Осеннее тление

— Ты говоришь о… свидании?

Шэнь Цинцю с трудом выговорил последнее слово, и уголки губ Ло Бинхэ неосознанно тронула улыбка.

— Да, — радостно кивнул Ло Бинхэ. — Уже очень давно учитель почти не покидает пик. Учитель занят совершенствованием и воспитанием новых адептов нашей школы.

Хмурость, затенившая переносицу крохотной морщинкой, неожиданно преобразила отрешенное лицо учителя — будто дождевая капля, разбившая тихую гладь озера. Эта невольная слабость, легкий недостаток, что должен был бы разрушить возвышенный образ заклинателя, опалил грудь Ло Бинхэ чувственным трепетом: поколебленная идеальность волновала Ло Бинхэ до жара азарта, подстегивая лишить Шэнь Цинцю последних заслонов, скрывающих его сомнения и смущение.

Вот и теперь учитель прятал лицо за пластинами веера, уводя взгляд от ярких и пухлых, будто вишня, губ Ло Бинхэ.

О, Ло Бинхэ прекрасно знал, насколько обаятелен! Наклон головы, взмах ресниц — длинных настолько, что роняют на щеки тени. И завораживающая мгла бездонных глаз. Потому Ло Бинхэ осмелился на дерзость:

— А этот ученик только и делает, что выполняет мелкие поручения и готовит. С самого дня нашей свадьбы, — к щекам прилил румянец довольства, — нам не так часто удавалось выкрасть для себя время, в которое мы были бы предоставлены лишь друг другу. Наша супружеская жизнь стала обыденностью.

И все же, пусть опущенный взор возвещает, что Шэнь Цинцю повержен, сдался… Ло Бинхэ хотелось бы, чтобы учитель, как прежде, придирчиво оценивал его. Бесстыдно ощупывал взглядом, подмечая обточенные возрастом черты лица, окрепшие в тренировках мышцы, напитавшую каждое движение упругость и грациозность походки. Хотелось вернуть те юношеские годы, когда властность учителя отзывалась в теле томящей дрожью.

— Хорошо, Бинхэ.

Шэнь Цинцю смотрел на него прозрачным взглядом и улыбался.

Они решили отправиться в путь по воде. Пока шли приготовления, Шэнь Цинцю сидел на террасе и млел под ласковым осенним солнцем, оставив подле себя развернутый веер. Через приоткрытую дверь пристройки на него смотрел Ло Бинхэ. Мясо скворчало, раскаленными искрами расплескивалось масло, а глаза все еще щипало от мелко порезанного лука.

Возвышенный небожитель, питающий слабость к низменной еде. Немыслимое богохульство.

Но Шэнь Цинцю погружал пальцы в мясную мякоть и ел, иногда и вовсе обходясь без палочек. В эти моменты кадык словно застревал в горле, и Ло Бинхэ едва ли мог сглотнуть слюну и закончить вдох. Соус оставался в уголках чужих губ, и его было особенно видно, когда Шэнь Цинцю отдавал очередную похвалу приготовленной пище. Ло Бинхэ принимал каждую из благодарностей, покорно склоняя голову и чувствуя тяжесть томящего ожидания между ног.

Но были и другие времена.

Когда он не мог и думать, что следующим ожидать от этого человека. За очередным ударом шла неожиданная ласка, а за бесконечной ложью едва ли виднелась правда. Сейчас, словно впавшая в осеннее оцепенение бабочка, Шэнь Цинцю спал, обручившийся судьбами со своим супругом и более неспособный на предательство.

Мясо истончилось на раскаленном котле, истекая маслом. Шэнь Цинцю вздрогнул, пробуждаясь от чужого взгляда, и взял в руки веер. Ло Бинхэ ушел в тень кухни.

— Бинхэ, это уже лишнее… — заведомо признав поражение, Шэнь Цинцю прикрыл веки.

— От воды к ногам стечет холод. Если вам станет жарко, просто скинете его с себя, — возразил Ло Бинхэ, подтыкая углы пледа.

Трепет ресниц выдавал волнение учителя, и Ло Бинхэ не удержался, запечатлев на его губах поцелуй. Лишь когда, уперевшись веслом в сушу, Ло Бинхэ оттолкнул их лодку от берега, Шэнь Цинцю выпутался из оплевшего его шерстяного кокона и вздохнул. Стоя к нему спиной, занятый греблей, Ло Бинхэ мог лишь прислушиваться.

А солнце пригревало. Просачиваясь сквозь листву, лучи золотыми пятнами ложились на щеки, и Ло Бинхэ лелеял в своем воображении воспоминание об учителе, когда тот, искренне уверенный, будто остался в одиночестве, играет светом на гранях бусины, украшающей кисточку веера.

Пригнувшись, позволяя ветви ивы проплыть над своей головой, Ло Бинхэ обернулся через плечо, и Шэнь Цинцю не успел отвести взор. Как во время конных прогулок в ученические годы, когда учитель любовался его пылающими на солнце кудрями и тонкой талией, перехваченной тугим поясом. Ло Бинхэ улыбнулся.

— Красиво, правда, учитель? — но спрашивал он вовсе не о речной долине.

— Да.

Шэнь Цинцю окинул взглядом берег, устланный опавшей сухой листвой. И будто в действительности говоря о давно отцветших водяных лилиях, добавил:

— Очень красиво, Бинхэ.

Лопасть весла, застывшая в речной глубине, с громким всплеском поднялась над водой, а затем вновь опустилась, и Ло Бинхэ продолжил грести дальше. Затылка коснулась прохлада ветра, и Ло Бинхэ едва ли пересек собственный порыв обернуться и мягко отнять из чужих пальцев веер. В такую пору надо бы и перестать гонять холодный ветер понапрасну.

Но его первое стремление остановил спокойный голос заклинателя:

— Сейчас мы войдем в озеро. По левому берегу будет тихая заводь. В ней водятся декоративные карпы.

— Декоративные карпы? — недоверчиво переспросил Ло Бинхэ.

Эти рыбы отличались прихотливостью и острой зависимостью от человека. Он не слышал о случаях, когда карпы данного вида переживали зиму вне обустроенных прудов при храмах или богатых домах.

— Да, — в голосе все еще слышалось неунявшееся смятение. — Впервые этот мастер узнал о них в годы твоего отсутствия. В последний раз он навещал их месяца три назад.

Ло Бинхэ задумчиво мыкнул, и на следующее движение весла нос их лодки качнулся к берегу, в указанном Шэнь Цинцю направлении.

Удивительно, что учителю удавалось так долго скрывать от него место, которое, кажется, было дорогу сердцу Шэнь Цинцю. Ло Бинхэ старался ценить моменты искренности своего избранника, пусть подчас учитель был небрежен с ним, раня неосторожными фразами.

Годы твоего отсутствия, нашей разлуки, но никогда — моего предательства. Ло Бинхэ обернулся.

— Здесь, учитель?

Он сказал так тихо, что звуки его голоса поглотил клекот волны, боднувшей дно лодки. Сомкнутые веки Шэнь Цинцю даже не дрогнули. Сложив весло в лодку, Ло Бинхэ сел на скамью, подперев ладонями голову. Учитель дремал. Высвободившийся из пледа, с опустевшим свертком на коленях, в котором прежде лежали наготовленные Ло Бинхэ лакомства… Иногда бесстрастный учитель становился несноснее собственных учеников. Рука соскользнула с борта лодки, и тонкий палец учителя, погрузившись в чернильную воду, резал тихую гладь растягивающимся клином.

«Глубоко…»

Неожиданно в кромешной мгле мелькнул золотистый отсвет. Алый вихрь, поднявшись со дна, прильнул к руке Шэнь Цинцю — и Ло Бинхэ различил чешуйчатую спинку карпа. Другой, третий — и вот уже по ту сторону растеклись осенние краски, принимая причудливые формы. Рука, перепачканная крошками панировки, привлекла целую стайку рыб.

Из-за движения их непрестанно расширенные глаза не казались, как обычно, бездумными. Карпы тыкались в руку Шэнь Цинцю открытыми ртами, и казалось, будто от холода пунцовые пальцы раскраснелись из-за их укусов. Губы Шэнь Цинцю разомкнулись, выпуская сонный вздох.

Когда Ло Бинхэ склонился к нему, упираясь ладонями в борт лодки, испугавшемуся неожиданному пробуждению Шэнь Цинцю не оставалось ничего иного, кроме как податься навстречу — не то их накренившееся судно точно перевернулось бы.

— Бинхэ!

Борта лодки закачались на толстом слое холодной воды. Чужие пальцы мазнули по щеке, оставляя влажный след на коже. В глазах Шэнь Цинцю горело, казалось, уже давно забытое чувство неприятия.

— Что происходит?

Плотно сомкнутые губы дрожали, образуя в уголках тени. Щеки горели, словно вместо прохладного осеннего воздуха лицо Шэнь Цинцю опалял нестерпимый жар. Ло Бинхэ и сам почувствовал его — исходящий не извне, а изнутри тела.

— Бин…

Несмелый возглас оборвал поцелуй. А за ним еще и еще один. Ло Бинхэ прижимался горячими губами к чужому рту, словно щенок, тыкающийся мокрым носом в кормящую ладонь.

Кулак, сжавшийся на вороте чужих одежд, затрясся, но чем дольше длилось сопряжение, тем слабее становился протест. Наконец сопротивление спало. Развернув кулак, Шэнь Цинцю надавил ладонью на чужое плечо и сам последовал за ее движением. Их тела отклонились к середине лодки, возвращая судну хрупкое равновесие. Колебания утихли.

Язык притиснулся к деснам. Посасывая нижнюю губу, щекоча уздечку под нижней, Ло Бинхэ готов был вечность держать осаду. Но обычно учитель не мог продержаться и фэня. Наконец зубы разжались, и Ло Бинхэ, щадя податливого учителя, плавно наполнил его.

Шэнь Цинцю рвано вздохнул, дрогнув кончиком языка. Слюна смешалась. Пряность закусок переплелась с цветочной сладостью бальзама. Сквозь полуприкрытые веки Ло Бинхэ наблюдал, как трепещут ресницы учителя.

Долгий поцелуй был разомкнут, высвобождая сбившееся дыхание. Учитель стыдливо поджал губы. Припухшие, влажные. Не дав Шэнь Цинцю опомниться, Ло Бинхэ потянул его за щиколотки, стаскивая на дно лодки. Даже стукнувшись затылком об угол скамьи, учитель не проронил ни слова, пусть грудь его тяжко вздымалась. Отыскав выпавший из рук веер, Шэнь Цинцю прислонил его ко лбу, частично пряча запунцовевшее от неловкости лицо. Но щелчок так и не раздался: Шэнь Цинцю не стал раскрывать веер.

Кажущийся отстраненным, но с тем пристально наблюдающий. Учитель и раньше поощрял инициативность собственных учеников.

Задрав полы халата, Ло Бинхэ легко распускает завязки штанов, а, когда он тянет ткань вниз, Шэнь Цинцю сам дергает ногами, стряхивая сапоги со стоп. Молчит. Но под поцелуями, усыпавшими белые бедра, колени вздрагивают, а дыхание сбивается, прокатываясь дрожью до низа живота.

В покорности, с которой учитель тянет мыски, пытаясь зацепиться пальцами ног за борта лодки, в напряженности губ, смявших бусину с рукояти веера, что закатилась в ложбину сомкнутого рта, — во всем теле Шэнь Цинцю читалось ожидание неминуемой боли, алчного желания.

Ведь учитель никогда не ждал от него чего-то большего.

Всегда грязное, подвластное инстинктам животное. В детстве это было зловоние загноившихся ран, пропитавшее окровавленные простыни в мерзлом сарае. Теперь — похоть, вспыхивающая за мгновения подобно стихийному бедствию, попирающая почитаемые многие годы нравы и приличия, упоенно растлевающая последние островки душевного умиротворения и сердечной искренности.

Их бамбуковая хижина, классные комнаты, библиотечные залы, лазареты и тренировочные поля. Эта тихая заводь, дорогая сердцу учителя… Ведь не может быть, чтобы зверь не осквернил и ее. Разомкнув бедра, наблюдая за ним сквозь прорези средь густых ресниц, учитель молчаливо благосклонен, ожидая, когда над его телом надругаются.

Таков Ло Бинхэ в его глазах. Таковы ожидания учителя о нем.

Губы звучно хлюпают, облепленные слюной, и Ло Бинхэ легко всасывает внутрь рта яичко. Пряча зубы, бережно качая на языке. Мяклый член в ладони заметно дергается. Гладкое, упругое.

Шэнь Цинцю вскидывается, пытаясь подтянуть тело к скамье. Заикаясь, лепечет:

— Стой, нельзя же… Вдруг кто-то увидит!..

Шэнь Цинцю удается сесть на дно лодки, облокотившись на скамейку для сидения. Под кожей в напряженных икрах перекатываются мышцы, когда, сгибая колени, он силится сомкнуть их с обнаженными бедрами по обе стороны от головы Ло Бинхэ. Почтенный мастер пытается встать, но его несмелую попытку глушит собственный сдавленный стон. Ло Бинхэ отпускает член с сочащейся от смазки головкой, и плоть теплой тяжестью ложится ему на лицо. Сквозь едва разомкнутые ресницы Ло Бинхэ видит, как Шэнь Цинцю заслоняет ладонями рот и пытается ужаться, но взгляд его расширенных глаз не сходит с распростершегося под ним Ло Бинхэ. Впитывая чужое внимание, тот раскрывает рот шире и подхватывает языком второе яичко. Член Шэнь Цинцю дергается, скользит по переносице и лбу, оставляя на месте, где больше пяти лет назад зажглась демоническая метка, прозрачные нити смазки.

Невесомой, будто порхание бабочки, лаской прочертить линию от основания к головке и размазать вязкую каплю подушечкой пальца. К моменту, когда Шэнь Цинцю, силясь то ли притянуть, то ли придушить своего ученика, закинул на плечи Ло Бинхэ ноги, дрожь его бедер немыслимо возросла. Ло Бинхэ едва успел разлепить губы, чтобы обхватить ими побагровевшую головку, — и семя хлынуло, обжигая чувствительное небо. Скрестившись, колени учителя надавили на затылок, и Ло Бинхэ покорно подался вперед, приникая носом к лобку. Окруживший его жар расплавил мысли, и он напряг горло, сцеживая остатки. На его мелкие глотки Шэнь Цинцю скулил, бессознательно трепля кудри Ло Бинхэ.

Ло Бинхэ отстранился, подбирая языком осевшую на губе слюну. Размазанная киноварь скопилась в уголках розоватой пеной. Взмахнув орошенными влагой ресницами, Ло Бинхэ робко заглядывает в чужое лицо.

Кажется, учитель уже вовсе не злится?