Максим плотно сжимает собственное бедро. Ладони жутко потеют, и съезжают по резной деревянной ручке, чудом не получая заноз. Так он и остаётся стоять перед массивной дверью в тихой панике. Матвей сказал, что это «очень важно для твоего будущего и вступления в полноценную взрослую жизнь».
Ну раз уж это так важно… Иртышский делает глубокий вдох, зажмуривает глаза и делает шаг в неизвестность, толкая дверь.
Комната оказывается обыкновенной спальней. На массивной кровати на мягких подушках сидит один только Матвей. Свечи, расставленные по комнате, блеском играют на его русых волосах. Дыхание вдруг замирает, сердце тоже. Смотрит Тумов не то чтобы грозно, но он словно готовится проявить всю свою серьёзность в этом уроке.
— Наконец ты пришёл, Максим.
От страха Омск начинает мелко потряхивать, но он старается стоять ровно. Мгновенно проявляется военная выправка, как только Томск подходит ближе и оглядывает его. Сейчас юнец подрос, но выше, наверное, всего сантиметров на пять. Аккуратно пальцами Тумов проводит по груди, вороша ткань, затем вынуждает посмотреть на себя. Осматривает лицо со всех сторон, зачёсывает выбившуюся прядку за ухо.
— Сегодня, мой дорогой, ты усвоишь самый важный урок в своей жизни.
И не успевает Максим ничего ответить, как Матвей мягко прикасается устами к его щекам. Иртышского одолевает смущение, он горит, хочет закрыть лицо руками, но с ловкостью учитель перехватывает их за запястья и с нежностью прижимается к губам.
Длинные нижние ресницы Тумова сцепляются с верхними, но Омск не может прикрыть глаз. Он распахивает их широко, и зелёный цвет радужки сияет на багровом лице. Вырваться при всём этом, однако, не пытается, настолько одно только существование Матвея его будоражило, что оттолкнуть он его не мог.
Внутри растекался жар от простых движений губами, но Максим всё никак не решался повторить их. А нужно ли это было?
Осторожно и мягко Томск отстраняется, строго поглядывая на парня.
— Открой рот, милый, всего немного. И повторяй за мной.
Опешивши, Омск размыкает губы, почти моментально ощущая на них Тумова. Он ведёт горячим языком, и юноша вот-вот упадёт от волнения. Приходится вспомнить о важности всего происходящего, и повторить. Неумело, неловко, он касается ладонями талии, начиная бездумно шарить по спине, а соприкосновение двух языков прошибает током, отзывается мурашками, бегущими от затылка до голеней.
В этом непонятном пока Максиму танце они приближаются к кровати, и, совершенно теряя всякое самообладание, Иртышский роняет другой город на перину.
Поцелуй разрывается.
Матвей сначала смотрит недовольно, но взгляд его смягчается, и он тянет ленточку на шее. Узелок развязывается, являя миру оголённую кожу. У Омска, кажется, скапливается слюна и желание откусить кусочек, попробовать. Томск замечает, и ему это нетерпение в таком кропотливом деле не нравится.
— Держи себя в руках.
Это похоже, почему-то, на дрессировку собаки. В Иртышском разгорается пламя, но он вынужден его сдерживать. Ему дают команду и он послушно застывает, ожидая.
Матвей слегка оттягивает рубашку и сначала намекает взглядом, а потом говорит вслух:
— Расстёгивай.
Холодными пальцами Максим хватается за пуговицы и осторожно вынимает по одной из петель. Оплошать нельзя — за ним пристально наблюдают. После последней пуговички Омск совершенно несдержанно распахивает ткань, открывая себе больше частей аппетитного тела. Тумов бьёт по рукам.
— Раздень меня нормально, Максим.
Тон вновь стал снисходительным, но это не значит, что можно расслабиться. Поэтому Иртышский собирает всю волю в кулак, запасается терпением и снимает брюки с Матвея. Оставив на своём учителе лишь помятую рубашку, Омск впадает в лёгкий шок, замечая между ног возбуждённый член.
В отличие от Максима, Матвей не смущается ни капли, он закидывает на него руки и целует, пока юноша не может прийти в себя.
— Потрогай, не стесняйся. — Говорит он, едва отпустив губы.
А Максим очень стесняется, но пальцами робко ведёт по нежной тонкой коже, касаясь горячей головки, и тут же отдёргивает, будто обжёгся. Хотя ему кажется, что поверни он сейчас свою узкую ладонь, на ней действительно будет красное пятно.
Томск руку юноши кладёт обратно на ствол, сверху обхватывая своей.
— Давай я покажу, как нужно. — Иртышский снова пылает от стыда, но Тумов заставляет совершить несколько движений вверх-вниз. — Понял? — Омск неуверенно кивает. — Теперь попробуй сам.
Максим без чужой поддержки вдруг снова чувствует едва забытый страх. Приходится сквозь него сжать ладонь чуть плотнее и повторить движения. Плоть, которую он держит в руках, горячая, мягкая, насколько это возможно. Он замечает, как выделяется естественная смазка, и это зрелище завораживает.
Внезапно Тумов его останавливает.
— Разденься, Максим.
Иртышский почти отлетает от него. Одежду он ещё не снял, но ему уже страшно, что сейчас его тощее бледное тело будет выставлено напоказ. Томск смотрит выжидающе, и ничего не остаётся, кроме как повиноваться.
Омск медленно снимает с себя одежду, так же неторопливо её складывает. Он не хочет, чтобы, лишь взглянув на него, Матвей потерял интерес. Но в противовес его мыслям, Тумов впервые за вечер легко улыбается. Скованный наготой и смущением, Максим подходит обратно к нему.
— Ты знаешь, как называется чувство, которое ты испытываешь?
Омск легко понимает, что имеется в виду что-то более глубокое, чем стыд, поэтому отрицательно мотает головой:
— Нет.
Томск усмехается, тянет на себя, заставляя нависнуть сверху.
— Оно называется похоть. А похоть — это смертный грех. — Максим дёргается, но его за затылок удерживают на месте. — Не бойся, от этого ты точно не умрёшь.
Иртышский расслабляется и уже порывается поцеловать Тумова, но тот отворачивается, и смазанное движение приходится куда-то в плечо. На минуту юноша остаётся в непонимании, а перед его глазами снова предстаёт лицо учителя с какой-то стеклянной бутылкой.
— Это масло. — Короткий ноготок звонко отстукивает по мутноватой поверхности. — Оно нужно, чтобы полноценно подготовиться к близости.
— Я должен..?
— Нет-нет. — Матвей издаёт смешок. Забавным разумеется, является здесь лишь смущение Максима. — Я посчитал, что сегодня ты не сможешь сделать это сам, поэтому подготовился.
Томск тянется к самому уху и самым серьёзным тоном вполголоса спрашивает:
— Ты готов?
Омск шумно сглатывает.
— Да.
Тумов кивает, обозначая, что обратной дороги нет. На стоящий член, не жалея ни капли, Матвей льёт масло. Максим с плотно закрытыми глазами подмечает странноватое и вязкое чувство на поверхности кожи. После этого Иртышский размыкает веки, они переглядываются, и Томск притягивает его ближе.
— Вставляй.
— Куда? — Спрашивает Омск, ярко пылая.
Матвей вздыхает и показывает: берёт в руки скользкий орган и приставляет головку к своему анусу.
— Сюда.
Одно неаккуратное волнительное движение, и Максим с лёгкостью входит, сначала пугаясь. Но Тумов все действия одобряет, поэтому он продолжает, пока не оказывается полностью внутри. Остановившись, Иртышский переводит сильно сбившееся дыхание. Томск гладит его по щеке, убирая назад взмокшие волосы.
— Молодец. Теперь давай немного назад, а потом вперёд.
Омск выполняет всё строго по предписанию. Толкнувшись в первый раз, он стонет от жара внутри другого тела, и его слегка потряхивает. Матвей немного сжимает его кудри на затылке.
Двигается Максим размеренно, пока Тумов, царапая кожу головы, не выдыхает с желанием:
— Быстрее!..
Иртышского снова пронимает, и он набирает темп, почти скуля от удовольствия. Томск вскидывает бёдра вверх, существующего взаимодействия ему мало. Он заявляет, что он хочет «глубже» или «сильнее», но самое важное — он хочет «ещё». Но он не звучит при этом похожим на куртизанку, это Омск порядком удивляет, потому город скорее раздаёт приказы, чем требует удовлетворить свои желания.
Максим сжимает простынь в руках, мнёт его, чувство, которое приближается сейчас, он никогда прежде не испытывал, бодрствуя. Невыносимое желание получить что-то вынуждает его кусать нижнюю губу и стонать.
С совершением ещё нескольких фрикций его настигает судорога, сковывающая всё тело. Юноша едва держится на ногах, горячо дыша в плечо Тумову. Крупную дрожь Матвей унимает поглаживаниями по голове.
— Всё хорошо. Ты хорошо справился.
Для Максима жизнь резко и одновременно потеряла смысл и обрела. Мир просто перевернулся. Он не знал, что только что испытал, но это было… невероятно.
Медленно, даже с леностью, Иртышский вынимает свой половой орган, но замечает по-прежнему напряжённый чужой. А вот что делать с этим, не знает. Пробует догадаться, и берёт в руку. Томск на это шумно вдыхает, откидывает голову на подушки и позволяет делать так, как Омск посчитает нужным.
Урок юноша усвоил очень хорошо, поэтому сначала он проводит легонько, а затем ускоряется и сжимает плотным кольцом пальцев. Матвей дёргается несколько раз, а потом выдыхает, обмякая. Максим же с любопытством смотрит на оставшуюся на ладони белёсую жидкость. Не успевает он что-либо сказать или сделать, как Тумов вытирает её простынёй и целует в лоб.
— На сегодня достаточно.
Омск мнётся около кровати.
— Я могу остаться?
Томску кажется этот вопрос глупым и смешным. Как же жаль будет отдавать такого славного мальчонку!
— Можешь, милый. Но мы пойдём в другую комнату, договорились?
— Да.
Сегодня ночью юнцу можно всё.