Кто-то считает одиночество болезнью. Неизлечимой и до ужаса болезненной, что уничтожала изнутри, заставляя органы гнить. Божья кара за проступки, совершённые в прошлой жизни, но из-за этого не менее ужасная. Это страшно, но ещё страшнее быть одному в толпе, среди своих друзей и знакомых. Ещё больнее сердцу, чувствовать на себе презрительные взгляды, что отравляли едкой желчью. В такие моменты выворачивало от страха и отвращения к самой себе. Хотелось сломать все рёбра, стерпеть всю нескончаемую, но вырвать живой и бьющийся в агонии орган, перестав чувствовать эту всепоглощающую тоску.

      Иногда хотелось разрыдаться, прижимаясь к любимому человеку всем телом, уткнувшись носом в его шею и спрятавшись от всей боли этого мира. Хотелось почувствовать, как родные руки начнут ласково перебирать волосы, иногда проходясь по спине. Нежно и чувственно, как и было нужно. Хотелось принимать ласку, любовь и понимание. Хотелось просто быть нужной. Но такого человека не было. Его нет и никогда не будет.

      - Раз. Он не появился, когда девушка съедала себя размышлениями, уничтожив чувство защищённости в компании себя. Ребро ладони было остервенело прокусано в попытках сдержать рвущейся наружу крик душевной боли. Навязчивые мысли полностью заполоняли собой пространство, не давай мыслить разумно и холодно. Холодно, чертовски холодно и больно.

      - Два. Не появился, когда произошёл первый срыв. Больно и одиноко. Даже не от вырванных волос, что клоками теперь лежали рядом. Не от кровоточащих губ, что были варварски искусаны, будто с желанием избавиться от них. И нет от первых полос крови на запястьях. Руки, конечно, жгло, но не настолько сильно, как душевная боль. С ней никогда ни что не сравнится.

      - Три. Человека не было и тогда, когда девушка своими руками сорвалась на матери, не захотев терпеть её вечные пьянки и побои. Пальцы сами собой потянулись к разбитому виску, чувствуя на тёплую алую кровь, что медленно стекала вниз. На автомате было сделано несколько жалких попыток отползти назад лишь бы избежать нового удара. Кровь безумно стучула в голове, но девушка откинула чувство страха, на адреналине пытаясь защититься лежащим у ног матери ножом. По лезвию тонкой и аккуратной струйкой текла тёмная и более густая кровь, всё-таки убитая алкоголем печень дала свои плоды. В тот день была похоронена её мать и последняя надежда на счастье.

      - Четыре. Надежды на лучшее пропали с концом суда. Сидеть перед столькими людьми уже было пыткой, а терпеть их ненавистные вгляды было ужасно. Каким бы ужасным человеком не была её родительница, но она всегда носила маску порядочной матери-одиночки, спихивая все побои дочери на навещавшего отца. Отец тоже был против, поддержал остальных, упевая девушку за решётку. После этого девушка надела маску.

      - Пять. Первое изнасилование в тюрьме. Первое вырванное «Остановись» из её уст. Первые слёзы животного страха вырывались наружу, неистово обжигая глаза. Он видел её слабость, но не стал оставаться в стороне. Тогда первый раз Эндрю Миньярд заступился за незкакомку, после получив жестокое наказание от надзирателей. Лика Уайт тогда искусала руки, не захотев вновь обретать эту глупую и ненужную надежду на будущее.

      - Шесть. Эндрю берётся за её защиту, сам получая в итоге. Он не обосновывает это, получая личное пространство в её присутствие. Единственная, кто понимала его в этом прогнившем месте. Но даже частицы счастья рано или поздно иссякнут, оставляя гнить изнутри дальше. Её выпускают раньше за хорошее поведение, даже несмотря на прирекания любимых надзирателей. На Миньярде срываются больше, но она ничего не может сделать. В тот день его жизнь покинула разбитая Уайт, отправляясь куда глаза глядят.

      - Семь. Она уезжает, оставляя за спиной ужасное прошлое, что во снах преследует её, продолжая наносить полоски шрамов на руках. Но она жива, пусть и расколота на миллионы кусочков. Порезы становятся глубже, но привычная и до ужаса лживая улыбочка возвращается на её лицо. Несмотря на это, Вероника Хейзел (Поменявшая своё имя) чувствует рвущуюся наружу тоску. В колонии чувство одиночества разбавляло комфортное молчание с Эндрю. Хоть кто-то пытался быть с ней человеком. Она скучает..?

      - Восемь. Запись к психологу ничем не помогает, делает только хуже, если быть честным. Прошедшие круги ада одножды повторяются вновь. Терпеть это не хочется, лишь самобичевание даёт сил двигаться дальше. Меж тем счастливая улыбка девушки становится капельку безумней. Становится самой от себя тошно, слишком похоже на мать.

      - Девять. Эндрю выпускают. Он до сих пор помнил ту, что была похожа на него взглядом. Абсолютно пустой с мерзкой улыбочкой на искусанных до крови губах. Временами хотелось стереть её, заставить страдать, но он делал наоборот, забирая её боль себе. Она же просто соблюдала его правила, пытаясь отплатить. Привязанность, но может и глупость в итоге сыграли нелепую шутку. Тот поцелуй был непонятный и до безумия быстрым. Но Эндрю ведь дал согласие?

      - Десять. Смерть отца становится последней каплей, а на ровне с новой порцией самокопания и порезов жизнь становится ненужной роскошью. Казалось, что прошедшие месяцы были хороши. Её доломали. Последний осколок вонзился в сердце Миньярда, что за несколько дней узнал от тренера о планируемой поездке за новым членом команды...

      Девятнадцатого февраля в полпервого ночи нашли безжизненное тело Вероники Хейзел, урождённой Лики Уайт. Одиночество сгубило её даже ножом по венам было менее болезнено. Она умерла тихо, не крича от страха и боли. Она погибла, так и не узнав, что Эндрю искал её. Искал, чтобы защитить от гнёта этого мира. Но так и не увидел. С ней умерла последняя частичка его счастья.

Одиночество называют неизлечимой болезнью, что как чума выкашивает кучу населения. Божья кара за проступки в прошлых жизнях, но почему же тогда страдют невинные люди? Бьют тоже тех, кто меньше всего заслужил...