С тринадцати лет он почувствовал, по внутренним ощущениям, что ему не нравятся девушки. И не в том смысле, он уважал юных леди и выслушивал покорно их. Но когда он думал о том, чтобы прикоснуться — это вызывало отторжение, нежели прикосновение к юноше. Он чувствовал, что ему нравятся такие же, как он сам. Ему хотелось чувствовать объятия, поцелуи и нежные взгляды.
Всё как в сказке, но только с мужчиной.
Альберт простодушно признался в этом матушке, получив в ответ горячую пощёчину. Щека пульсировала, отдаваясь волной боли и искрами страха. Красная кожа, с отпечатками ногтей. Он прикрыл глаза тогда, пряча слёзы, подобно взрослому. Не менее больнее звучали слова. Кажется, в тот день слова ранили в сердце больше, чем прикосновение.
Пакость это, а не любовь! Не смей больше об этом говорить! Если продолжишь упрямится, за это ты будешь гореть в аду!
Если он любит кого-то, пускай и не говорит, то гореть ему в адском пекле, не пролив и капли крови. Это он не смог понять, но почувствовал, что общество не примет его настоящее нутро. Что же, он нацепил маску джентльмена, желанного даме, и пепелище пожара не облегчило словно это. Потому что роль надо играть до конца, не думать, не говорить.
Но чёрт возьми, этот обет рухнул, стоило ему увидеть директора. Многое он бы отдал за то, чтобы узнать, кто ему по вкусу. Альберт знает — столь строгий нрав не приемлет что-то мерзкое от него. Молчит. Шутит, конечно, но черту не переходит, не говорит о том, что нравится, так сильно нравится, что хочет вырвать сердце из груди и отдать, лишь бы грело.
Он машинально шутит. Болтает, снова, пытаясь перебить страх и голос матушки. Снова. Снова, ибо неидеальный.
Он всё равно будет гореть в окружении грехов и сомнений, и не хотелось бы вплетать в это столь безукоризненно идеального мистера Холмса.
Гадко это, пакость, и нельзя любить.
Убегать он умеет от своих эмоций идеально, от целого мира, собрать грехи, и укрыться в башне. Но почему... почему в день ареста в родных синих глазах словно тлеет то ли разочарование то ли печаль? Альберт качает головой, смотря вниз из окна тюрьмы. Вряд-ли это было то, что он вообразил. И немногие слезы срываются и капают на щеки.
Однако же он недооценил мистера Холмса. Иначе смог бы он объяснить, почему при встрече наедине тот поцеловал сладко, нежно и так, будто ждал. Три года, несколько сотен дней.
Альберт думает, что это... сон. Шутка. Гадко?.. Нет, думает он, чувствуя себя полноценно, это было наконец-то правильно. Не идеальная сказка, — а если она, то немного грустная, — но всё же взаимная любовь.
Наконец-то голос матушки замолк навсегда.