Я проснулся, чувствуя себя совершенно разбитым, но счастливым. И все еще усталым.

Дядя был рядом, а это главное. И все же я спросил, с веселым унынием:

— И сколько сейчас времени?

Дядя вздохнул в сторону окна. Судя по солнцу… Господа Трифат растопчут меня. Физически, своими преогромными ногами. Даже при условии ранней осенней сумрачности, сейчас уже вечер. Вечер.

— Придётся бежать… — хотя прямо сейчас трудно представить даже самое простое поднятие себя с постели. Так тепло, и дядя рядом. Дядя рядом… И все это ради того, чтобы он был рядом и дальше.

— Ясенька…

— Дядюшка…

Когда живёшь с кем-то очень долго, нормальные слова перестают быть необходимостью. Мы могли бы называть друг друга и не говорить больше ничего: хватило бы интонацией, чтобы понять смысл.

И для дяди он такой, что отпускать меня он сейчас не хочет, а для меня — что выбора у нас никакого нет.

— Тебе ведь обещали выходной, Яся, — напомнил дядя, крепче обнимая меня.

— Свободный вечер. Это с семи…

— А сейчас, по-твоему, сколько?

Я смог произвести лишь беспомощный вздох.

— Если ты пойдёшь сейчас, они станут ругаться так же, как если ты пойдёшь завтра, Ясенька. И ещё скажут, что не отпустят, потому что, по их мнению, спать тебе не положено, а раз опоздал, то отгулял.

Я кивнул, вполне живо себе представляя, как, помимо всего прочего, злясь на то, что приходится тратить усилия на слова, они говорят все это, угрожая лишить нас всего. Дядя совершенно прав… Кроме одной детали: возможно, сегодня их ещё есть шанс успокоить.

— Ну, ты как сонный котенок, — дядя поцеловал меня в лоб. Из его обихода это сравнение не пропадает никогда. И, наверное, в том-то и главная радость близких отношений: для кого-то ты остаёшься котёнком, несмотря на то, кто ты для всех других. Хотя учитывая то, какой я, думаю, многие бы посмеялись, узнав, что мне это нравится…

— Только это никого не волнует.

— Это волнует меня! — горячо воскликнул дядя. А когда он горячится, это кончается тем, что он идёт разбираться. И я поспешил обнять его сам. Нет. Нет-нет, дядя не должен переживать и не должен никуда уходить. Никуда. — Эти трое… — совсем немного смирения, — они ведь о людях представления имеют ещё меньше, чем Истребитель. Но с ним хотя бы понятно, а они просто не хотят…

Да. С Истребителем понятно стало, правда, только под конец. Почти случайно мы узнали о нем правду: он не был человеком. Он был роботом, моделью «идеального секретного агента»… Неудачной, хотя, конечно, очень близкой. Железный человек с неподвижным лицом и без всяких эмоций — то, к чему стремится Академия. И все равно, здесь и сейчас это кажется не таким уж ужасом.

Я устало улыбнулся дяде.

— Дядюшка-дядюшка… Это если бы они были моими любимыми людьми, и дорогим начальством, а ты открывал мне глаза… — я осекся, но гадкая тошнота тут же подступила к горлу и мир стал каким-то противно-ярким. Сердце застучало слишком громко и часто, а голос дяди доносился словно издалека и словно дальше и дальше.

— Яся, Ясенька!.. Успокойся, успокойся, ну, ну… — он спешно и часто, но как-то неощутимо стал целовать меня, и ни я, ни он толком не могли бы разобрать, как и куда… — Все же хорошо, Яся, все же хорошо…

Но это были только слова, и ужасно далёкие, и повторяемые уже так много раз, что страшно. Страшно. Страшно…

Я чувствовал его ладонь у себя на бедре и почти сразу же глубже.

Но раньше… Раньше дядя не был… Не был…

— Это все не правда! Неправда! Неправда!.. — и все же ужасные рыдания вырвались и обратили всю комнату в дрожь и белизну.

Потом это прошло. Грустный дядя сидел рядом и гладил меня по волосам.

— Вот видишь, Яся, ты срываешься… — очень тихо заметил он.

— Прости… — устало прошептал я. Небо стало ещё темнее, и комната тоже тонула в сумрак. Дядино лицо в этой темноте казалось мне странным и особенно тревожным.

— Я тебя не ругаю. Я говорю тебе сегодня никуда не ходить. Если сорвешься при Трифат, что будет?

— Да, ты прав, дядя…

— Тебе нужен отдых.

— Нет, — я прижался к его груди. — Мне нужен только ты, дядюшка. Мой сладкий дядюшка… — и может быть, совсем немного, успокоительное.

***

Я все ещё лежал рядом с дядей и гладил его по груди. Не все… Не все у нас было хорошо. Нет-нет, понятно, что для нормального человека «все хорошо» в таком союзе и быть не может, но я не привык быть нормальным. Да и к чему?.. Лучше отдаться счастью, каким бы больным оно ни было. И у меня слишком хорошо это получается: я как будто теряю голову и забываю обо всем, просто потому, что меня любят. И никак не могу привыкнуть к этому чувству, хотя мы с дядей вместе уже так давно.

Но сейчас я все же должен был заговорить о проблеме. Вообще-то, она была внешней, но сорвала покров с внутренней.

— Ну что, дядя, как продвигается твоя статья про убийцу злодеев? — спросил я. Оставлять дядю без присмотра нельзя. А Убийа злодеев — настоящий фанатик. Маньяк, который живёт в этом городе. Жил в нем ещё до того, как мы с дядей приехали. И сейчас мне уже ясно, что дядя не оставит его в покое. Из-за несправедливости.

А значит, я должен следить за ситуацией.

Дядя вздохнул с весьма скорбным видом, но я знал это выражение. Оно означало, что, как бы мне ни хотелось, новая информация есть.

Я взял дядин телефон и открыл новости.

— Позавчера выполз… Что-то он долго, — да, какое-то время о нем не было слышно.

— Похоже, ранил ты его лучше, чем разглядел, — немного кровожадно улыбнулся дядя.

— Я надеялся на другое, скажу тебе честно, — мрачно фыркнул я. Не разглядел я его никак. Только тень и какую-то почти обезьянью ловкость. — Так думаешь, он придёт за нами снова? — вернее, за дядей.

— Придёт, куда он денется… — и к сожалению, это не научило дядю осторожности. Его уже ничто не научит.

— И ты не хочешь это бросить, а?

— Яся… — вот, в голосе дяди усталые и грустные ноты.

Я скривил губы, но не стал убеждать.

Когда мы оказались в этом городе, я вдруг отвратительно-чётко понял, что дядя намного хуже любого злодея.

И что Академия это вовсе не причина наших неприятностей, она только следствие.

Того, что дядя неравнодушный человек.

Того, что он не может жить спокойно. И неважно, где, все равно, он найдёт себе проблемы.

В тот момент, держа в руках набранные им материалы, я чувствовал, что земля уходит из-под ног. Прощается навсегда.

Хоть я в лепешку расшибись, а такого человека навсегда защитить просто не выйдет.

И тогда я впервые с ним ругался всерьёз. С криком, с сорванным голосом, со злобными слезами…

«Если так хочешь кого-то жалеть, то вспомни, что у тебя есть я!..»

А потом весь день прошёл как в тумане. И только этот туман шептал усталым голосом, что обижаться можно сколько угодно, и это совершенно не поможет. Дядя скорее начнёт лучше прятать, чем перестанет…

А без меня…

Без меня он пострадает куда скорее.

И я вернулся, чтобы сказать ему, что одного не пущу, и всюду пойду следом, как и прежде.

Может быть, совсем глубоко и совсем бессердечно надеясь, что если в конце концов что-то случится со мной, он наконец поймёт… Не потому, что он не беспокоится, а потому что ещё никогда он не испытывал той тошнотворной дрожи от осознания, что ты не смог спасти. А я от этого чувства уже устал…

Так уж, видно, распределена между нами удача. Худшее всегда случается с ним.

И в нынешнем его деле опасаться стоило куда сильнее, чем в случае с академией. Как ты ни крути, до последнего времени Истребитель пытался только поймать нас. Обещание стрелять на поражение в случае хотя бы ещё одной попытки навредить городу, последовало лишь совсем недавно.

Убийца злодеев был совсем другим. Предупреждений он не присылал. Возникал изниоткуда и убивал. Оставляя всякий раз приколотым, словно брошь, лист, где расписывал, почему его жертва была злодеем.

Да, злодеем. Именно это слово он использовал, не желая называть их преступниками.

Впервые дядя его упомянул вскользь, почти шутливо заметив, что больно много последнее время желающих стоять у вершин новых миров.Да, это отсылка на «Тетрадь смерти»

Не могу даже солгать, что не заметил знакомого мрачного блеска в его глазах.

Я ответил тогда, что беспокоиться не о чем, и этот совсем не обладает мистической силой.

А кроме того, в этом городе мы совсем не для того, чтобы снова быть злодеями. Он на нас и не посмотрит.

Теперь все мои слова кажутся горькой шуткой. Даже про ммстическую силу, что уж говорить про злодейство. Для некоторых не согласиться с ними — худшее злодеяние, и я этого никогда не забывал. И дядя не забывал, не мог забыть потерянные шесть лет жизни, но молчать…

Молчать он не мог, особенно после того, как влез и проверил, и убедился, что убитые «злодеи» ни в чем виноваты не были. Он и без того пламенел от праведного гнева, но после этого его и его руки, и его слова, превращенные в гневную статью, было уже не остановить.

И он снова…

Чуть не поплатился.

Счастье, что я успел вовремя. Появился, спугнул, не позволил…

Но с тех пор не позволяю дяде покидать наше убежище толком. Он, конечно, ворчит, но понимает. Во всяком случае, я надеюсь, что он понимает.

Вдруг снова почувствовав во всей полноте, как хорошо, что он здесь, рядом со мной, я обнял его ещё крепче.

— Дядюшка-дядюшка…

— «Дядюшка-дядюшка», — слишком мягко для ехидства передразнил он. — Дядюшке, значит, про твои дела знать не полагается?

— Мои дела, пока что, скучные, дядюшка.

— Я мог бы помочь тебе, Яся, — мягко, но печально заметил дядя.

Мне не хотелось говорить о деле, но все же, я не имел права. Нет, я не имел права держать дядю здесь, так ещё и в неведении. И я пересказал ему все события прошлой ночи, насколько можно более приятным текстом.

Дядя слушал внимательно, иногда задумчиво кивая. Поведение мистера Стампа и его удивило, а страх господ Трифат вызвал вполне справедливую язвительную оценку.

— А что до Дарова, Яся, его я не знаю. Тринадцать лет назад мы с тобой были очень заняты… — его улыбка сделалась чуть нервной. Конечно, нам обоим не очень приятно вспоминать времена, когда дядю посадили в тюрьму Академии. — Зато… Хотя это не «зато», если честно, я знаю Сыроежкина. И ты знаешь.

— Да? — и даже теперь я не мог вспомнить.

— Певец ртом, кошмар радиостанций. Теперь выходит, что поблагодарить за эти его песни некого… Как это там? «Ты на сене, я на собаке»?..

Я рассмеялся, не зная, верить дядиным словам или не верить. Музыка, по ощущениям, знала сейчас такие уровни тьмы, что не предскажешь, насколько ещё она могла низко упасть.

— Я даже могу тебе сказать, что имела в виду эта твоя Лиза-Бэт. Не то, что ты подумал. Нет-нет, — дядя тепло поцеловал меня в висок. — Ты напомнил ей злодеев из готических романов. Если тебя не знать, и закрыть глаза на рост — а она, видно, его и не смогла заметить, — ты будешь на них похож. Чёрные сияющие глаза, чёрные волосы, чёрная одежда. Загадочность и… Улыбка. И крайняя опасность для невинной, доверчивой девушки.

Я рассмеялся снова. Нет, в литературных вопросах я дяде точно мог доверять. Но все же, я не до конца понял…

— Опасность, в смысле?..

— Именно в этом смысле, Яся. Так что, видимо, она опасается, что ты будешь её соблазнять, — как будто бы очень значительно кивая, окончил он.

Что ж, если дядя прав, её ждёт разочарование. Хотя мне все-таки не показалось, но я никогда не смотрел на женщин слишком внимательно.

— Лучше я буду соблазнять тебя, дядюшка, — и тем самым, конечно, отвлекать себя от мыслей о том, чем это закончится завтра утром.

Он хитро улыбнулся и покачал головой.

— Только осторожнее, Яся. Может быть и так, что она не великий знаток литературы, а наводчица, — я дернулся. — Настоящих злодеев у нашего убийцы ещё не было, а вот красавцев хватало…

Верно! Ведь верно, и именно это слово… Именно это слово использовала Бэт! Это нелепое, детское слово… Но разве Бэт могла? Эта запуганная, тонкая, почти жалкая Бэт?..

— А впрочем, может быть, я просто ревную, — отвлек меня дядя. — В конце концов, она тоже брюнетка… Значит, в твоём вкусе.

— Дядя! — я стиснул его снова.

— Ведь она там, снаружи, в живом мире, Яся.

— Ты не можешь уйти! — спешно воскликрул я.

— Не могу. А ты можешь.

— Дядя… Я никогда от тебя не уйду! Никогда, никогда, никогда, никогда! Даже если ты попросишь…

Он обнял меня, но он… Не обрадовался. Как всегда… Он слишком легко допускал мысль, что с кем-то другим, со сверстником, мне было бы лучше.