Восстание пустило свои ростки именно из Кайчии. Все началось с того, когда жителей Файтомоно изгнали с архипелага обратно, превозгласив суверенитет. Ну, справедливость так справедливость. Затем воинственное настроение перекинулось на сам континент, огонь разгорелся и двинулся в Солнечный край.
Хотя повод у кайчаанцев был повеселее, ибо, прикрываясь щитом «вы еретики», народ Ксагны мстил народу Юнаира, мстил остаткам народа Ракурай.
Некоторые считали, что катализатором всех революций стало поутихшее дело двадцатилетней давности. Убийство на почве мести, кое-где отмеченное как «религиозное» — человек забрался в дом ставленного губернатора Т., распорол свою жертву и убрался восвояси, оставив торчать нож из черепушки Таюдты.
Бессмысленная жестокость, покачала головой знать. Святое светило, что же в голове у этих поганых, раз они кромсают людей, как мясо к ужину? В их головах четкое деление на черное и белое. Повод и тот жалкий… подумаешь…
Вдохновленные древними традициями, стали появляться все новые и новые случаи, пока наконец не прибыла кровавая Ут'ла, велев жечь.
***
— Что же ты будешь делать без своего господина, Арагем? — спрашивал у своего соседа солдат в новенькой, с иголочки фуражке, и форме, хрустящей при его движениях. Замерзшие ладони сжимали тускло сияющий штык.
— Нелегко, брат мой, нелегко придется. Ушла эпоха, величайший был губернатор. Шоам Таюдта, король пиров, — облизнул губы Арагем, прозванный своим соседом Арагурой — кузнечиком.
Кузнечиком он и являлся, сахарный солдатик на вершине пышного торта, где в глубине вместо цукатов завелась плесень. Губернатор имел нескольких телохранителей — настоящих бугаев, грозно смотрящих из-под заросших бровей.
А среди них был мальчик сильный, но светский, на котором не разошелся бы по швам нарядный мундир, что мог бы обслуживать дам с приятностью манер и предлагать хозяину ччошао таким же деликатным голосом. Странные предпочтения, конечно, ведь личные лакеи - редкость.
Хорошие, жирные вечеринки были у Таюдты… Вспомните толстую речную форель, вскормленную в специальном садке, поданную на белоснежном рисе, вспомните лоснящийся бок морской курицы и сопровождающие ее карамелизированные вэцо… А какое было вино из митинка! Молоденькое, не приобретшее горечи, как и любил господин губернатор.
В гостиной рано по утрам своим громовым голосом хозяин дома читал вслух стихи, сочиненные при свечах. Даже если не льстить - выходило недурно, по мнению солдатов.
Вы подумаете, что в такой атмосфере могла вывестись редкостная тепличная душонка, которая вьется за госпожами волчком и кланяется, кланяется каждой приехавшей знатной чете.
О нет, Арагем не был слабаком, он не уступал по силе солдатам своего родного тридцать второго. Гнилушка в характере имелась, но кто не обманывал, будучи бедняком? Склонность к искусному вранью Таюдта учуял за несколько рэ: когда Кузнечик тихо отпраздновал пятилетку службы у губернатора, вызвал его на разговор.
Такому служаке можно доверить еще и роль вышибалы, устрашения, или просто милого секретаря. Образованный мальчик, нулей на чек наставит.
С тех пор Онему Арагему полагались дела сверх службы, проводимые в полнейшей секретности.
Солдатик тяжело вздохнул. Дождь лил на них сверху, тщетно они жались под узкий козырек здания Верховного суда и Полицейского корпуса… снова казарма, взамен службы в личном полку наравне с элитными бойцами, и противный жидкий суп, где вместо мяса плавали лишь обрывки его соевого муляжа!
— Не боишься своих же делишек, кузнец-молодец? — тихо спросил сосед, блеснув светло-зелеными глазами. — А как встанет судья на сторону бояр, раз Таюдта откинул копыта?
— Ты издеваешься? Жертва-то кайчаанская, а они по нашему доблестному закону все равно что… собачки, — нашелся Арагем, увидев дворнягу, терзавшую кость в близлежащей подворотне.
— Вот дернет меня нелегкая избить того пса, но нету постановления, согласно которому меня ждет наказание за насилие над животными. У них нет разума, нету своей головы! А ведь островитяне и есть звери, язык у них, что у хищных птиц каких-то…
— Лучше уж пса, чем островное отребье, — озабоченно вздохнул Зеленый. — Собаки, об них хотя бы руки не мараются… да и жалко, черт, они же умные твари. Фить-фить, песик, на, держи сухарик, хороший песик, тоже службу несешь! Слушай, а если тебя та полоумная зарежет? Как она губернатора, прямо свинью на убой!
— Да ее повесят на главной площади, она у них сейчас под надзором сидит. Ты на меня так не смотри, Зелёнка, понимай, что я все это ради наследства, а то детишек будет нечем кормить. Я, в отличие от губернатора, странностей не имел.
Дворняга благодарно завиляла хвостом, подхватила засохшую корку и снова убежала восвояси.
Чтобы подобраться к тайне Арагема, заметим — Таюдта за несколько лет до этого случая похоронил жену, такую же круглую — та наелась масляных булок, зашлась в приступе, вся побагровела и скоропостижно скончалась. Врач горестно сказал, что умерла губернаторша от болезни сахарной крови. Впрочем, не в Димсу Таюдте ее муженек искал утешения, а в каких-то непозволительно субтильных, чахоточных куртизанках.
Аппетиты у губернатора росли прямо-таки непозволительные, он обнаглел. Впрочем, как и Арагем, он свою наглость любил аккуратно помещать в план, а не набрасывался с нею на первого встречного.
Незадолго до собственного убийства он понес унижение — какой-то выродок из местной семьи не только осмелился кричать о унижении коренного населения, но и плевать ему под ноги, когда губернатор зачитывал постановление о сборе на новое здание.
Дядя в ответ посмотрел-посмотрел, обиду проглотил, а потом трясся от хохота, покуда зачитывал свою месть «Арагуре».
Видимо, ему это казалось весьма остроумным, хотя Арагем и не понимал, каким демоном он должен исполнять достаточно… чудовищный приказ. В голове даже закрутилась волчком мысль отказаться, но после молчаливого кивка на пустой карман солдат замолчал, потом полчаса наматывал круги вокруг поместья и думал.
Вряд ли Таюдте очень нравилось местное население, скорее он понял, на кого взор обратить удобнее всего. Бить тех, кто поклонялся Ракурай-име, очень даже приемлемо, всячески одобряется, покойные Санзен и Ксагна поднимают палец вверх, когда ты до мяса забиваешь народ враждебного бога… не бога… ну и что?
Начался светлый праздник двух Светил, люди высыпали на улицу и внимали песням на исковерканной переводчиком кайте, метко прозванной Зеленым «кайкиром», то бишь кайтой с ионкииром. Таюдта, согласно газетам, в это время внимал судьбам простого народа и позволил себе вывалиться из паланкина, приметив цель — какую-то девчонку с пепельными волосами, шатающуюся по улицам в поисках старшей сестры.
— Живет она на окраине, там, где их резервации. Сейчас мне ее выцепить не удалось, — наставительно объявил Таюдта уже после вылазки в город. — Вот и отправляйся туда, да тащи сюда, только смотри, не попадись бешеным соседям. Там эта Кё, у которой голова больная… смотрит зорко, что их мстительные духи. А переполоха не будет, у них там охраны с гулькин нос.
Единственная мифология, в которую верил губернатор — мстительные духи Медного Светила, которые убивали честный народ из Файтомоно. В целом, религия архипелага Кайчии предполагала мрачные слухи… как-никак, некогда эта черномазая братия якшалась с самим лордом Морионом. Правда, защитить своих отщепенцев тьмы хозяин хаоса не желал и не являлся сюда, а значит — сдох ваш Морион, стопудово.
Арагем шагал вниз по улице, облаченный в серую гражданскую шинель — проливной дождь и вечерний сумрак разогнал всех по домам, где они наверняка сейчас возносили хвалу своим демонам.
На калитке одного из просторных поместий была надпись на чужом языке — буквы, выцветшие от условий погоды, взирали одиноко и как-то ущербно, как будто не доверяли читателям. Сам домишко был длинный, с пристроенными флигелями, собранный из камня, кое-где — из толстых бревен, будто они отдали дань уважения Муэлго, деревянной столице Энта-Луа.
— Ч…. ё без тонировки. Л, и наконец, буква А с пониженным тоном. Chyolâ, — процедил Кузнечик, сверяясь с выпиской из краткого букваря кайты. — Как славно собрана усадьба, кричи не кричи снаружи, а никто не отзовется — тепло им, только глохнут, небось, от своих стен толстенных…
У них даже нету достойной охраны, они дома прячутся за парой замков. Тихо, на корточках, солдат прополз вдоль забора, ненадолго поднялся, быстро перебросил свое тело и оказался в меру заросшем саду. Его взгляд плутал по заднему двору, где под навесом кучей были свалены палки, какие-то бревна… в общем, мусор для растопки печей.
Казалось, солдат просидел в кустах целую вечность, лихорадочно прикидывая, как лучше пролезть в темное, неприветливое окно напротив него в полрэ расстояния. Как задурить голову девчонке, если вылезет наружу? Или вовсе не говорить?
Прошло, казалось, столько времени.
Задняя дверь поместья вдруг нерешительно открылась, показалась сияющая щелка, чтобы на секунду осветить ночного визитера. Маленькая фигура торопливо сбежала вниз по ступенькам, и — к той самой куче дров. Умная девочка, прикрыла дверь за собой, чтобы ветер ею не хлопал!
Онем отвлекся, его рука поехала по мокрым листьям: он шлепнулся лицом вниз, раздался хруст, шорох и хлюпанье. Юноша тоненько взвизгнул, завидев, что и без того мокрая шинель обляпалась в грязи и порвалась… раскрыв ее обладателя. Парень, хоть и незримый, четко дал понять, в каком гигантском кусте он расселся.
— Paipaâ, ga jót’la? Ki jót’la, daima’okaū! — послышался ласковый голос. — Mottona, paipaâ, daimaū!
Люр нерешительно шагнула вперед, порылась в складках юбки и нехотя вытащила кусок рассольного сыра, швырнув его под куст.
Святая Ксагна, теперь он стал лисой, волком или кошкой? По этим землям лисы так точно рыскают, в курятник лезут.
— Út’la ba hosmî. Daima…
Арагем выскочил вперед, как будто ему надо было быстро усмирить пса, что набрасывался на прохожего, заткнул рот жертве и поспешил завернуть ее в шинель. Откатившись с приглушенно вопящим кульком на пару метров, Кузнечик врезал куда-то кулаком, повинуясь интуиции, что развилась при муштровке.
Замолчала молниеносно, кажется, заехал в висок. Солдат поднялся на ноги окончательно и торопливо бросился обратно под деревья, где, через минуту усердной ходьбы сквозь ливень, перед ним показалась коляска с запряженной туда, злой от дождя ченхури. Та поглядела на хозяина и издала многострадальное «мэ-э».
Чьи зоркие глаза могли отследить коляску в лесу? Их окна чаще всего выходят на море, хором развернувшись к рассветному небу.
Показавшись на пороге, доставщика встретил один из лакеев, который молча принял сверток, и только затем кивнул как-то вбок, очевидно на него указывая.
— Кто?
— Люр Чёла, кайчаанское.
— А, тогда ничего не будет, умный вы солдат. О боги, чего только не сделаешь ради губернатора… передаю, вам полагается три и полсотни докку. Потом порциями обменяете на сол’йа.
***
Онем сидел, примостившись на край лакированной табуреточки. Перед ним покоилась награда за успешное задание: кучка блестящих монет подле стопки бумажных денег, различные закуски для утоления голода, и, наконец, «сувенир» — нитка бус из разноцветных камешков, очевидно сорванная с шеи жертвы. Кузнечик одобрительно кивнул и спрятал подарочек в карман.
Заманчиво поблескивала икра, декорирующая главное блюдо, темными искорками мерцал некрепкий годовалый алкоголь в бутыли, добротно запечатанной пробкой и с этикеткой, надписанной вручную: 999 год.
Парень подцепил вилкой кусок глазированного гранатовым соусом лосося, запустил себе в рот и поймал взгляд одной из служанок губернатора — Этив, начинавшую стариться женщину с вечно поджатыми губами, будто она только что съела целый лимон.
— Как, молодой человек? — сколько невысказанного недовольства пряталось за этими словами. — Губернатор хвалит вас за хорошо выполненную работу. Через несколько часов вынесите мусор, пожалуйста, оставьте мешок возле заставы, или на площади. Выбор за вами, только никому не попадайтесь.
Он ее грохнет, что ли? Или продемонстрирует, что смог? - подумал Арагура, изогнув бровь в немом вопросе. На лицо налезла глупая, кособокая улыбка, и парень хрюкнул в узенький стакан с наливкой.
К раннему, еще не освещенному рассветом утру, до подъема для служащих, Арагем оттащил недвижимый груз к свалке за окраиной, где примостилась выброшенный плоский матрас, на коем кот уже вволю наигрался с дрянной набивкой.
Принюхавшись к мусорному пополнению, котяра попытался влезть туда, рассчитывая, видимо, на роскошный обед. Может, кровь учуял, или знал, что в таких мешках иногда выкидывают кости рогатого скота?
Солдат потом пожалел, что обернулся — когда он это сделал, он завидел бледную руку, торчащую из-под ткани — кот разорвал мешок, взглянул на него и зашипел, выгнув спину колесом.
Даже когда мусорка скрылась из виду, Онемн готов был поклясться, что слышал рваный, пронзительный мяв за спиной, будто эта бездомная гадость хотела настучать на него самим богам. К нему потом примешается ошеломленная ругань случайного прохожего, что ходил избавляться от морковных очистков, а нашел тело…
…Живой труп Люр Чёла.
— Что, теперь переводиться куда-нибудь захочешь? — тактично спросил Зеленый. — Советую на материк махнуть, а то тебя суеверия начали одолевать. Хлебни чистого воздуха подальше от моря — вон, есть Нуэл-Шоло, там свободных мест прилично. Я слышал, что господа Ярфан расширяют сферу влияния.
— Госпожу Ибрис-Рапаз Ярфан я помню, — утвердительно закивал его сосед. — Что за женщина, просто дева-лебедь, правда, сынишка немного чокнутый.
— Ты про Коуса Ярфан, что ли?
***
— Аккуратнее с вином, господин, а то женушку увидите…
Тихо усмехнулась старушка, тщательно обихаживая господина за ужином. В ее голове вспыхивали разные идеи, но тухли бессильно, подавленные дрожащей рукой обладательницы. Никто бы не подумал, что кислятина Этив-о хочет убить губернатора — подсыпать яду в вино, где его не почувствуешь, сомкнуть костлявые руки на жирной шее, пока он спит, вознести над его головой тесак… духу никогда не хватит.
Ненависть Этив металась в четырех стенах, изнывала и не находила себе места, подтачивая и без того слабое здоровье. Женщина захромала до серванта и сняла с него светло-голубой, полупрозрачный бутылек, чтобы подать господину лекарство после обильного ужина наедине.
Страх, горе, гнев старой служанки достигли своего апогея вчерашним вечером, когда лакей, умоляющий отсыпать ему каши, ненароком сказал, что губернатор настолько оборзел, что умудрился похитить члена кайчаанской семьи для своих развлечений. Этив и так была недовольна, но узнав, сколько лет было Люр Чёла, окончательно пришла в бешенство.
Ему же ничего не сделалось. Когда к пополудни подтянулся скромный отряд полицейских, Таюдта выкатился им навстречу, впустил внутрь и доходчиво объяснил, почему дело надо замять. Раз, это бесправное островное существо. Два, потому что я же вам плачу.
Тело доставили до поместья, как посылку с пометкой «адресат неизвестен».
Суд Файтомоно хорош, только когда судить будут ее саму. За убийство. Или хотя бы за попытку. Вот бы плюнуть в лицо судье.
— Этив! — тявкнул губернатор, его голос почему-то был рваным и немного детским, — Неси всю грязную посуду отсюда, да побыстрее. Я хочу отдохнуть в одиночестве и чистоте!
Старуха, трясясь от крика, потащилась с подносом и не позабыла запереть дверь снаружи, отгородив Личный флигель господина Губернатора от посторонних, как он попросил ее вчера. Внутри все зашлось в каком-то отчаянном вое, секунду-другую слуга тешила себя видом, как она разбивает позолоченный поднос о тупую голову Таюдты.
Наконец от него отделавшись, Этив принялась орудовать щеткой для пыли, тщательно выметая роскошные вещички. Мягкий пучок прошелся по фарфоровой коллекции усопших предков, в том числе — по погребальной урне Димсу Таюдты, единственной способной придерживать своего непомерно огромного мужа. Она, тряся двойным подбородком, сладко уверяла… зачем идти на такой большой риск? Давай я тебе вон ту девочку выпишу.
Кажется, птица приземлилась на соседний подоконник — кто сказал, что старики плохо слышат? Она вот слышит превосходно. Непременно казалось, что это ворон или даже орёл… или чайка ниэмида, огромная… Замечтавшись, Этив чихнула от пыли и сладко зажмурилась.
Жаль, что гостиная, где она сидит, зашторена. А то из створок можно было бы выглянуть - чайки любили старушку за рыбьи потроха, которые сами у нее и отбирали.
— А-а-а! Воры! Грабят, грабят! — писк Таюдты не на шутку раздражал уши старушки, — Этив! Зови стражу! Воры!
Как ледяная спица вонзилась в грудь, но женщина не подняла руки, чтобы отпереть двери. Она задрожала от подавленного смеха, когда заслышался металлический звон. Нет. Это не воры. Если это воры, то сожрать старушке целый воз гнилого сена. Небось, незваный судья пришел, правда, опоздал на день.
Этив, хоть и была коренной жительницей, чистокровной файтомоно-о, не могла закрыть глаза на иных людей, что рассеялись по архипелагу.
Те, кому он законно принадлежал, те, кого попирали все, кому не лень, после смерти Ракурай… Не мифической злой Ракурай-имы, вполне реальному божественному Медному светилу.
Абсолютное зло, кажется, существует только здесь, в смертных.
Этив улыбалась, качая головой, старательно разыгрывая старческую глухоту — ее главный несуществующий козырь, пока она молчаливо внимала воплям из-за стены. Пускай умрет, он это заслуживает. Наша кислятина надеялась, что традиции ритуального убиения от Юнаира, или кому молятся мстящие, будут растянуты и мучительны.
Когда раздался последний чужой крик не на ионкиире, служанка определила, что убийца — девушка. Хлопнула оконная створка, Этив тихонько отперла дверь и просунула седую голову внутрь, увидев мелькнувший обрывок грязно-белого плаща с эдаким красным окаймлением… определенно появившимся недавно.
Напавшая заполошно оглянулась, грохнувшись о землю и завидев старуху, ставшую у окна. Это не задержало девчонку, она припустила во тьму и вскоре скрылась, а служанка схватилась за свою метлу и возопила что есть духу:
— Молодец, неизвестная! Какая же ты все-таки молодец!
Этив втянула сморщенную голову обратно в плечи, подобно черепахе, и захлопнула дверь обратно, убедилась, что к подошвам не пристало крови. Ее сердце разошлось так, что грозило наконец лопнуть и умертвить чахлую обладательницу семидесяти трёх лет от роду.
Наконец-то последний из очередного поколения семьи Таюдта сдох.
***
Глава семейства Чйаак за свою жизнь понял много — уже в пять лет ему перестало казаться, что мир, их окружающий, сделан из бабочек, радуги и подобного вздора. Все же, он не уставал повторять, насколько ему повезло — родился в хорошем окружении, женился, дом отличный, с соседями еще прадед дружил.
Только иногда подобие тихой жизни разваливалось на отдельные кирпичи, что ты лично собирал — из иллюзий, правда. Но не было беды, от которой он не мог оправиться и снова жить припеваючи, уж не чая, когда наступит конец света и тогда никто не смог бы притеснять Кайчуу. На этот раз несчастья настигли не Чйаак, а их ближайших друзей и соседей.
Окружение Файтомоно, видимо, посчитало, что Чёла зазнались безмерно, раз осмелились указать против губернатора, которого они не выбирали, который не планировал сдвинуться с насиженного места. Но надобно было смолчать, все вытерпеть и не глядеть на проблему, чтобы та исчезла сама. Сопротивляться против книги с законами, в мясорубку коей складывали обвиняемых, было, в общем-то, бесполезно.
Все, что осталось Эена — сочувствие. Правда, когда он вышел ночью проведать среднюю дочь, спасаясь от разыгравшейся паранойи, он увидел огромную пустоту. Беднягу чуть карачун не хватил, задыхаясь, он уже продумывал план, как наставить дуло пушки в окно Таюдты… пока не узнал, что тот уже мертв, а Кйоо арестована.
Чйаак пытался протолкнуться, хотя бы на лицо дочери посмотреть, но она-то сидела под бдительным оком двоих файтомоно-о, а он сам — в зале на скамье. Близорукость не позволяла, а подсудимая молчала рыбой, смотрела в пол и отвечала односложно.
Последнее, что мог сделать Эена — убедиться, что Кйоо придется покинуть Джи’Маэтлу навсегда. Как? Он ещё додумается, если успеет.
***
«Shie'nida Shozéh ge Sankael'le, shie'nida K’gonné ga Fiefhamōna!»
Непривычно громкая заморская музыка и крики толпы никогда не могли завоевать места в ее сердце. Надо сказать спасибо, что ей вообще разрешили носить свой традиционный костюм, а не вычурные санзенские и ксагновские одеяния.
Кйоо аккуратно поправляет волосы, приподнимая тяжёлую вуаль — бусины хоть и красивые, но не всегда практичные — чтобы увидеть то, что происходит вокруг.
Множество людей веселятся так, будто Двое Светил всегда были их богами. Веселятся так, будто действительно верят в их превосходство. Веселятся так, будто ничего не случалось — добровольно отказались от фальсификации, демонов и прочей муры.
Shoenēn hakuū ayi'umá! Стоило Кйоо задуматься и потерять бдительность, как она забыла, что пришла на это мероприятие не одна. Ут'ла Чёла, её близкая подруга, опять куда-то запропастилась.
Но Чйаак уже не волнуется. Повезло, что это мероприятие финансировала семья Чёла - за что уважение от Чйаак было, конечно, понижено - и ещё пара каких-то толстосумов, которым «так не всё равно» на буквальное просвещение народа.
Вздохнув тяжело, еле как отойдя от поющей дифирамбы о двух Светилах толпы, Кйоо глубоко выдыхает, закрывая глаза. Тишина всегда была ей больше по душе, чем крики и шум.
Вдохнув полной грудью, девушка постояла так пару минут, думая о насущных для себя проблемах. Останется ли ещё время после мероприятия, чтобы помолиться Медному Светилу до заката? И потом, может, сделать себе вкусный ужин? Или лучше поесть перед молитвой?
»…не по годам…пойдём…тебе точно понравится!.. беленькую ручку…»
Приглушённые голоса совсем рядом снова вернули Чйаак к разуму. Нужно пойти на звук. Ей уже не нравилось то, что она слышит только краем уха…
— …Люр, прелестнейшая… — мужской пищащий голос совсем не звучит так, как хочет этого его обладатель. Как отвратительно. — Пойдём же, уединимся… Я проведу тебя к секретному месту…
— Господин Таюдта… — тихо и испуганно проговорила девочка, чья тонкая рука была перехвачена сарделевидными огромными пальцами. Их заметили. Точнее… Его заметили.
Таюдта медленно перевел свой взгляд на ту, кто им помешал. Его рожа — иначе и сказать нельзя — сразу скривила эмоцию недовольства. Затем на непривлекательно круглое лицо натянулась улыбка.
— Кё, уважаемая. Вы тоже здесь… — отпуская руку Люр, спешно проговорил он, и сразу же начал медленно отходить…
А Кйоо ничего ему не ответила. Таюдту пугал лишь сам её вид — длинные светлые (но не белые) одеяния, придававшие ей вид привидения. А вуаль на лице… Мстительный дух, посланный самой Медной, не иначе.
Картавый дух, причем. Есть четкая печать на устах тех, кто не говорил на ионкиире в раннем детстве, потеряв возможность четко произносить «Р». Хорошо, хоть сейчас всех называют именами континента, а то язык вывихнешь.
— Я не Кё. — резко отрезает Чйаак, — Я Кйоо.
Нервно посмеявшись в ответ, губернатор развил скорость живенькой ченхури - обратно из этой прелестной части города. Все пялятся, но молчат, отворачиваются и поджимают губы. Сочувствовать неправильно, самим достанется.
— Hakūu Aie nita fu'â. — слышит он отчётливо вслед.
Люр Чёла — младшая и последняя из сестёр Чёла, — так и осталась стоять на одном месте, смотря вслед страшному господину.
— Он пх’иставал к тебе? — Кйоо подходит ближе, но трогать девочку не смеет. Это может усугубить ситуацию.
Люр жмётся, поджимая губы и опуская взгляд в землю. Её тонкие руки были уже сложены на груди. Выглядит как ребёнок, что сильно провинился… Она ведь действительно ещё ребёнок.
— Нет. — спустя какое-то время отвечает Люр, грустно смотря - теперь уже в другую сторону.
Неудивительно, на самом деле. Таюдта уже прославлен матёростью на детские чести… Он точно знает толк в том, как запугивать своих жертв. И знает толк в откупах от преступлений. Грязный, жирный, отвратительный толстосум.
Спустя ещё один глубокий вздох, Чйаак осмеливается поднять руку.
— Беги к Утле скох’ее, — мягко приговаривает девушка, — Или к х’одителям, если хочешь. Давай отведу?
Чёла-младшая увернулась от прикосновения Чйаак, хотя её даже не трогали. Уже всё понятно…
Выдавив тихое «спасибо», Люр со всех ног несётся в противоположную сторону от того, куда пошёл Таюдта какое-то время назад.
Теперь её никто не тронет.
***
Лишь на следующий день после священного мероприятия по городу разносится новость. Нет, никак не слух, не байка, не сплетни о коротеньком платье кузины генерала. Самая настоящая новость.
«Люр Чёла обесчещена.»
Более Кйоо не слушала. Ей уже неинтересно и неважно, что и как будут говорить дальше про это, какими подробностями всё будет обрастать… Не имеет значения. Никто за узким кругом домов не разделяет искреннего сожаления. Да вообще сожаление - это ионкиир, это чинная мина, которой наплевать, ей смешно.
Высказать искренние соболезнования Ут'ле и её семье — это меньшее, что она может сделать. Помочь с восстановлением малышки Люр — это меньшее, что она может сделать. Страшно представить кошмар и ужас в голове и глазах одиннадцатилетней девочки, что пережила это…
Могла ли сама Кйоо это предотвратить? Чтобы Люр не знала этого ужаса? Стоит ли это записать на свой счёт? Стоит…
А он радуется. Этот жирдяй радуется. Ну подумаешь, господин управляющий, всего лишь какой-то ребёнок. Возьми мешок денег, подавись им да отпусти меня.
И он ведь уходит. Его отпускают. Его, проклятого, отпускают, а на листе стоит размашистая пометка: у вас нету статуса человека Хасаувала, чтобы оспаривать насилие над собой.
Раз правительство ничего не делает и собирается лишь плавать в деньгах этого Таюдты — пришло время действовать. Говорят, островитяне мыслят лишь абсолютами, насколько правда - Кйоо не судит, но у нее есть закон мести. Выносив план в голове, девушка долго не пережевывала мыслей, а существовала в тусклом пространстве - на инерции, подпитывая себя картиной трех действий, которые ей предстояло совершить.
Никакой пощады. В ту ночь, над резными сводами храма Юнаира Кйоо преклонила колени перед алтарем.
Ее палец слегка прошёлся по старому лезвию «клинка оскверненных», которому пора на покой… но нету рядом с ним отточенных стальных собратьев… есть он, тупой, все равно что каменный нож.
Хозяин этого тайного святилища, считающегося заброшенным, заунывно поет въевшиеся в разум слова молитвы, повторенной тысячи раз за время ее существования, с разными именами и городами.
— Призываю… Кйоо Чйаак… из Джи’Маэтлы, с благословением Юнаира-кирамы, вершить отмщение и убивать врага. Да разорвется жизнь и расколется голова… Шоама Таюдты.
***
Глубокая летняя ночь посылает холодок по спине. Кйоо рысью пробирается к злосчастному дворцу — дому губернатора Таюдты.
Защищено место просто прекрасно. Хорошие воины, прекрасные привратники. Кйоо прячет окровавленный клинок обратно в ножны. Под луной, как ни рвись, их клонит в сон, ведь спать им не дают.
Пробраться на территорию оказывается несложной задачей. Осталось лишь…
— Этив! — доносится громкий поросячий визг из окна первого этажа, пробивает через знаменитые стеклянные панели - через открытую створку льется теплый желтый свет. Это точно Таюдта.
— Неси всю грязную посуду отсюда да побыстрее. Я хочу отдохнуть в одиночестве и чистоте!
Прислушиваясь, спустя какое-то время Кйоо догадывается, что лишние шаги утихли, дверь заскрипела, щёлкнула, и сам обладатель комнаты, скорее всего, сидит на месте тупо, охмелев и готовясь отойти ко сну.
Идеальный момент для мести. Ее учил отец, дал наставление жрец бога смерти.
Внезапным резким движением, с помощью рук, Кйоо прыгает с разбега на высокое открытое окно… Ещё не успев выпрямиться, по ней бьет писком:
— А-а-а! Воры! Грабят, грабят! — дребезжащая трель Таюдты не на шутку раздражала уши Чйаак, — Этив! Зови стражу! Воры!
Но никто его уже не слышит.
Полностью вставая на подоконнике, Кйоо предстаёт…
— …Мстительный дух! - всё ещё светлая (и всё ещё не белая) лёгкая одежда слегка развевалась на слабом летнем ветру. Кажется, ночь всегда катализатор верования в неописуемое.
Кйоо соскочила с подоконника - Таюдта за сидел высоким, на манер Озерной империи, столиком, утопая в кресле. Летит со столика бутылочка, подошвы размазывают грязь по лакированной поверхности - и клинок смотрит в шею, пока нога упирается в живот, каблуком продавливая халат.
— Ты обесчестил Лю’ Чёлу. — отрезает мстительница, приставляя нож к горлу толстосума.
— А, — Таюдта даже не защищается. Мало того, что нечем, так ещё и руки не двигаются… Дышать немного тяжело.
— Ты, bendoá ge Fiefhamōna, — холодно говорит Кйоо, уже проходясь лезвием по множеству подбородков губернатора, — Обесчестил Лю' Чёлу.
— Морионовых отбросов не жалко, думаешь, не повторю? - Чйаак проводит лезвием глубже. Таюдта имел храбрость думать, что имеет дело с алкогольным бредом, видимо, уже переживал... Его разум неспособен драться.
— Hakūu Aie nita fu'â… — говорит она тихо.
— Кого! — его внезапно осенило, ведь эту дрянь он уже слышал. — Сволочь треклятая, Кё!
— Hakūu Aie nita fu'â! — первый удар куда-то в ключицу или плечо. Из-за веса ничего не понятно… и жир спасает, артерия не задета.
Таюдта визжит. Визжит истошно, видя, как старый ритуальный клинок вонзается в его мягкую плоть… Сталь-то слегка поржавела. Вылечиться не получится… видна белая прослойка. Пресвятая Ракурай, ножом по плоти как по маслу. Он заслужил… Он заслужил…
Ржавый нож не резал, надрывался - но точить его нельзя. Кйоо тянет лезвие - плохо поддается, рывок, рывок, еще один - кожа рвется, кожа разъезжается надвое, обнажая красное мясо и яркую кровь…
Его мольбы не слышны.
— Знаешь… — ведёт свою линию Кйоо, вытащив кинжал и обляпавшись кровавой кашей. То, что уже обнажилось, так и просилось выпасть на пол вместе с органами…
Глаза застилает. Чйаак не останавливалась, чтобы вытереться рукавом. Сапожки теперь попирали грязь, разбрызганную вокруг.
— А если я сделаю… вот так!
Девушка вонзает лезвие снова, на этот раз бьёт по паху. Кажется, будто прошло как минимум минут пять, а на деле — секунда. Иначе нету объяснений, почему он ещё живой.
Этот истошный крик надо было слышать… Таюдта так кричал, умолял прекратить и до этого… Но это… Как же ему теперь больно. Проткнули плечо, грудину, а теперь ещё и распороли животик… Бедный, бедный Таюдта. Умри поскорей, Таюдта.
Он уже ничего не может сказать, ничего. Он лишь истошно кричит. Но почему же никто не приходит на зов? Не хотят? Боятся.
— За все свои гх’ехи… Не кайся, ничего. — она вытаскивает клинок. Затем снова втыкает. И так удар за ударом, пока какофония из этого чаячего крика не сошла на нет.
— Запомни лишь то… — Кйоо забирает клинок, теперь понимая голову и смотря на губернатора прямо через вуаль. Даже сам зарёванный и сорвавший от крика голос Таюдта, наверное, видит её гнев… Видит её гнев, через налитые кровью глаза. Сейчас его сознание точно понадобится.
— Хакуу Айе ненавидит тебя. И я тоже.
Так, чтобы он помнил даже после жизни, которой у него теперь не будет… Он ничто. Ничего из себя не представляет.
— Hakūu Aie nita fu'â!!!
Последнее, что слышит — или уже не слышит — Таюдта перед тем, как ему всадят нож промеж глаз.
Он мёртв.
С проткнутым плечом, с распоротым животом — кишки наружу, и с ручкой кинжала, торчащей изо лба.
Месть завершена.
Услышав щелканье замка, девушка ринулась к окну, прыгнула, не глядя — колени и локти отозвались болью, но не хрустнули. На подоконнике осталась красная отметина.
Теперь все будут счастливы — не Кйоо Чйаак, которая бежала по морскому побережью прочь в глушь, пока грудную клетку не свело судорогой. Сил ходить кругами, для восстановления дыхания, не осталось, а потому девушка упала, рвано втягивая в себя воздух.
Слезы, которых до этого не было ни следа, катились по лицу, натыкались на куски уже засохшей крови и образовывали какую-то непонятную кляксу.
Домой она так и не явилась. Через полтора часа ее таки нашел один из воинов — действительно сумасшедшую, бесконечно бормочущую свою литанию на кайте.
Кажется, ее казнили на континенте. Во всяком случае, корабль, на котором отправилась она сама — и сопровождающий солдат О. Арагем — исчез бесследно, письма о прибытии не пришло. Значит, мертва, хоть и вместе со всеми. Значит, Суд Файтомоно справился с этой зловещей угрозой.
Говорят, на берегу нашли дохлую ниэмида, подавившуюся ниткой каменного ожерелья.