Вокруг круглого стола бегали пятиклашки, от крика которых закладывало уши. Адриан мученически смотрел на печальную стену, которая была печальна потому, что в школе тяжело было не быть печальной.
— Сегодня точно домашку проверяют?.. — спросил он сидящего рядом одноклассника Колю.
— Ты уже миллион раз спросил, а лучше бы решал.
— Циферки расплываются. Ой, что-то нервы опять шалят… это все математика эта…. Надо пойти в медпункт… просидеть там урока два и надеяться, что таблетками не накачают.
Адриан уже собирался встать и благополучно избавить себя от примеров, но Коля схватил его за плечи и усадил на место.
— И так ходишь раз в неделю, опять меня бросить хочешь?
— Ну, я не брошу… если списать дашь.
Списать не дали, пришлось самому считать. Долго и до трясущихся колен. Дорешав кое-как два номера, Адриан опустил голову на стол, раскинув руки в стороны. Тишины не было, ее пришлось самому представлять…
Холодные зеленые стены окружали школьников в черной форме: мальчиков в скучнейших костюмах и девочек в кружевных фартуках. Дети с визгом мчались в каком-то неизвестном направлении, но явно бессмысленном, потому что столовая еще не открылась. Узкие подоконники, заставленные старенькими портфелями, казалось, скоро не выдержат и упадут. За окном на заледеневшем дереве сидел снегирь, раскачивая ветку перед тем как упорхнуть и покинуть окрестности школы. К Адриану начинали приходить очень глубокие философские мысли, но они не успели развиться из-за Колиного возбужденного полукрика и резкого удара по спине.
— Там Ада идет, ты прикинь!
— Ага, прикинул, — ответил он, не отводя взгляд от окна.
— Ой! к нам идет!
К круглому столу подходила старшеклассница в кружевном фартуке с каким-то сложным узором, короткие волосы украшал ободок с бантом, губы выкрашены ярко-красным, стук каблука импортных туфель заглушал прочий шум. Ада остановилась напротив Адриана и игриво улыбнулась.
— Я слышала, молодой человек в теме.
Адриан все же отвернулся от окна и окинул ее понимающим взглядом.
— С рождения, — с натянутой уверенностью протянул он.
— Мама уезжает на каникулах. Я устраиваю культурное «чаепитие» в честь Нового года, приглашаю всех знакомых, понимающих суть вещей… — Ада протянула зеленую пригласительную открытку, и когда Адриан взял ее, протянула другую руку с монетами и добавила: — Встретила твою по дороге, она сказала, что ты не взял деньги на еду.
Уголки губ раздраженно потянулись вверх, но деньги он взял, выдавив короткое «Спасибо».
— Что там написано? Когда идем?
— А у тебя приглашение есть? Ты понимаешь су-уть веще-ей?
— Да ладно тебе! Хочешь, списать дам, все равно же неправильно решил.
— Ой, у меня Бобик голодный, — пробубнил Адриан, доставая из кармана красный тамагочи, заранее пряча ногу от обиженного пинка.
Положив монеты в позолоченную шкатулку, из которой они через несколько дней удивительным образом переместятся в кошелек кого-нибудь из родителей, Адриан подбежал к шкафу, резко распахнул дверцы и принялся искать самый экстравагантный образ. В своем шкафу не нашел, пришлось обыскать и другие. Вся одежда была либо слишком старой, настолько, что неприлично в таком виде праздновать, либо не подходила под «экстравагантный» и «зеленый-зеленый» одновременно. Наконец, отыскав у мамы подходящую рубашку с потрепанными рюшами, он утащил ее к себе и спрятал в коробке под кроватью, надеясь, что у Ады никто не узнает, что на нем женское.
В замочную скважину вошел ключ, повернулся пару раз и вышел, пока за ним внимательно наблюдал Адриан. На пороге появилась мама, и не здороваясь, первым делом протянула коробку шоколадных конфет.
— Смотри, что раздобыла.
Хотелось сказать много чего, но все это только хотелось, а не говорилось.
— Это вместо зарплаты? — после долгого молчания спросил он.
— Насмешил, подарили их мне, да вместо зарплаты такое бы и не дали. Ты не стой на пороге, холодно, иди попробуй хоть.
— Мам, меня Ада на Новый год пригласила и там одни… — Иди, конечно! — крикнула она из ванной комнаты не дослушав.
Адриан, несмотря на усердные поиски одежды, хотел рассказать о приглашении так, чтобы ему сразу отказали, но этого не случилось. Странное чувство, вроде бы обидно, но вроде бы и волнительно…
— Ой, — выбежала она, стряхивая с рук капли, — подарок же нужен! Она тебя пригласила, так негоже с пустыми руками…
— Я найду что-нибудь, — Адриан накрыл мамину руку, тянущуюся за кошельком, своей.
Тридцать первое декабря, на часах восемь сорок восемь, Адриан берет в одну руку пакет, а в другую аккуратную красную коробочку. Выбежав в подъезд, он спускается на пару этажей и меняет кофту с оленями на зеленую мамину рубашку и подходит к темной двери, стучит пару раз, ждет, когда откроют. Открыли. В небольшую щель Ада просунула руку.
— Приглашение.
— Да это же я.
Она продолжала стоять на своем. Пришлось отыскать приглашение. Желтый свет резал глаза после темного подъезда. Оказавшись посреди узкого коридора, Адриан удостоился приветственных объятий от Ады в короткой юбке цвета хаки, красных колготках, с настолько же яркими губами и зелеными-зелеными тенями.
— Вот… подарок…
Поблагодарив, Ада обняла еще раз, открыла коробочку, в которой на полуживой вате лежал стеклянный белый мишка, умилилась и обняла снова.
— Ты проходи-проходи, пока мало кто пришел, мы только музыку выбираем, ближе к двенадцати стол тащим к телевизору, главное, чтобы Женька не съел все до этого, за ним вообще следить лучше, а то я ушла тебя встречать, он, кажется, опять на кухню побежал. У нас зеленый! это как естественность, единение с самим собой… и елка, конечно же, елка. Ты располагайся, знакомься там… Тут все свои, — добавила она, скрываясь за кухонной дверью.
В огромном зале находилось пять человек, все в зеленом, у каждого в руке был хрустальный стакан с непонятной жидкостью, Адриан тоже взял ради приличия и сел на самый край коричневого дивана. Когда Ада говорила про культурное «чаепитие», он был уверен, что это просто шутка, но тут правда было скучно и… слишком культурно. По крайней мере пока.
— Ребят-ребят, Аллегрова или Салтыкова? — вбежала в зал Ада, с несколькими кассетами в руках.
Пока кучка старшеклассников и не только, делала очень сложный выбор, в дверь постучали, в широком проеме Адриан увидел, как девушка в облегающем бархатном платье, увешанная изумрудами, и, кажется, настоящими, спешит к порогу. Вот теперь он понял, зачем пришел. От этих тонких, длинных пальцев, аккуратно уложенных черных волос, макияжа, в точности повторяющего макияж Ады, но смотревшегося совершенно иначе и глаз, цвета грустной весенней лужи, в которой отражается голубое-голубое небо, у Адриана пересохло в горле. Он сделал первый глоток, ничего не почувствовал и залпом опустошил стакан. Вот теперь почувствовал. Какой-то алкоголь, какой именно Адриан не понял, в первый раз же пробует.
— Ты… это… только не говори, пожалуйста... — подошла к нему Ада со стаканом сока в измазанной в очереди ручкой руке. — Да тебе ж тринадцать! Меня твоя мама убьет! Блин, — она отвернулась, сделала несколько кругов по залу, оставив сок где-то на подоконнике.
— Все хорошо, я ей не расскажу, — поспешил Адриан ее успокоить. — Да и мне хорошо вроде.
— Прости, это моя вина, — Ада села рядом, схватила его за руку и начала теребить. — Если что, ты знаешь где туалет… Зови лучше Женю потом, он единственный точно трезвый будет, может визжать, конечно, но в такой ситуации точно не бросит. Или не зови никого, как хочешь…
— Я все равно попробовать хотел.
— Да куда тебе пробовать!
В проеме снова проплыла девушка в бархатном платье, Адриан вырвал руку, успокоил Аду еще несколькими фразами и побежал в сторону кухни. Остановился в нескольких шагах от нее, войти не осмелился, наблюдал из далека. Девушка оглянулась, но его не заметила, скрылась за углом и вернулась к столу с банкой маринованных огурцов, которую с легкостью открыла, демонстрируя Адриану мускулистую руку, наколола на вилку огурец побольше и поднесла к ярким губам с ложбинкой, перед тем как откусить, бросила выжидающий взгляд на Адриана. Когда она глотала, острый кадык едва дернулся, но теперь окончательно разочаровал. Не то чтобы он не догадывался, но точно надеялся, что это одна из розовых подружек Ады.
— Ты тоже хочешь? — спросило разочарование низким голосом.
Адриан кивнул. Все-таки, разочаровал его только парень в платье, но и очаровал ведь тоже. Он подошел ближе, заметил, что левый глаз нового знакомого был цвета болота после дождя, или мокрой травы, или, говоря проще — изумруда.
— Красотка, — пропела Ада, входя кухню, — не соблаговолишь ли ты оставить еду на месте и пойти спеть нам, а, Сирена?
Красотка-сирена спрятала банку с огурцами подальше, чтобы никто в ее отсутствие не смел к ним притронуться и легкими шагами выбежала из кухни. Адриан, как зачарованный, пошел следом.
В желто-новогоднем свете парень в зеленом платье выглядел как предел мечтаний, выделялся своим зеленым, не как у всех, таким по-настоящему натуральным, его естественные, элегантные покачивания бедрами, тонкие пальцы, скрытые за перчатками, своими движениями заставляли следить за каждым содроганием. Он слегка повернул корпус, вскинул руку ладонью вверх и указал изящным пальчиком на Адриана, резко одернул и едва коснулся красных-красных губ.
— Ай вонна би лавд бай ю… — запел он с акцентом.
И правда, Сирена, словно чарующий дурман окутал весь зал, казалось, каждый, кому будет приказано выпрыгнуть из окна сделает это немедля. Его голос поражал, пронзал до самого сердца своим диапазоном, а после, когда Сирена насытится твоими страданиями вдоволь, возрождал ангельским звучанием.
Всему хорошему свойственно быстро кончаться, вот и чарующая дымка дерзкого голоса быстро спала, не успел Адриан одуматься, как очаровательная пародия на Мерилин Монро пропала.
Не зная куда себя деть, он проследовал за Адой, которая, громко топая, приближала свою недовольную персону к кухне.
Пойти за ней было решением верным, снова разочаровавши-очаровавший парень в зеленом с этой своей банкой огурцов и вороватым видом. Адриана заметили. Снова. Подозвали ближе, он не смел ослушаться.
— Так огурчик-то хочешь? Тебя как зовут? — он наклонился, принюхался и ответ слушать не стал. — Фу, ну и несет от тебя, рановато пить начал, до десяти бы хоть подождал. Выглядишь несмело, как тебя сюда занесло? — тараторил он, стягивая перчатки.
— Ну, я… в теме, — замерев от смущения выдавил Адриан.
Парень улыбнулся, его лицо стало еще ближе, губами он почти касался кончика носа Адриана.
— Солнышко, но тут все в теме. Ты меня за дурачка держишь? Еще и пялишься весь вечер.
Когда его рука потянулась в подозрительном направлении, о своем присутствие напомнила Ада, видимо, чтобы всех спасти.
— Женя, ему тринадцать, он и так у нас напился уже! — крикнула она, схватив Адриана в охапку и прижав к себе. — И вообще, ты всю еду праздничную сожрать планируешь?
Женя цокнул языком и откусил от огурца еще кусок.
— Да, Адочка, планирую, — начал он с набитым ртом. — И я буду есть весь вечер, потому что ради этого стола мы вставали в четыре утра несколько дней подряд и голодали тоже. А… Еще в очереди в минус тридцать стояли.
На Аду слова не подействовали.
— Но огурцы мама летом мариновала.
— Шикарные огурцы.
Она отпустила Адриана, уперла руки в боки, но за минуту до злого-злого крика, мило улыбнулась.
— Ладно, мальчики, оставляю вас одних, — она злорадно посмотрела на Женю и уже в проеме прошипела: — Это сын нашей соседки, только посмей к нему приставать! Ему тринадцать!
— Ты посмотри-ка, она тебя не любит. Мне сплавила. Ну и ладно, садись, — Женя отодвинул для Адриана стул.
Спустя пару огурцов и десятка «случайных» смущенных взглядов Адриана, Женя прервал молчание:
— И все равно жаль, что ты малолетка, — он отложил вилку и вцепился в лицо Адриана, — такие милые глазки и щечки... Да и в целом, мне нравятся светленькие-кудрявенькие. Ой, ну не красней ты так, обожгусь еще.
— Я Адриан.
— Красивое имя, а это…
Но не успел Женя договорить, как выпитый алкоголь дал о себе знать. Ада была права, Женя громко кричит.
— Да ты беги быстрее!
Женя подталкивал, пока не закрыл за ним дверь туалета. Страшные звуки били по ушам, громче только биение сердца и спутанные мусли, рвано придумывающие план побега или помощи. На каждый пугающий звук приходился один Женин всхлип или визг, когда как.
— Ты там как? — спросил он через несколько минут с сильно зажмуренными глазами.
— Я больше никогда бить не буду…
Женя сминал платье трясущимися руками, трогал каждое украшение на себе, старался ни о чем не думать, но выходило плохо.
— Ты сколько весишь?
Ответ прозвучал, Женя, вроде даже понял, что ему там промычали.
За дверью снова страшный звук. Не в силах этого выносить он вернулся на кухню, ватные ноги подводили на пути, хотелось закрыться где-нибудь и никогда никого не пускать. Но он через силу отыскал подходящую кружку, измельчил черную таблетку, бросил получившийся порошок на дно и залил подостывшей водой из чайника.
— Тебе грустно, наверное… и страшно, и одиноко тоже, — сказал он дрожащим голосом, заходя в тесную комнату.
— Плохо мне.
Женя сел на коврик возле Адриана, облокотился о ванну и протянул кружку. Все это время он старался не смотреть в его сторону.
— И это тоже… На, все только выпей. Медленно.
Он взял кружку, сначала легко коснулся Жениного плеча своим, а потом прижался смелее.
Женя так и замер, уставился пустым взглядом вперед и не мог даже трястись больше.
— Ты чего нервный такой?
— Все нормально, — сразу ответил он, сжимая запястье еще сильнее.
Адриан уже было потянулся к его руке, но в нескольких секундах до прикосновения Женя одернул руку.
— Пей давай.
И Адриан пил. Огорченный. Так быстро его еще не отшивали (это если пропустить мимо ушей тот факт, что не отшивали его в принципе), было плохо, обидно и холодно. Непонятно, то ли его морозило, то ли действительно холодно, то ли от печали холод пронзал все тело. Спустя минут десять, Женя, видимо, пришел в себя, прослезился и сказал:
— Прости, тебе и так тяжело, а тут я со своими приколами. Пойдем полежим лучше?
Удивившись резкой смене настроения, он кивнул и пошел за Женей, захватившим ведро по дороге. Они направились в самую большую спальню в квартире.
— А мы Аде не скажем?
— Давай просто пропадем, нас не будут искать, и мы тихонечко переночуем.
Внутри стояла широкая деревянная кровать, окруженная сервантами, наполненными разной посудой и сувенирами. Все комната пропахла деревом и разными уголками России, смешавшими свои запах в один уникальный и непонятный. Женя поставил ведро рядом с кроватью, а после элегантно плюхнулся с другой стороны.
— А тебе не стыдно в женском платье ходить? — спросил Адриан медленно ложась.
— С чего бы мне-то должно быть стыдно? Я выгляжу потрясающе. Стыдно должно быть тем, кто делит одежду на мужскую и женскую. Но, справедливости ради, на улицу бы я так не вышел, но не потому, что мне стыдно, а потому что глупцов большинство.
Они замолчали. Адриан смотрел в потолок, пораженно. Долго думал, но ничего дельного так и не надумал.
— А ты чего тогда в ванной испугался, это же меня… — Вот только посмей это слово сказать! Я тебя тут одного и брошу, — Женя приподнялся и пригрозил пальцем.
Снова откинувшись на большую перьевую подушку, он скрестил ноги в капроновых колготках, сделал пару глубоких вдохов и ответил:
— Не знаю я… Просто страшно, это у меня с детства так, ну или не с детства. Даже слово это слышать не могу, мне плохо становится. Ты когда-нибудь впадал в истерику из-за того, что лег на минуту позже, и теперь тебе кажется, что что-то плохое случиться? Или из-за того, что надел охранное кольцо надписью вверх, а не вниз? Или потому что прошел по той дороге, по которой ходил в ту неделю, когда было плохо? Это я еще в хорошем состоянии, в твоем возрасте в меня силком еду запихивали, потому что есть было страшно. Знаешь, сегодня единственный день в году, когда я могу забыть о правилах, но все равно это как-то боязно… Типа, я понимаю, что на самом деле они ни на что не влияют, но не могу от них отказаться… Блин, прости, вывалил на тебя тут.
— Да ничего страшного… А если все-таки… ну, плохо станет?
— Это надо все правила пересматривать, новые добавлять… Не могу же я тогда больше по старым жить, правильно?
Адриан слушал даже слишком внимательно, и старался незаметно сокращать расстояние, правда, следя за Жениными словами, он не уследил за действиями, и на него уже летела рука, готовящаяся лечь поперек живота. Адриан несмело посмотрел на Женю, лежащего на боку, хотел что-то сказать, но не смог.
— Ну, тебе вроде получше… Дай поглажу хоть.
— Тебе нельзя ко мне приставать.
— Да ты сам как-будто был против, пока кое-кто нас не прервал. Да и не выдумывай-то, я забочусь, а не пристаю. Я, вообще, вопрос не успел задать. Так чего имя-то такое сложное?
— Да обычное, — прошептал Адриан, радуясь, что в темноте его лица не видно.
— Часто ты Адрианов встречаешь у нас?
— Франковский, вот.
— Не знаю кто это.
Адриан разнежился под теплой Жениной рукой, смотрел в его интересные, но до того простые и понятные глаза, перед тем, как ответить хоть что-то, он наконец заметил, как замечательно Женя гладит, это что-то легкое, почти невесомое и до того приятное, словно ты становишься музыкальным инструментов в его руках, простой деревяшкой, боящейся пошевелиться, только бы он не останавливался.
— Ну, моя мама англичанка, ей привычнее такое имя слышать… наверное. У меня сестра вообще Генриетта.
— Как ее сюда занесло?
— Они с папой в Ленинграде, ну, тогда еще, вместе учились, а потом он сюда ее увез, представляешь? Я бы мог сейчас также лежать, но в каком-нибудь центре Лондона! А я здесь…
— Ну, так бы ты не лежал, кто тебя гладил бы? Да и хороший у нас город. Тоже центр, но Сибири.
— Новосибирск же…
— Тфу! да нафиг этот Новосибирск, никакой он не центр, а у нас — центр центральный.
Адриан кивнул, замолчал, следил за каждым движением Жениной руки. В этот раз ему казалось, что Новый год станет действительно новым. Такое удивительное чувство, будто кто-то разрешил быть собой, быть честным, настоящим.
—А чем родители занимаются-то?
— Они врачи, а у тебя?
— Отец в газете работает, а мама… не знаю. Бабушка у меня скрипачка, это я у нее платье… позаимствовал.
— А что за газета?
— Угадай с трех раз, — усмехнулся Женя, вопросу, ответ на который казался столь очевидным.
— «Сибирская газета»? Там здорово пишут… О, или «Городские новости»?
— «Городские…» с девяносто четвертого издаются, «Сибирская…» вообще с февраля, а папа, кажись, с рождения работает. Разве эта не первая, что в голову при слове «газета» должна приходить?
— Нет, видимо… — замешкал Адриан и решил оставить вопрос без ответа. — Жень, а ты, вообще, чем заниматься планируешь после выпуска?
— Отучусь много-много лет на музыканта, чтобы потом проиграть все конкурсы, не стать сольником и понять, что в оркестре мне не место, после чего до конца жизни проработать учителем.
— Четкий план… А ты на чем играешь? Там в музыкальной как? Действительно так грустно? А что там делают?
Женя даже не возмутился количеству вопросов.
— Скрипка, как и бабушка. А как можно быть веселым, в одном месте с гармониями? Но мне вроде как нравится, я в любом случае ничего другого не умею. Ох… а делаем мы там… Ну, много раз в неделю ходим на специальность, где тебе угрожают, потом, в обязательном порядке, слушаем, что Моцарт в нашем возрасте уже оперы писал, а мы его биографию выучить не можем, а еще слушаем интервалы, аккорды и прочую ерунду.
Увидев озадаченность Адриана, Женя пояснил:
— Считай, что это работа половины уха и удача.
Сделав вид, что все понял, он хотел было еще что-то спросить, но его перебили таким же вопросом, абсолютно типичным для знакомства.
— Ну знаю даже, — отвечал Адриан. — Я в художку хожу, наверное, что-то с этим связанное? Еще мне… — он поманил рукой Женю к себе, — на ушко скажу.
— А чего на ушко-то? В этом же ничего страшного нет.
— Ну, как-то не по-мужски…
— А с художкой ты прямо-таки пацан с района, который одним мизинцем морду набьет и еще главный физмат.
— Нет, математика — это сложно.
— Ты, вот такой, как признал-то, что гей?
— Оно как-то само призналось, а остальное… пока не признается.
— Ой, ну ты не грусти-то, у тебя еще вся жизнь впереди. Когда-нибудь точно настанет день, когда мы, и геи, и лесбиянки, выйдем на улицу и сможем смело о себе заявить, да-да. Что рисовать любишь?
— Пейзажи… и людей тоже, но они хуже выходят. Здорово еще с натуры и чтоб натурщик говорил, так здорово; бывает смотришь, а человек такой же внутри, как и снаружи, а бывает другой и тогда внешность словно меняется. Ах, думаю я еще искусствоведом быть хочу, в смыслах этих всяких разбираться, да и уметь так нагородить, что потом все-все будут думать: «А что же хотел сказать автор?»
— Где же натурщиков находишь?
— А поэтому и люблю, потому что почти никого с натуры и не рисовал.
Женина рука остановилась, улетела куда-то далеко, зашуршали простыни, свет загородил темный силуэт.
— Я тебе еще воды принесу.
Адриан остался один в темноте и со странным впечатлением. Никогда он еще не чувствовал себя настолько маленьким и ничего не понимающим, не разговаривал с тем, кто кажется воплощением мечты свободы самовыражения, искренности. И наконец кто-то постарше общается не как с маленьким. Голова болела, мысли путались, ощущения обострялись и не проходило ощущение действительно единственного, неповторимого и значимого опыта… Вот Женя ушел и ему поплохело, стала слышна музыка из соседних комнат. За этими, казалось, пустыми разговорами, скрывалось такое откровение, которое и представить сложно.
Свет резал глаза, резкая смена атмосферы заставляла чувствовать себя неуютно, незамеченным на кухне быть не вышло.
— Вы мамину спальню заняли? Только проследи, чтобы там все чисто осталось. Поможешь стол донести?
Поставив стол посреди зала, Женя уже собирался вернуться, но Ада пригородила путь.
— Не обязательно же всю ночь с ним тусоваться, — оглянувшись она добавила тише: — Я его так, из вежливости позвала, с ним никто особо не дружит вроде, пусть хоть среди своих побудет.
— Котлету у вас стырю и вернусь.
— Жень, ему тринадцать.
— А я с первого раза не понял, он только с виду умен не по годам.
Ада посмеялась и все-таки смогла утащить Женю ненадолго за стол. Но только ненадолго, вскоре он все же вернулся с водой в спальню, не мог он бросить того, кто страдает, пусть и знакомы от силы час, ведь кто утешит, если не он.
— Ты там не дрыхни. Новый год еще не наступил и тебе воды выпить надо.
До обращения президента, которое никто из них в этом году смотреть не собирался оставалось около часа. Все это время, Адриан, на удивление, даже ни разу не зевнул, то слушал что-то интересное и необычное, до ужаса смелое от Жени, то неуверенно и смущенно отвечал на вопросы, подставлялся под пальцы в мозолях, которые казались самыми нежными на Земле, и не мог оторвать взгляд от чарующих глаз.
— Мы знакомы два часа, думаю теперь можно поговорить о любви.
— Фу, не зачем о ней говорить.
— А что, будешь один всю жизнь? — Женя подпер голову рукой и ткнул Адриана в плечо.
— Куплю себе домик за городом, там еще огород большой нужен, огорожу его большим забором и буду там прятаться. А если надо в город, то буду до него добираться на этой огромной черной машине, как у бандитов.
— Ну вот, а как же отношения на недельку?
— Глупости это, детская любовь какая-то. А я хочу сразу — во взрослую. Чтоб спокойствие и нежность, вместо бушующих гормонов, страсти и скандалов. Но страсть ладно, можно оставить, но это мне не нравится, это больше физическое…
— Разве? Настолько любить человека, чтобы каждое прикосновение отдавалось трепетом, тоже ведь про страсть, влюбленность.
— Влюбленность — не любовь.
— А любовь — это привычка вперемешку с влюбленностью. Так и что?
Адриан нахмурился, посмотрел на сервант, из которого под лунным светом вытекали столбы хрустальных бликов, потом снова на Женю.
— Я не собираюсь говорить, что ты прав.
— По глазам вижу, что в любовь с первого взгляда веришь. Че, крутого из себя строить пытаешься?
— Плохо выходит?
Женя прикрыл глаза и несколько раз кивнул, потом, словно услышав нечто очень важное, резко встал и вышел из спальни. Вернулся он уже с двумя бенгальскими огнями, зажигалкой и котлетой на вилке, кончик которой был обмотан мишурой. Протянул один огонек Адриану и уселся напротив в позе лотоса.
— До Нового года пять минут, поскольку Новый год без поздравительной речи — не Новый год, то будем слушать мою речь. Тебя как по отчеству?.. Ага, значит… Адриан Георгиевич, этот год был тяжелым, и это не для красного словца. Предлагаю нам порадоваться, ведь мы еще школьники, следовательно, проблем у нас меньше. В новом, девяносто девятом году, я желаю вам стать с собой честнее, смелее и оставаться с этой же легкой наивностью, ведь наивность — это что? Пра-авильно! — он помахал вилкой. — Отсутствие проблем. Поэтому вы там давайте, не разочаровывайтесь еще больше, ну и не напивайтесь так. М-м… Знаете, моя любимая цифра — восемь, поэтому все загаданное в этом году сбудется, цифра-то хорошая. Ну все, я больше не знаю что говорить.
— А я тоже речь хочу, — возмутился Адриан, когда Женя уже поднес зажигалку к огоньку. — Евгений…. — Владимирович. — Владимирович, этот год и правда был тяжелым, но вы, хочу сказать, замечательный человек, очень смелый и вдохновляющий! Желаю вам в новом, девяносто девятом году, стать еще сильнее, умнее, и чтобы вы все конкурсы выигрывали! А, и всем-всем здоровья! Теперь зажигай.
Женя поднес зажигалку к огоньку, еще не преобразившемуся, вдруг вокруг палочки заплясали желто-красные огоньки, свет падал на их лица, снег за окном и свет так близко-близко заставлял поверить в Новогоднее чудо. Из соседней комнаты послышался нечеткий бой курантов и всеобщее ликование.
— А теперь, после такого прекрасного поздравления, я собираюсь съесть эту прошлогоднюю котлету, которую тебе не дам, — Женя жадно откусил, — Если неприятно смотреть — отвернись.
— Но я тоже уже есть хочу…
— Тебе нельзя, попей водички.
— Да почему?
— Я запретил.
Котлеты съедены, в зале все стихло, только из спальни, в которую запрещено было входить всем, кроме особо наглых, доносилось едва слышное поскрипывание голосов. На улице темнота не поглотила всю жизнь единственный день в году, иногда можно было вздрогнуть от внезапных криков и одинокий фейерверков.
Адриан лежал на боку, захватив Женину руку и вытворяя с ней что душе угодно.
— Нет, ну обещаешь же, да? — спросил он, слегка похлопывая Женю по груди его же рукой.
— Как я такое обещать могу?
— Но ты сказал «точно».
— Ладно, обещаю, — пробубнил Женя, возвращая руку и поворачиваясь спиной к Адриану.