Не сказать, что Цзян Чэн был в восторге от его договорённости с двумя Нефритами клана Лань. Он долго хмурился, когда Ханьгуан-цзюнь предложил в качестве одного из учителей пригласить Вэй Усяня, и сильно сомневался, что это вызвано лишь объективными причинами и неоспоримой талантливостью его шисюна. Он прожигал взглядом невозмутимого и холодного мужчину несколько секунд, пока не перевёл полный скепсиса взгляд на Цзэу-цзюня. Мягкий, уверенный взгляд главы Лань, как бы говорящий «всё в порядке», неожиданно подействовал на Цзян Ваньиня, и он со вздохом раздражения согласился.

И почти сразу же об этом пожалел.

— НЕ-Е-ЕТ! — вопил Вэй Усянь так, будто у него живьём вырезали золотое ядро.

Глаз главы Цзян начал дёргаться ещё час назад, когда его шисюн только узнал, что входит в состав учителей, отправляющихся в Гусу Лань по обмену. Тогда его шисюн — первый тёмный заклинатель, наводивший страх и ужас на врагов не так уж давно! — просто замер с нервной улыбкой на лице, смотря на Ханьгуан-цзюня так, будто он был и единственным человеком, который мог его спасти, и тем, от кого зависело, насколько жестокой смертью он умрёт. Цзян Чэн, наученный горьким опытом жизни с Вэй Усянем, знал, что при таком раскладе ждать чего-то хорошего не стоило.

И был совершенно прав.

— Глава Цзян, вы так жестоки, что решили избавиться от этого верного, несчастного и страстно преданного вам слуги?! Как вы так можете! Я же ваша правая рука, опора и надежда, будущий сват и учитель ваших детей! Как можно меня отправить, отослать, выгнать!

— Молча и с большим облегчением, — потерев переносицу, раздражённо ответил Цзян Ваньинь, надеясь сдержаться и не убить шисюна прямо здесь, при невозмутимых и отчего-то даже умиротворённых Нефритах.

— Твоя жестокость…! — начал было Вэй Усянь в поддельном отчаянии, как заметил заискрившийся Цзыдянь. — Отсутствует абсолютно и совершенно, заменяет её невероятная мудрость и благочестивость. Да славится глава Цзян! Да верны все его решения, направленные на благополучие клана! Пойду я, как верный слуга и правая рука, собираться…

Ретировался Вэй Усянь быстро. Цзян Чэн выдохнул сквозь стиснутые зубы и понадеялся, что шисюн правда решил пойти собираться, осознавая важность возложенной на него и ещё двух адептов задачи, но больших надежд он привык не питать. Подняв глаза на гостей из клана Лань, он столкнулся с таким же мягким взглядом Цзэу-цзюня, в глазах которого искрилась непонятная Цзян Чэну радость, и непроницаемым — Лань Ванцзи. За их спинами стоял смирно, как и подобает старшему адепту клана Лань, Лань Цзинъи, и дрожь его плеч от подавляемого всеми силами смеха была едва заметна.

«Я окружён идиотами, — мрачно подумал Цзян Чэн и через несколько секунд тишины про себя добавил: — И Цзэу-цзюнем».

В этом он убедился уже через полчаса, когда закончил обсуждение деталей сотрудничества с Нефритами и пошёл проверять Вэй Усяня и ушедшего к нему ещё некоторое время назад Лань Цзинъи. Отчаянные вопли шисюна были слышны почти во всей Пристани, лотосы содрогались, молодые адепты вздрагивали и смотрели на главу с непониманием: если он здесь и не в гневе, Цзыдянь угрожающе не сверкает, словно молния во тьме, то с чего бы Вэй-шисюну так орать? Более старшие ученики всё понимали: Вэй-шисюн мог быть таким… громогласным вне зависимости от настроения главы.

В покоях Вэй Усяня был вечный беспорядок, и никто не мог этого изменить. Чэньцин выглядывала из-под кровати, постель была перевёрнута, ваза с лотосами, заботливо принесёнными Цзян Яньли, стояла на самом краю стола, а множественные трактаты были хаотично разбросаны по полу: открытые и закрытые, с пометками Вэй Усяня и без, с какими-то невероятными знаниями, которые всё равно не держались в этой пустой голове, и с картинками. Во всём этом беспорядке выделялся только согнувшийся вдвое от хохота Лань Цзинъи. Вечно собранный, как подобает адептам Лань, в идеально белых одеждах, но полностью разрушивший образ сдержанного и невозмутимого мужа.

— Я ОТКАЗЫВАЮСЬ! — орал во всё горло Вэй Усянь, развалившись на своей кровати и вцепившись мёртвой хваткой в подушку.

У Цзян Чэна дёрнулась бровь.

Драма, устроенная Вэй Усянем, на самом деле была не совсем наигранной. С того момента, как ему объявили, что он отправится в Гусу Лань на три — только вдумайтесь! — месяца, в нём вспыхнули совершенно противоречивые эмоции: предвкушение, восторг и радость от того, что они с Ханьгуан-цзюнем встретятся после долгой разлуки, соседствовали с ужасом, растерянностью и непониманием, как себя вести и что делать в Облачных Глубинах. Он меньше всего походил на достойного звания учителя в Гусу Лань заклинателя (и с этим никто бы не поспорил) и не мог даже представить, как эти месяцы будет преподавать. Да он воспитает молодых адептов так, что они разнесут стену правил!

Но вопрос воспитания подрастающего поколения волновал Вэй Усяня не так уж сильно, как то обстоятельство, что с Ханьгуан-цзюнем они так и не объяснились. Более того, расстались они не на самой лучшей ноте, и это тяготило Вэй Ина в одинокие ночи, когда он не мог заснуть. Сколько бы он ни думал над той своей «шалостью» с поцелуем и песней «Вансянь», всё никак не мог прийти к какому-то чёткому выводу. Ответ, который развеял бы все сомнения, определённо был, крутился где-то на языке, пощипывал в кончиках пальцев, но так и не был озвучен.

И Вэй Усянь с огромной досадой понимал, что он по-настоящему не знает, как ему теперь быть.

— Прекрати истерику! — рявкнул Цзян Чэн, головная боль которого была настолько сильной, что отделилась и стала целым отдельным человеком. Точнее, его подобием. — Ты сам предложил сотрудничество с кланом Лань, на что теперь жалуешься?

— Но я не думал, что учителем стану я-я-я-я! — промычал в подушку Вэй Усянь.

Глава Цзян закатил глаза, а Лань Цзинъи наконец отсмеялся и вытер подступившие слёзы. Немного успокоившись, он выдохнул и с какой-то ребяческой улыбкой подсел к Вэй Усяню. Тот не отреагировал, предавшись не самым приятным рассуждениям о недалёком будущем, но навострил уши, стоило Ланю заговорить.

— Чего ты так плачешься? Раз Цзэу-цзюнь и Ханьгуан-цзюнь захотели видеть тебя в качестве учителя, то они уверены в том, что ты справишься и дашь достойные знания адептам. Правила тебя раньше так не смущали, учитель Лань тоже… — Лань Цзинъи задумался, отведя взгляд к открытому окну и вдохнув воздух свободы и свежеобработанного дерева. Внезапная мысль пронзила его: — Или ты волнуешься из-за тех слухов про вас с Ханьгуан-цзюнем?

Цзян Чэн мгновенно помрачнел, вспоминая, как беспечно от его переживаний отмахнулся шисюн. Тогда он с хохотом говорил, что просто донимает «благородного и неприступного господина» шутки ради, а тот из-за воспитания не обращается с ним грубо. Ещё тогда Ваньинь почувствовал что-то не то, подозревал, что забава шисюна имеет под собой что-то большее, чем скука, а бездействие и даже благосклонность Лань Ванцзи — не побочное явление благопристойности.

Тишина затянулась. Лань Цзинъи, который изначально ожидал приступа смеха и тонны шуток, побелел. Взгляд его выражал полнейшее непонимание и неверие, надежду на лучшее и отголоски поднимающейся в его душе ярости. Складка на переносице Цзян Чэна углубилась, но говорить он ничего не стал.

Говорить начал Вэй Усянь.

— Ну-у-у… Частично из-за этого, — неохотно, будто о какой-то не заслуживающей внимания мелочи, заговорил он и отпустил подушку, чтобы перевернуться на спину. — Но не только! Мне целых три месяца придётся жить в этом пресном, полном правил ужасе! Моя совесть ведь не позволит развращать неокрепшие умы юных, невинных созданий! Мне придётся покориться ужасу, царящему в Облачных Глубинах: начать ложиться спать в девять вечера, просыпаться в пять утра… Я не смогу пить «Улыбку императора»! И на все эти страшные пытки меня отправляет мой собственный шиди, брат названный, молодой господин! Как я могу не страдать, скажите мне?

Цзян Чэн и Лань Цзинъи переглянулись и одновременно закатили глаза, мысленно взывая ко всем богам с мольбами подарить этому шалопаю немного мозгов.

— Собирайся, — сказал Цзян Чэн, махнув рукой на попытавшегося состроить жалостливое лицо шисюна.

Червяк сомнения всё ещё копошился у него под рёбрами, но ради улучшения положения дел клана он решил его проигнорировать. В конце концов… опозорить их Вэй Усянь уже не сможет, а с Ханьгуан-цзюнем разберётся.

Наверное.

***

Облачные Глубины с тех пор, как Вэй Усянь здесь был в последний раз, практически не изменились. Всё то же блаженное спокойствие, окутавшее орден, простиралось даже за его пределами, отчего кроме ветра и шелеста травы не было слышно ни единую зверюгу — даже фазана. Лёгкая прохлада окутывала Гусу Лань, способствовала остужению пыла молодых, ещё только ступивших на путь благонравия и сдержанности адептов, но совершенно не действовала на Вэй Усяня, который по дороге в почти родной орден настолько преисполнился в своём бесстыдстве сознании, что потерял всякий страх неуверенность в успехе своего преподавания.

В конце концов он — первый тёмный заклинатель, создатель нового направления, изобретатель — и не справится с юными дарованиями?!

У Лань Цзинъи по этому поводу было совершенно другое мнение. Ещё по дороге он заметил, как до этого притихший Вэй Усянь вдруг повеселел, заулыбался, прищурился по-лисьи, смотря в спину Ханьгуан-цзюня и явно что-то замышляя, и мысль о том, что Нефриты навлекли беду на свой клан, укоренилась в его сознании окончательно. Не то чтобы он сомневался в своём друге (сомневаться — это слишком мягкое слово), но он переживал, что такой удар ни стена правил, ни Лань Цижэнь, ни бедные, хорошо воспитанные адепты не выдержат.

— Свежий воздух, тишина, ровное спокойствие и никакого внешнего вмешательства! — вдохнув полной грудью горный воздух, протянул Вэй Усянь. — Ни криков торговцев, ни игр в карты, ни крика бедного старичка, придавленного упавшим на него бревном, ни проклятий лодочников, у которых молодняк отнял рыбу, ни Чэн-Чэна… Какая скука!

— Во время обучения и не должно быть весело, — назидательно заметил Лань Цзинъи и поправил ниспадающую на глаз чёлку, которая за время полёта решила распушиться.

— Да? — с насмешкой спросил Вэй Усянь и поставил локоть на плечо друга, чуть повиснув на нём. — Не ты ли с нетерпением ждал, когда мы подожжём бороду и усы старику?

— Кхм.

Вэй Усянь и Лань Цзинъи выпрямились и обернулись так быстро, будто за их спиной разворачивалась вторая Аннигиляция Солнца. Но Вэй Усянь, жизнь которого ничему не учит, предпочёл бы ещё одну военную кампанию, нежели Лань Цижэня за спиной. Строгого, статного, со складкой на переносице глубже, чем у Цзян Чэна. За время, что они не виделись, он успел вернуть себе бороду и усы почти такой же длины, что были, и вся его красота снова исчезла.

— Я не стану сомневаться в благоразумии своих племянников, — недовольно начал он, и Вэй Усянь про себя отметил, что Лань Цижэнь в них и не верил, чтобы сомневаться, — но, тем не менее, Вэй Усянь, я надеюсь, что ты забудешь годы своего обучения и со всей ответственностью отнесёшься к обязанностям учителя.

Двое других назначенных главой клана Цзян старших адептов подавили свои смешки и склонились в уважительном поклоне, чтобы скрыть улыбки.

Вэй Усянь и ответственность в одном предложении для них звучали, как неплохой анекдот старого пьяницы.

Сам названный это тоже прекрасно понимал, поэтому сделал максимально кроткий и послушный вид, склоняясь перед Лань Цижэнем, как подобает младшему перед старшим. Чудом сохранив на своём лице серьёзное, спокойное выражение лица — Лань Цзинъи испугался и максимально незаметно попятился — Вэй Ин кивнул учителю.

— Конечно, учитель Лань, как этот презренный ученик может не оценить ту ношу, что возложена на его плечи и не исполнить свою миссию во имя блага будущего ордена Гусу Лань, так благородно подставившего плечо помощи моему клану, — с почтением и, казалось бы, искренним смирением, достойным правой руки главы клана, произнёс Вэй Усянь.

Лань Цижэнь довольно хмыкнул, про себя радуясь, что невоспитанный и самый наглый на его памяти ученик наконец остепенился, познал мудрость и уважение.

Лань Цзинъи, отошедший уже на достаточное расстояние, с трудом удержался от того, чтобы развеять сладкие мечты старика.

— Я обязательно заложу в умы начинающих адептов основы заклинательства, дам им наставления, как не сойти с истинного пути, заставлю написать от руки все правила до единого, стоя на руках сутками и практикуя инедию, — серьёзно продолжил Вэй Ин, и Лань Цзинъи мысленно возжёг ритуальные деньги спокойствию в Облачных Глубинах на ближайшие три месяца. — И, само собой, — возвращая себе беспечную игривость, добавил заклинатель, — я расскажу им, как эти правила нарушать, у каких прекрасных дев покупать локву, где продают «Улыбку императора» и как изготавливать огненный талисман.

Вэй Усянь довольно улыбался и по-лисьи щурился, пока Лань Цижэнь, разочарованный откровенным надувательством, издевательством и простым неуважением, краснел и раздувался от охватывающей его ярости. Последней каплей в чаше терпения несчастного учителя стало подмигивание Вэй Усяня проходившим мимо молодым адептам.

— ВЭЙ УСЯНЬ!

Последующий поток ругани молодые адепты предпочли записать.

***

Несмотря на все опасения Лань Цзинъи и гневные предостережения старика, всё было не так плохо, как могло бы быть. Вэй Усянь, даже со всем своим весёлым и свободолюбивым нравом, наглостью и чрезмерной для Облачных Глубин эмоциональностью, по сути своей, ничего ужасного не делал. Конечно, он не носил как следует их клановые одежды, из-за чего те постоянно были немного повёрнуты и довольно прилично смяты, он не вёл нудные лекции и не говорил, что путь тьмы — это узкая дорожка. Никогда он не говорил о неоспоримости правил и не делал вид высоконравственного и идеально воспитанного господина.

Он смеялся, опаздывал на собственные занятия, просыпал их и иногда не приходил, отдавал приоритет тренировкам и говорил так громко и много, что тишина в Облачных Глубинах длилась чуть дольше, чем период, во время которого Вэй Усянь спал. Не было и намёка на благопристойность или хотя бы искренние попытки сделать вид почитателя тысячи правил.

Но были увлекательные, содержательные занятия, во время которых в ланьши стояла абсолютная тишина по двум причинам: вставить хоть слово в полную запала речь Вэй Усяня было невозможно, и при разговорах никто бы не успевал ничего записывать. Знания, которые давал тёмный заклинатель, были столь обширными, полными и подробными, что руки юных адептов после уроков с ним болели сначала от работы кистью, а затем — от практики с мечом. Но жаловаться никто не смел.

Только Лань Цижэнь на то, что скорость диктовки Вэй Усяня отрицательно влияла на каллиграфию заклинателей, но не то чтобы это кого-то волновало. Жалобы Лань Цижэня на поведение «учителя» стали вторым по громкости звуком в клане и отличались таким красноречием, что юные адепты посчитали кощунством оставлять их без внимания и не вносить некоторые особенно удачные выражения в самодельный сборник. О нём Вэй Усянь узнал только через месяц от Лань Цзинъи, который, полыхая негодованием и ходя из одного угла ланьши в другой, всё повторял, что в его время такого не было, ученики были послушнее и почтительнее, и вообще!

Замолчал он только после очередного напоминания об огненном талисмане и только отросшей бородке Лань Цижэня.

— Так что случилось? — заинтересованно спросил Вэй Усянь и взял в руки кинутый на столик трактат — увесистый и немного потрёпанный, явно не из библиотеки ордена.

— Наши ученики решили написать сборник цитат учителя Лань! — вновь завёлся Цзинъи и грузно опустился за стол напротив Вэй Усяня.

— Так это вроде бы неплохо? — недоумённо уточнил тот и полистал трактат, не вчитываясь в наспех написанные иероглифы. — У вас же это знак почёта, помню целых три сборника с цитатами Лань Аня и ещё минимум сотню — с другими почтенными заклинателями вашего клана.

— Это было бы знаком уважения, если бы они не записывали то, как он ругается на тебя!

Вэй Усяню потребовались ровно три секунды, чтобы осознать причину негодования старого друга и громко расхохотаться, в очередной раз нарушая покой Облачных Глубин. Лань Цзинъи с чувством ударил себя ладонью по лбу, а где-то в Пристани Лотоса чихнул Цзян Чэн.

В целом, жизнь адептов почти не изменилась. Стена правил стояла непоколебимо и устрашающе, Лань Цижэнь своим видом и ворчанием наводил ужас на всех, кроме племянников и Вэй Усяня, «Улыбка императора», втайне распиваемая после отбоя единственным нарушителем спокойствия, была всё такой же вкусной, а локвы — сладкими. Облачные Глубины можно было бы назвать раем для Вэй Усяня, если бы не одно но.

Ханьгуан-цзюнь.

Вэй Усянь никогда не считал себя трусом, избегающим проблем. Как раз наоборот, он обычно их и создавал, а затем разгребал, жалуясь всем на то, какой он несчастный и как жизнь его не любит. Можно было бы сказать, что Ханьгуан-цзюнь — это тоже проблема, созданная им, но это была бы правда только наполовину, а потому Вэй Усянь не жаловался, не плакался и не стенал, но и решать не собирался. Точнее, собирался, когда-нибудь, когда Цижэнь на горе свистнет и Вэнь Нин живым мертвецом станет.

Избегать правой руки главы клана Лань, человека, на которого у Вэй Ина было невероятное чутьё, было бесполезно так же, как и внушать Цзян Чэну, что угроза собак — далеко не лучшая идея. Ханьгуан-цзюнь, несмотря на крайнюю занятость, раз в несколько дней покидал своего брата и обходил Облачные Глубины, подавляя любые вольности одной своей аурой отчуждённости и благородства. Статно и неспешно скользил он по дорожкам клана, заглядывая к учителям из Юньмэна, молчаливо проверяя плоды их труда. Соклановцы Вэй Усяня чуть не вздрагивали при его появлениии, ученики склоняли головы, и только головная боль Лань Цижэня думала, что окно — вполне себе выход.

У тёмного заклинателя Лань Ванцзи задерживался подольше. Смотрел не столько на учеников, которые прятали самодельный сборник цитат от холодного взгляда светлых глаз, сколько на самого Вэй Усяня, который всеми силами старался игнорировать тот факт, что его пытаются прожечь насквозь. Про себя он усмехался, что столь внимательному и нервирующему взгляду Цзян Чэну ещё только учиться и учиться, но озвучивать эту шутку он не рискнул бы для собственной безопасности.

Радовали только два обстоятельства: эти визиты не были частыми и Ханьгуан-цзюнь не предпринимал попыток поговорить. Если бы он оставался на слишком долгий срок или заходил чаще, Вэй Усянь из-за переживаний сам начал бы нести привычные бредни, шутить и заигрывать, чем занимался с самого начала знакомства с Лань Ванцзи. Но практика последних месяцев показала, что игривое общение с Ханьгуан-цзюнем быстро переходило в жажду что-то сделать, из-за чего потом пылало бы лицо вовсе не прекрасного Нефрита, а Вэй Усяня.

Вспомнив об одной из шуток, заклинатель быстрым жестом облизнул пересохшие губы.

Думать о том, что делать с Лань Ванцзи, не получалось. Днём заклинатель занимал себя обучением адептов, шутками и общением с Лань Цзинъи, неожиданно внимательно поглядываюшего на него, вечером занимался написанием теоретического трактата об использовании тёмной ци, проверял работы адептов (смотрел одним глазом и по настроению оценивал), сбегал в Цайи за «Улыбкой императора» и пил на стене правил, не обращая внимания на факт своей неожиданной безнаказанности. Было ему как-то не до этого, да и в целом Вэй Усянь внимательностью к таким мелочам не отличался и умом тоже.

Возможно, именно поэтому он не замечал задумчиво нахмуренного Лань Цзинъи и не очень удачно припрятанного им письма с печатью Цинхэ Не.

По прошествии полутора месяцев сотрудничества скучная и ничем не примечательная жизнь разбавилась приездом гостей. Вэй Усянь узнал о них только тогда, когда, прогуливая собственный урок, увидел грозно шагающего Не Минцзюэ и неспешно идущего за ним Не Хуайсана. О приезде главы клана Цинхэ Не и его брата Вэй Усянь ничего не слышал, своего старого друга не видел очень давно, а потому широко улыбнулся и сотряс тишину Облачных Глубин в очередной раз.

— Не Хуайсан, давно не виделись!

Где-то в одной из учебных комнат дёрнулся глаз преподающего Лань Цижэня, запнувшегося из-за этого крика.

Названный обернулся с удивлённым видом и сложил новый расписной веер, чтобы дружелюбно улыбнуться приятелю и махнуть рукой в ответ. Меньшее дружелюбие — точнее, полное его отсутствие — питал Не Минцзюэ, нахмурившийся лишь сильнее при виде тёмного заклинателя, которого он до сих пор с большим трудом терпел.

— Глава Не, — отвесил быстрый поклон Вэй Усянь для дани вежливости и вновь обратил всё своё внимание на друга. — Решили навестить Цзэу-цзюня?

— Да, — ответил Не Хуайсан, чуть склонив голову вбок и осмотрев заклинателя. — Не знал, Вэй-сюн, что слухи о твоём преподавании в Гусу Лань правдивы.

«Кому ты врёшь», — усмехнулся про себя Вэй Усянь.

— Удивительно, что тебя попросили о помощи, — мрачно хмыкнул Не Минцзюэ, сложив руки на мощной груди.

Не Хуайсан кашлянул в кулак и обернулся к брату, заверяя его, что совсем скоро присоединится к их с Цзэу-цзюнем чаепитию, только немного поговорит со своим старым другом, вспомнит былое. Спокойные увещевания каким-то образом подействовали на Не Минцзюэ, складка на переносице чуть разгладилась, он фыркнул, недовольно глянул на невинно улыбающегося Вэй Усяня и пошёл по душу своего побратима.

Не Хуайсан с облегчением выдохнул.

— Глава Не в последнее время стал спокойнее, — отметил Вэй Усянь и повёл Не Хуайсана по каменным дорожкам ордена.

— Да, брату наконец начали помогать медитации и практики, рекомендованные Вэнь Цин, — кивнул Не Хуайсан и снова распахнул веер.

— Вэнь Цин? — удивлённо переспросил Вэй Ин, и Не Хуайсан вздохнул.

Несмотря на крайне презрительное отношение Не Минцзюэ к Вэням, Лань Сичэню удалось достичь сердца и разума названного брата мягкими просьбами и неоспоримыми аргументами. Принципиальность и баранье упрямство Не Минцзюэ были сломлены под неумолимым напором одного из Нефритов, и он был почти за руку приведён к Вэнь Цин. Тогда же произошло страшное, то, чего не ожидал никто: они поладили.

Не Хуайсан клялся ошарашенному Вэй Усяню, что он не имел ни малейшего понятия, как так вышло, но в какой-то момент грозный глава Не в значительной степени смягчился в своих выражениях, смирился со своей участью и начал следовать рекомендациям целительницы. Упрямый и вспыльчивый нрав мужчины Вэнь Цин не просто не пугал, а наоборот, распалял. Титаническая невозмутимость сменялась едкими комментариями и угрозами, после — словесным столкновением двух упрямцев и... Спокойствием. Не только в взаимодействии Не Минцзюэ и Вэнь Цин, но и в энергетических каналах первого.

— Твой брат и Вэнь Цин… Вэнь Цин и Не Минцзюэ… — ошарашенно вполголоса повторял Вэй Усянь, смотря в землю.

— Я понимаю, Вэй-сюн, я тоже был… удивлён, — похлопал его Не Хуайсан с абсолютным пониманием.

Не нужно было озвучивать мысль, что союз столь устрашающих в своём упрямстве и гневе людей был столько же неожиданен, сколько же и жуток.

— Они будут вместе нас всех кошмарить…

— Сомневаюсь, что они поразят мир заклинателей сильнее, чем ты, Вэй-сюн.

Не Хуайсан был уверен, что союз остатков клана Вэнь и клана Не заставил бы содрогнуться все ордена куда слабее, чем первый и — пусть небожители услышат эту мольбу — последний тёмный заклинатель.

На какое-то время между ними воцарилось молчание. Вэй Усянь пытался осознать опасность даже шутливой ругани с Вэнь Цин и пытался понять, когда Не Минцзюэ вдруг поумнел и поумерил свою гордость, а Не Хуайсан внимательно смотрел на старого друга и периодически отводил взгляд, будто ища чью-то фигуру.

— Вэй-сюн, я слышал, что под конец Аннигиляции Солнца вы с Ханьгуан-цзюнем рассорились, — неожиданно заговорил младший Не, чуть обмахиваясь веером, хотя не было и намёка на жару. — Что-то случилось?

— Где ты это услышал? — слишком быстро ответил Вэй Усянь.

Вопрос быстро вывел его из задумчивости. В этот же момент раздался звон колокола, ненадолго оглушив округу и выведя заклинателя из равновесия. Не Хуайсан же стоял совершенно спокойно, смотрел в глаза и хлопал ресницами так, будто спросил самую невинную вещь на свете: воркует ли Вэй Усянь с прекрасными торговками ради локвы или как дела у зануды Цзян Чэна.

Вэй Усянь чувствовал подвох своей хризантемой, а от того неловко рассмеялся и, отведя взгляд, почесал затылок.

— Ну-у-у, да, можно и так сказать. С Ханьгуан-цзюнем у нас возникло небольшое недопонимание, но это сложно назвать ссорой. Я лишь от чистого сердца, полный веры в свою благую цель — привнести в жизнь уважаемого заклинателя радость! — решил над ним пошутить, но холодному сердцу Ханьгуан-цзюня чужды все забавы мирской жизни! Он как возвышенный заклинатель, со снисхождением смотрящий на род человеческий, одарил меня пронзающим в самое сердце взглядом, и я не смог стерпеть этой муки…

Речь Вэй Усяня текла патокой в уши Не Хуайсана и свисала с них же свежеприготовленной лапшой. Бесстыжий по определению, заклинатель добавлял в свой рассказ о праведном возмездии за свою непочтительность от великого божества такие подробности и обороты, что не поверить в правдивость сказанного было сложно. Особенно сложно не поверить в это было тем, кто имел хоть малейшее представление о том, какой совестью обладает Вэй Усянь.

Никакой.

Заговорился Вэй Ин до того, что не заметил ни подошедшего к нему со спины Лань Цзинъи, ни Не Хуайсана, как-то ловко махнувшего веером и чуть нахмурившегося так, что стал ужасно похож на старшего брата, ни того факта, что совсем скоро должно было быть его второе занятие. Последнее обстоятельство волновало его меньше всего: дети в Гусу Лань всегда умненькие, сами что-то почитают, а во время тренировки с мечом Вэй Усянь всё расскажет подробнее. Возможно. О том, что он захочет сделать на тренировке, не знал даже он сам.

— Когда я, ведомый тягой к прекрасному, приблизился к Ханьгуан-цзюню, я не встретил никакого сопротивления, но всё равно остановился, ведь под этим жестоким взглядом золотистых глаз можно почувствовать себя хрупким кроликом перед трёхметровым питоном. Это я не к тому, что Ханьгуан-цзюнь змея, но…

Лань Цзинъи и Не Хуайсан переглянулись с полным пониманием и невысказанным «Пресвятые небожители, за что мне это». Оба были готовы подождать ещё немного конца красноречия, но на словах Вэй Усяня о «непорочном безупречном теле», венка на лбу Лань Цзинъи вздулась.

— Тебя почему на занятии не было? — грозно спросил он, сложив руки на груди.

Вэй Усянь отскочил настолько далеко, насколько мог, и выглядел так, будто молитвы Лань Цижэня о божественном наказании наконец достигли небожителей.

— Ты чего честных людей до полусмерти доводишь?! — возмутился Вэй Усянь, хватаясь за сердце (почему-то с правой стороны).

— Не оскорбляй честных людей своим присутствием в их рядах!

— Да когда я врал? Я всегда говорю правду, не жалуюсь на жизнь и вообще являюсь хорошо воспитанным молодым господином, учителем в ордене Гусу Лань!

— Хорош учитель, не приходящий на собственные уроки!

— Это была новая, разработанная мной методика. Ученики должны не запаниковать без учителя и всё равно заняться учёбой. Это тренировка силы воли! Лань-шиди следовало бы больше доверять своему шисюну и мыслить, а не делать поверхностные выводы. Ах, как жаль, что один из лучших учеников Облачных Глубин так поспешен…

— Да ты…!

Ругань двух заклинателей грозила затянуться надолго, что Не Хуайсану было только на руку. Тихо и испуганно сказав, что ему уже пора к брату и Цзэу-цзюню, он поспешил пройти за спиной Лань Цзинъи так, чтобы ловким движением руки достать из широкого рукава совсем небольшую и тоненькую книжицу, так же ловко сунув её за пояс старому другу. Вэй Усянь, судя по тому, что его речи стали ещё бесстыднее, ничего не заметил, и Не Хуайсан скрыл за веером довольную усмешку.

***

Ещё одна неделя в Облачных Глубинах пролетела незаметно. Вэй Усянь обучал молодое поколение своими методами и безнаказанно нарушал правила, Лань Цижэнь сотрясал прохладный воздух своими пылкими ворчаниями и пополнял сборник цитат адептов, Ханьгуан-цзюнь и Цзэу-цзюнь подозрительно долго не выходили посмотреть, что осталось от клана. С одной стороны, это настораживало, с другой — возможность не напрягаться под пронзительным взглядом Ханьгуан-цзюня успокаивала Вэй Усяня и давала немного времени подумать.

«Улыбка императора» не помогала закрывать глаза на проблему и убегать от неё, локвы вмиг потеряли свою сладость, и обычно беззаботный тёмный заклинатель требовал разрешения задачи, вставшей перед ним. Ленивая сторона Вэй Ина твердила о том, что всё решится само собой и не стоит так переживать, а крупицы совести увещевали, что обращаться так легкомысленно с чужими чувствами — чувствами Ханьгуан-цзюня — было бы верхом безумия даже для разрушителя нервных клеток Лань Цижэня.

Размышляя поздними вечерами о своём отношении к «Вансяню», он так и не приходил ни к какому законченному выводу. Своеобразное признание всё ещё не укладывалось в голове. Мысль о том, что Ханьгуан-цзюнь, завидный жених и мечта каждой прекрасной девы, был обрезанным рукавом, была настолько же абсурдна, как и то, что Лань Ванцзи положил глаз на самую неподходящую партию. На Вэй Усяня.

Вэй Усянь, конечно, знал, что довольно красивый, он был в списке самых красивых заклинателей своего поколения на первом или втором месте, но кроме красоты и сообразительности не имел никаких достоинств, которые должны быть у партнёра на пути самосовершенствования такого человека, как Ханьгуан-цзюнь. Он был бесстыден, легкомыслен, чрезмерно эмоционален и не брезговал тёмным путём, считал своим долгом нарушить все правила Облачных Глубин, подействовать на нервы абсолютному большинству заклинателей и обрушить все моральные устои хотя бы пять раз на дню.

Что Лань Ванцзи в нём нашёл, Вэй Усянь не знал, а стоит ли (чисто в теории, конечно же) портить жизнь явно не заслуживающему этого человеку фактом своего существования в качестве партнёра, не знал тем более.

Возможно, так бы и тянулись дни Вэй Ина — за преподаванием и самокопанием, — если бы он не заметил волнения в рядах юных адептов. Пока те выполняли письменную работу, он скучающим взглядом окидывал каждого. Конечно, он мог бы смотреть и в свой стол, но не понервировать учеников он не мог, поэтому делал вид строгого и внимательного надзирателя, готового строгим голосом выгнать вон из ланьши за криво написанный иероглиф.

Возможно, пустое созерцание примерных адептов так бы и продолжалось, если бы Вэй Усянь не заметил подозрительную активность учеников в конце класса. Едва слышные перешёптывания вывели Вэй Ина из состояния скуки, и его губы расплылись в хитрой улыбке. Всем его вниманием завладели юноши, пытавшиеся как можно более незаметно передать третьему приятелю какую-то книжицу.

— Что это там у вас? — с искренним интересом протянул Вэй Усянь и чуть сощурился.

Перешёптывания прекратились, адепты усердно стали делать непричастный вид, словно не они только что занимались самым что ни на есть прямым нарушением правил и, к тому же, игнорированием слов учителя! Будь здесь Лань Цижэнь, он бы уже изошёл на яд от такого неуважения, но старика здесь не было, а потому Вэй Усянь улыбнулся лишь шире.

После звона колокола, однако, он оставил двух нарушителей порядка и предложил сделку: он закрывает глаза на обиду, которую ему нанесли адепты, а те отдают ему книжицу, которая была им важнее занятия. Юноши, недолго колебаясь, с каким-то странным выражением лица передали совсем тонкую книгу в руки своего учителя и поспешили сбежать, едва успев попрощаться. На странное поведение учеников Вэй Усянь внимания не обратил и про себя отметил довольно интригующее название: «Учение о белом и чёрном кроликах». Полистав книжицу, заклинатель с лёгким недовольством отметил, что это явно не эротический трактат, но в то же время любопытство в нём возросло: что такое читает молодое поколение, раз это интереснее старой-доброй похабщины?

Поздним вечером, прикупив пару бутылок любимого вина и устроившись на жёсткой постели, Вэй Усянь подготовился к интересному чтиву. И, стоило признать, рассказ был написан вполне неплохо, с душой и интересными — даже немного знакомыми — оборотами. Первую пару страниц, повествующих о какой-то великой школе, сокрытой от чужих глаз, заклинатель пролистал быстро и, переходя к основной части, решил отпить вина.

Одним из великих учителей в Шэнь Пан был человек благороднейший, величественный и неприступный. Одним своим взглядом он обращал врагов в бегство, а учеников призывал к порядку. Он сыскал уважения своим смирением и трудолюбием, уважением к старшим и любовью к миру, незаурядным умом, с которым не сравнится и сто учёных мужей, и могучей силой великого бога войны. Долгие годы не знал он страстей и мирских забот, чем приблизился к небожителям и удостоился имени Хангуан-цзюня.

Вэй Усянь моментально подавился вином и закашлялся, чувствуя, что искажение ци — это не такое уж и далёкое явление. Особенно после прочтения этого!

Переведя дух, заклинатель посмотрел ещё раз на обложку, перечитал название и понадеелся, что это не то, что он думает, что это просто очередное ученическое творчество, самодеятельность, вызванная уважением к Ханьгуан-цзюню… Но пару страниц Вэй Усянь решил пропустить, начиная всерьёз опасаться за состояние своих энергетичеких каналов.

Об этом он пожалел потом не раз.

Не смея коснуться друг друга, учитель и ученик сидели за одним столом и смотрели друг на друга испытующе, чувствуя всепоглощающее волнение от нахождения рядом друг с другом наедине. Такая редкая возможность выпала на долю Вэй Усяня, что, переступая через себя и правила, законы и добродетели, ступил на скользкую дорожку нарушителя порядка и снёс наказание. Гордость его, благочестивого и покорного юноши, была задета…

Нервный, граничащий с истерическим, смешок слетел с губ Вэй Усяня.

…но это стоило того. Его идеал, кумир и благодетель, солнце и луна одиноких дней, глоток воды в пустыне и, наконец, учитель сидел перед ним и всё его внимание было уделено только ему. Взгляд золотистых глаз утратил свою холодность. Недостижимый небожитель спустился со своих небес и одарял своего ученика взором мягким, как молодая весенняя трава, тёплым, как светлая ци, текущая по их энергетическим каналам, любящим, будто перед ним сидел не ученик, а уже супруга — супруг.

Вэй Усянь не мог не ответить искренностью. Помыслы его были чисты, как и тело, и дух, и не смел он думать о чём-то больше, чем простой взгляд Ханьгуан-цзюня. Но с каждым часом, минутой и мяомяо — 1 секунда, юноша поддавался человеческой натуре, простого взгляда становилось ему мало, и жадность губила добрую и невинную душу. Нравственно чистый Вэй Усянь сдавался мирским желаниям и жаждал прикосновения своего учителя, его любви, становления с ним единым в двойном самосовершенствовании…

Руки Вэй Усяня дрожали, и нельзя было определить, от чего именно: от истерического хохота, подступающего искажения ци или ярости. На бескровном лице с завидной частотой дёргалась нервная ухмылка, но цепкий взгляд продолжал бегать по строчкам книги, которые с каждой страницей становились всё возмутительнее и возмутительнее. А то, что Вэй Усянь мог назвать возмутительным, можно было пересчитать по пальцам одной руки!

— Вэй Ин, — позвал Ханьгуан-цзюнь своего ученика голосом таким нежным, что нежнее в мире не услышать.

— Лань Чжань! — отозвался Вэй Усянь, робко протягивая руку возлюбленному.

— Вэй Ин!

— Лань Чжань!

Сделав несколько широких шагов навстречу возлюбленному, Ханьгуан-цзюнь заключил возлюбленного в объятия и сжал так крепко, что сами боги войны не смогли бы разжать руки смертного и забрать от него его сокровище. Лицо Ханьгуан-цзюня выражало невероятную муку от долгого расставания и неземное счастье от обладания Вэй Усянем, от нахождения его в пламенных объятиях. Не сдержавшись и впервые поддавшись земным радостям, Ханьгуан-цзюнь посмотрел в покрасневшие от слёз глаза возлюбленного.

— Вэй Ин, давай сделаем это. Я хочу от тебя…

Книжица была закрыта с оглушительным хлопком.