Я вышел очень медленно. Ночь была густая и глухая, небо пряталось, не выдавая ни звёзд, ни Луны. Кажется, очень долго я стоял неподвижно, силясь рассмотреть хоть отблеск, а затем будто бы проснулся.

Вернулся на землю.

Впереди встреча с Сергеем Павловичем. Нужно держать себя в руках так хорошо, чтобы ему не пришло в голову запрещать мне что-то новое. Казалось, я уже привык себя так и вести: очень ровно, очень отстранённо. Но с каждым шагом в сторону, где Сергей Павлович всегда прячет машину, я все больше ощущал, как из глубины поднимается что-то давно забытое. Злость. Она становилась все гуще, плотной, как стена облаков, закрывших небо. Всё во мне было лишь в одном шаге от того, чтобы упасть обратно, в самое начало. От того, чтобы кричать на Сергея Павловича, от того, чтобы винить напрямую. Но если это сделать, временное облегчение сожжет шансы на свободу.

Сергей Павлович ждал в машине с видом человека, готового взорваться. Он тоже злился всерьёз впервые за долгое время.

При виде меня он стиснул руль до побеления костяшек пальцев и очень слышно скрипнул зубами. Сам себя извел за это время, безусловно. Чем спокойнее я буду, тем это раздражение будет для него мучительней.

Я сел с ним рядом, на соседнее сиденье, но он этого не заметил. А я заметил другое: спинки сидений были некомфортно выпрямлены, чего не было, когда я уходил. А значит, Сергей Павлович утешался так, как умел.

Повисла тишина, в которой ощущался весь сдерживаемый крик.

— У этого деда там совсем чувство меры закончилось?! — наконец, прорычал Сергей Павлович.

— Да, закончилось, — согласился я. Всё закончилось для мистера Стампа. Всё. А значит и у него — тоже.

— И ты, конечно, не мог ему сказать?!

— Конечно. Не мог, — и того, что ему это непонятно, Сергей Павлович мне не докажет.

— И меня предупредить не мог?!

— Вы запретили вам звонить.

— А у тебя что, чайник вместо головы?! Мог бы что-нибудь придумать!

— Хорошо, Сергей Павлович. Я запомню ваше пожелание, — спокойно проговорил я. Он паникует и злится. Пускай зацепится за это, но не найдёт ничего другого.

— Только попробуй! В смысле, забудь сейчас же. Что у вас там стряслось?!

— Мистера Стампа убили.

Так ровно, что даже мне самому от этого страшно. Но не Сергею Павловичу. Он издал неопределённый звук и улыбнулся недоверчиво, но весело, как в школьные дни, когда слышал, что кто-то из учителей заболел.

— Шутишь, Эл?

— Я не умею шутить.

— Это уж точно… А если серьёзно?

— Мистера Стампа убили, — повторил я с нажимом. Мистер Стамп был прав. В рекламе, где снимался Сергей Павлович, ничего настоящего нет. Но здесь и сейчас он слишком старается. Только я не верю ему. Не поверю никогда.

— Серьёзно, что ли?.. — заметно тише спросил Сергей Павлович, но глаза его блестели. Будто бы жадностью. Будто он ждал шанса схватить эту новость и танцевать с ней от радости.

— Да.

— Ну, Эл… — он вздохнул как-то… Как от облегчения. — И кто это сделал? Хотя у него в доме одни головорезы…

— Пока что, это никому неизвестно, — сказал я, все же не сумев скрыть, как важно это «пока что». Все узнают. Я докажу.

— Ну и ладно. Пусть разбираются как хотят. А мы будем жить нормально, наконец-то. С этим дедом мне нормально было и не развернуться. Надоел… Должна же и у меня начаться жизнь.

С этим выводом вместе он отодвинул свое сиденье в привычное положение и завёл мотор.

Я стиснул зубы. Я знал, что эта цена — чужая жизнь — не впервые кажется Сергею Павловичу не слишком высокой. Но тогда это был всего лишь я, робот. Тогда в жертву приносилась лишь свобода. Да и под «началом жизни» имелось в виду времяпрепровождение без обязанностей, зато с развлечениями.

В самом начале, когда мы оба ещё не понимали друг друга, мне даже было почти радостно, и я думал, что получил намного больше, чем любой робот мог бы надеяться. Но с каждым годом становилось хуже. Заменять в школе стало недостаточно.

Затем — появился мистер Стамп. И снова Сергей Павлович сказал, что его жизнь должна начаться. Но под жизнью уже имелось в виду время в центре внимания. Ну а теперь… Все дошло до настоящей смерти настоящего человека. А что стало жизнью, я ещё не понимаю. Но знаю все равно, что оно не могло стоить того, и знаю, что не позволю Сергею Павловичу этой жизнью насладиться.

А для этого нужно молчать. Сейчас — только молчать. Я почти всегда молчу о своих мыслях рядом с ним. Никому, кроме мистера Стампа, я их не озвучивал уже очень давно.

— Да и тебе лучше будет, — продолжал рассуждать Сергей Павлович чуть позднее. — Больше не будешь сидеть закрытый. Узнают так узнают, скажу, ты мой пропавший в детстве брат. Так, конечно, не бывает, но иногда — бывает.

— Я не хочу быть вашим братом, — сказал я. Глупо было говорить это. Соверши Сергей Павлович такую ошибку, и уже никак ему было бы не вывернуться. Все бы поняли, что нас двое, а значит и то, что смерть мистера Стампа вполне может быть на наших руках.

— А тебя никто не спрашивает, чего ты там хочешь, — фыркнул Сергей Павлович. — Вот если бы ты, хотя бы, сам его придушил, ради того, чтобы мне больше не нужно было мучиться, тогда бы можно было поговорить. А так…

Я промолчал, отметив про себя только то, что Сергей Павлович знает, как убили мистера Стампа. Жаль, что это слышал лишь я.

— Ты ведь не убил его сам, да? — вдруг серьёзно спросил Сергей Павлович. Какая глупая попытка. Какое бессмысленное обвинение. Будь я способен сделать такое, давно бы нашёл путь.

— Я не способен убить человека, а после этого функционировать в том же режиме.

Но люди вполне способны на подобное. Хотя даже у них внутри что-то да сломается, если они пойдут на убийство. Тем не менее, с тем, что ожидало бы меня, это нельзя сравнить. Мне бы никак не удалось скрыть правду.

— А что у тебя за режим, на случай, если убьёшь кого-то? — скорее с любопытством, чем с беспокойством спросил Сергей Павлович.

— Ожидание. Я не смогу шевелиться, но смогу отвечать на вопросы, если понадобится.

— Умел дядя Витя развлекаться, — мрачно фыркнул Сергей Павлович. Я не повернул к нему головы, но взгляда отвести не мог. Я знал, что это имя моего создателя. Сергей Павлович толком мне о нем не рассказывал, но иногда вспоминал о нем вот так, рассеянно и неподробно. — Зачем допускать мысль, что робот кого-то убьёт?

— Он знал, с кем оставляет меня.

— Да ну тебя, — но, похоже, ничто не могло испортить его настроения в этот миг. — Я даже не знаю, с чего бы начать… М-м-м… Хотя, если слишком поспешить с весельем, полиция заволнуется ещё. Противный же дед, даже сейчас!.. Кстати, Эл, кого они подозревают? Кукушкину, да?

— Вас.

— Что?!

Он затормозил так резко, что даже я едва не влетел носом в стекло. Сергею Павловичу повезло, что дорога была пустынна.

— Я последним видел мистера Стампа.

— Да что ты?! Вечно с тобой одни проблемы! — взвыл он. Ему стоило думать лучше. Может быть, он думал, что, раз я ушёл вниз, а Зоя осталась наверху, думать будут только о ней.

— Теперь у вас уже нет причин сохранять меня, — ровно сказал я.

Нет. Теперь в мои планы не входило погибать на свалке. Но Сергею Павловичу незачем об этом знать. Пускай сам придёт к мысли о том, что не может меня выкинуть.

— Ну конечно! — тут же всполошился Сергей Павлович. — Как будто если выкинуть тебя где-то или сдать в металлолом, об этом тут же не узнают!

— Узнают, — согласился я.

— Лицо тебе, что ли, попортить…

— Конечно, вы можете это сделать, — согласился я. — Но я не умею лгать, и если меня спросят, я расскажу в точности о том, когда и почему моё лицо было испорчено.

— Ты — электронная свинья! — простонал Сергей Павлович, как будто полагал, что мне может стать стыдно. — Кто вообще разрешил тебе сесть впереди?!

— А разве кто-то запрещал? Я видел, что вы хотите говорить со мной.

— Быстро назад!

Все его страхи вернулись. Я ещё не успел сесть, когда он закрыл ширму.

Эйфория закончилась. Теперь Сергей Павлович торопился домой, на той скорости, на которой был опасен для пешеходов, водителей и себя самого.

Но ему повезло, и мы добрались. Въехали в гараж.

Я не хотел торопиться, а Сергей Павлович был стремителен до того, что хлопнул дверью машины с той силой, с которой мог бы сломать её.

— Выходи!

Я подчинился, снова очень медленно, не сводя с него глаз. Всё зависит от того, какие приказы он отдаст, какие действия предпримет.

Я должен найти способ его выдать, а он, конечно, ищет способ мне этого не позволить.

Для меня время остановилось. Я знал, что Сергей Павлович понимает все это не хуже меня.

Молчание. Внутренний холод.

Сергей Павлович открыл было рот, но тут же закрыл его. И с ужасом смотрел на меня ещё несколько минут.

— Гусь… — сдавленно выдохнул он и тут же схватился за голову. — Да что ж ты делать будешь?! Связался со всеми вами на свою голову! Значит так, Эл, — его трясло, и он, конечно, не понимал, что признал и то, что Гусев помог ему. Всё именно так, как я думал. — Ты идёшь в дом. Из дома ни ногой, ни рукой, ни головой и тем более ни всем телом. Ни через стену, ни через окно, ни через потолок, ни через пол. Никак. Не выходи. В полицию не звони. А если придут из полиции — открывай. Не говори ничего, что могло бы обозначать мою вину. Ясно?! Ничего! И посмей потом сказать, что команда была не точная. Больно ты умный, чтобы не сообразить. Иди к Майе, ей все расскажи. Точно. С ней и сиди, чтобы она видела, что я дома. Ясно?!

— Да, мне все ясно, — согласился я. Он в панике. И теперь, как если бы в комнату, где он сидел, хлынула огромным потоком вода, затыкает щели. Только вот дыры, через которую льёт вода, закрыть не может и утонет несомненно. Ведь его слова действительно неточны. А мой ум не причина, чтобы я не воспринимал его слова буквально.

— Повтори.

Я повторил слово в слово его распоряжения. В них не было ничего особенно нового. Звонить в полицию я пока и не думал. А Сергей Павлович не запретил мне, если будет нужно, позвонить кому-то другому и попросить позвонить в полицию. Главное, чтобы он не вспомнил.

— Выкинешь что-нибудь — уничтожу в домашних условиях, — совсем немного спокойнее пригрозил Сергей Павлович.

— Вы имеете в виду мусор?

— Ты у меня скоро станешь мусором! Иди в дом!

Я пошёл, не проронив ни слова. Спокойно, словно внутренне не ожидал с мучением того мига, когда указания Сергея Павловича закончатся. Время сделалось резинкой, что тянется вечно, истончая лишь нервы.

Сергей Павлович за время, что я добирался до внутренней двери гаража, успел сесть в машину, шумно выскочить из неё, прокричать что-то и выбежать на улицу. Окончательно ли он ушёл? Я не мог сказать. Как и того, как он станет добираться до дома мистера Стампа, путаясь в своём страхе.

Сергей Павлович — идиот. Но мне требуется немало везения и хотя бы один старательный полицейский. В полицию я не позвоню, конечно. Не позвонил бы даже без прямого заперта: в любом общении с социумом меня удерживает приказ вести себя в соответствии с тем, как повёл бы себя сам Сергей Павлович. Как и любой нормальный человек, он не позвонил бы в полицию, собираясь встретиться с сообщником. Но позвонить сообщнику — дело другое. Если, подозревая его, полиция проверит звонки и найдёт этот, то, рано или поздно, обнаружит связь меж Сергеем Павловичем и Гусевым, который легко мог его впустить. Тогда, очень скоро, они придут и к правде.

Я дошёл до Майиной комнаты, но пока ещё на саму Майю не смотрел. Взял её телефон и набрал номер Гусева. Право говорить от лица Сергея Павловича как от своего у меня всегда было, а то, что собирался сказать, я знал в точности, это не было ложью:

— Я скоро буду. Встреть меня.

И тут же я отключил телефон. Удалил вызов из журнала звонков. Сергей Павлович, конечно, все равно узнает, но удаление добавит подозрительности его действиям.

Но этого было, конечно же, мало. Я должен был сделать все возможное. Что ещё?

Звонить Зое нельзя, хотя она подняла бы нужный шум.

Что ещё я мог бы сделать?

Я сам мог бы начать шуметь. Привлечь людей. Только что дальше? Что я им скажу? Что меня нет дома? Этих слов я не смогу произнести никак. Ни написать. Ни намекнуть. Да и не понимают люди таких намёков. Я ведь пробовал.

Я неохотно повернулся к Майе.

Майины глаза все ещё были способны напугать меня. Совершенно потухшие, неподвижные. В них нет мне подсказки, но я помню, что должен сказать ей «все». Да. Все. Сергей Павлович так и выразился. Но это бессмысленно. Майя ничего не поймёт.

Когда Сергею Павловичу было двенадцать, он влюбился в Майю. Он ревновал её ко мне. Он старался проводить с ней время. Она, светлая и яркая, хихикала ему в ответ, но всегда была как будто далеко. Где-то в себе.

А потом она пропала.

Сергей Павлович свое расстройство срывал на мне. Но я, наивный, тогда ещё жалел его. Тогда его грусть и обида казались настоящими.

А потом он снова встретил Майю. В доме мистера Стампа. При мне он с тех пор придумывал ей имена одно другого обиднее. Пока, наконец, не сорвался впервые. Не пошёл к мистеру Стампу требовать свободы. И тогда-то, проиграв впервые, смог все-таки выпросить себе утешение.

И мистер Стамп поженил их. Шесть лет назад.

Майя вошла в этот дом сломанной, тихой и грустной. Но она ещё была живой. Она была даже доброй, и мне было даже приятно, если Сергей Павлович отправлял меня к ней. Но тогда он делал это крайне редко. И тогда я не понимал, почему она не уходит. Никакой любви у неё к нему не было. Его же любовь… Я знал цену его любви. Знал, что его любовь, может быть, настоящая вначале, давно уже обратилась в злость, в желание сказать, что он первый её заметил и имеет право владеть.

А сейчас я уже не задавался вопросом, отчего Майя остаётся. Потому что с тех пор, как жила с нами, она только тускнела. Последние наши встречи, она чаще всего лежала и молчала. Все сделалось ей безразличным. И свобода.

— Мистера Стампа убили, Майя, — сказал я.

— Ну и что? — безжизенно спросила она.

«Ну и что?». Я знал, что такой ответ получу. «Ну и что?» Наверное, ничего. Хотя Майя была той, кому действительно стоило бы обрадоваться гибели мистера Стампа. Ведь это он столкнул её в пропасть. Ведь это он сломал её и отдал Сергею Павловичу добивать. Но уже поздно. И мне страшно сделаться однажды таким же. Не думающим уже ни о чем. Если я не выберусь, так и будет.

Нет. Я выберусь. После того, что сделал Сергей Павлович, иное невозможно.

— Ведь мистер Стамп заставил тебя выйти за меня замуж? — тихо спросил я.

— Да.

— Как?

— Я не помню, — все так же безжизненно отвечала Майя. Так, как если бы даже сама для себя больше не имела никакого значения.

— А его дочь хочет, чтобы ты вернулась к ней.

— Ну и что? — снова повторила Майя. И я не нашёл, что сказать. Если бы Кукушкина это видела, она бы поняла. И, наверное, загорелась бы ещё большим желанием отомстить Сергею Павловичу за все.

Я задумался. У меня был телефон Майи. И номер Кукушкиной.

Сергей Павлович запретил совершать странные поступки от своего лица, хотя сам уже давно не следовал этому правилу. Но он не запрещал совершать их от лица других людей. Мне даже не нужно называться Майей. Майе все безразлично, но вот Зое… Сергей Павлович не запрещал выдавать другим людям, что дома его нет.

И я написал сообщение: «Сыроежкин не помешает. Пожалуйста, приходи».

Теперь нужно только надеяться, что Зоя увидит его первая. Что послушает. Что явится раньше Сергея Павловича.

Я вспомнил про книгу мистера Стампа. Если хочу её сохранить, я должен спрятать её от Сергея Павловича. Он выбросит её просто из вредности, если найдёт. Если он спросит о подарке мистера Стампа, то я не смогу её скрыть. Но есть один способ. Печальный, и все же, дающий надежду.

Я сел на диван подальше от Майи и, не зажигая света, вытянул книгу из-под свитера. Майя, конечно, ничем меня не выдаст и ничего не скажет, но мне так спокойнее.

Согрел ладонь и провел ею несколько раз по корешку книги. Плотные, даже тяжёлые страницы, медленно отходили друг от друга и от красивой обложки.

А когда отошли все, из тонкого кармашка меж бумагой и обложкой что-то выпало. Что-то, завернутое в бумагу. Времени было мало, и я решил взглянуть чуть позднее.

Я знал, что Сергей Павлович, да и Майя тоже, не читают больше книг. Но они есть в доме. Меж их запыленных, печальных страниц я спрятал белые, живые листы книги мистера Стампа.

А обложку вывернул наизнанку и спрятал меж старыми альбомами с фотографиями.

И уже тогда вернулся и осторожно развернул бумажный свёрток.

Когда я всмотрелся в то, что хранил он, губы мои ужасно дрогнули. Я спешно зажал рот ладонью. Но не смог удержать тяжёлых и крупных слез.

Нет-нет.

Это не могло быть так…

«А затем… Это ты решишь сам». Решишь сам. Сам…

Это был перстень мистера Стампа. Один из них. Большой, с печаткой, хотя мистер Стамп сам говорил мне, что писем не пишет. А в перстне, привязанное тонкой белой ниткой — изящное серебряное колечко с маленькими голубыми камушками, будто лепестками.

Это было совершенно немыслимо. Совершенно невыносимо. Страшно.

Перстень был мне велик. Мистеру Стампу, впрочем, тоже. А кольцо подошло. Но я не решился носить его. Не решился и отделить от перстня.

Я должен был их сохранить. И я… Проглотил их. Там, внутри меня, в специальном мешочке, с ними ничего бы не могло случиться. И Сергей Павлович никогда бы не догадался спросить.

Но и я не мог догадаться о том, как унять дрожь, как успокоиться, как сдержать горькие слезы, не позволив Сергею Павловичу снова смеяться над ними.

Мистер Стамп умер. Но теперь я не сомневался, что он хотел жить.