одного, что другого он не удивился ни капли. Вроде оставил ненадолго, а они уже морды друг другу набить успели.
Коля грозно посмотрел на своего подопечного, ожидая хоть каких-то объяснений. Но вместо этого Красноярск, закинув ногу на ногу и руки за голову в своей обычной манере с насмешкой спросил:
— Как дела, малыш?