О теплых ваннах с травами, дипломатии и трудностях родительства

Жасминовый дым палочки для благовоний легкой вуалью поднимался к потолку; приглушенно мерцали свечи. Цзин Бэйюань придержал длинный рукав, склонился над бадьей, бросил в воду небольшую горсть сушеных листьев пустырника и опустил ладонь вниз, проверяя температуру. Поводил вперед-назад, с мягкой улыбкой наблюдая, как они покачиваются лодочками на волнах, а затем, быстро размокнув в горячей воде, постепенно опускаются на дно.

Тихо скрипнула створка двери, спину на секунду обдало осенним холодом. Раздался глухой стук посоха о подставку и шорох снимаемых одежд: У Си наконец вернулся с Совета и перевоплощался из Великого Шамана и Посланника Цзя Си в просто его мужа, который после тяжелого дня собирался принять ванну – и оценить очередной ботанический полет его фантазии. Поначалу Цзин Ци совершенно нельзя было оставить одного: в незнакомой среде он вел себя как ребенок, тянущийся потрогать острое лезвие, или сунуть руку в костер, или наклониться над глубоким обрывом из чистого интереса. И в банных делах Бэйюань в кои-то веки не занимался просчетом рисков и поначалу подбирал травы, руководствуясь исключительно интуицией, от которой при отсутствии должных знаний не было никакого проку. Пару раз воду даже пришлось выливать, потому что находиться в пропитанным подобным амбре пространстве более десяти минут было невозможно.

Однако Наньцзян действительно многому его научил. К примеру, делать неплохие расслабляющие ванны с травами. А еще – иногда поворачиваться к людям спиной, не растирая потом холодеюшие от дурного предчувствия ладони. Точнее, как минимум к одному человеку. Еще точнее, конечно, к двум – помимо мужа у него был сын, но тот редко заходил к Цзин Ци за спину: чтобы задавать вопросы, слушать ответы, делиться фруктами, демонстрировать недавно освоенные приемы боевых искусств и запускать бумажных змеев необходимо было находиться лицом к лицу.

Но У Си все равно старался не подходить бесшумно, как умел, и хоть как-то предупреждать о своем присутствии. Поэтому Цзин Бэйюань не стал оборачиваться, разве что вынул пальцы из воды и слегка помахал кистью, стряхивая капли.

– Здравствуй, – негромко сказали из-за спины.

– И тебе привет, – в тон откликнулся Цзин Ци. – Вода начинает остывать, поторопись.

У Си подошел ближе, улыбнулся и легко огладил его предплечье в знак приветствия, впрочем, не доходя до открытого запястья холодными с улицы руками. Цзин Бэйюань тихо вздохнул и накрыл его ладонь своей, горячей после возни в воде: простудится еще, а шмыгающие носом Великие Шаманы точно негативно сказываются на репутации своей страны во время дипломатических переговоров.

– Посмотри, как тебе? По задумке это расслабляющий отвар.

У Си склонился над бадьей, придирчиво вглядываясь в плавающие на поверхности травы и вдыхая их аромат.

– Пустырник здесь действительно неплох. Шалфей и вербена тоже хорошо подошли, а вот тимьян ощущается немного лишним.

– Так и знал!

– Но это нестрашно, он ничего не портит. А это сушеные цветы хризантемы? Для чего?

– Для красоты, конечно, – Цзин Ци покачал головой, оскорбленный тем, что его тонкое чувство прекрасного совершенно не ценится всякими там неотесанными южанами.

– Это правда красиво, – дальновидно не стал спорить У Си. – У тебя очень хорошо все получилось.

– Польщен, – усмехнулся Бэйюань, сжал его ладонь напоследок и отстранился. – Залезай и оцени получше.

У Си аккуратно сложил на кушетку плащ с меховым воротом, снял тяжелый пояс с железными подвесками.

– Лин Сэ считает, что мы тратим на подготовку делегации слишком много средств.

– Скажи ему пересчитать. Для чиновников Великой Цин дипломатический церемониал имеет огромное значение: сэкономим на приветственных дарах, и уже можем настроить против себя часть излишне дотошных министров. Особенно Гуань Фана, поверь, этот напыщенный старик попортил мне столько крови в свое время.

– Именно так я им и сказал.

У Си устало потер глаза и начал расплетать волосы. Цзин Ци осторожно остановил его руку:

– Позволишь мне?

Тот, все еще погруженный в тяжкие финансовые думы, сел на низкую скамью и протянул Бэйюаню шкатулку, в которой хранил все украшения, даже не напомнив, что и в какой отсек следует класть. Цзин Бэйюань покачал головой.

– Ну хочешь, я сам с ним поговорю?

– Ты же не особо любишь появляться на Совете.

– Да, потому что знаю, что при необходимости ты способен переспорить всех и без меня. Но здесь немного другое дело. Возможно, к моему опыту он прислушается.

– Главное, чтобы не получилось как в прошлый раз, – усмехнулся У Си.

В прошлый раз, когда Цзин Ци пришел на Совет, все держались слегка напряженно, но в целом неплохо. А потом он открыл рот, желая проиллюстрировать свою точку зрения парой метафор, и все пошло не по плану. Цзин Ци считал, что все вполне понятно объяснил. У Си считал, что у пребывающего уже в преклонном возрасте Лин Сэ чуть не случился инфаркт. Впрочем, он сам словесной экзекуции мужа не препятствовал: во-первых, пусть спускает свой дискуссионный пар на ком-то кроме него. Во-вторых, потому что был согласен.

– Ты же знаешь, мое милое ядовитое создание, я не могу ничего обещать…

У Си наигранно тяжело вздохнул и чуть откинул голову, подставляясь под прикосновения. Цзин Бэйюань пропустил сквозь пальцы несколько прядей угольно-черных волос, после косички превратившихся в упругие мелкие кудри, снял три деревянных бусины и осторожно положил в шкатулку. Это считалось небывалой вольностью: прикасаться к ритуальным украшениям мог либо сам Великий Шаман, либо его ученик. Вплетал потом всю эту красоту в волосы У Си исключительно сам, но Бэйюань все равно чувствовал себя избранным.

Одна простая коса, следующая – украшенная. Огненно бликующая бусина из сердолика – стук в шкатулку, серебряная подвеска – со звоном туда же, как и с тихим шорохом перо из другой косы. А вот крохотное колечко из светлого нефрита в косичке у виска трогать нельзя – с ним У Си не расставался, как и с железной бусиной с тонкой резьбой: кажется, подарок бывшего Великого Шамана.

– Спасибо, – выдохнул У Си и запустил пальцы в волосы, прочесывая от корней.

Цзин Бэйюань мягко улыбнулся. Без многочисленных косичек его муж иногда походил на большую нахохлившуюся птицу. А иногда, когда мокрые волосы чернильными разводами стекали по белым плечам и спине, и вечерние тени подчеркивали острые черты лица, У Си казался могущественным существом, забирающим души: будто ступни его были созданы, чтобы ходить по алому ковру из цветов равноденствия, не сминая ни один, ладони – ощущать холод перил моста через Реку Забвения, а на дне его темных глаз бликовала поверхность Озера Перерождений.

Но это, конечно, зависело от освещения.

– Если все так серьезно, – продолжил Цзин Бэйюань, – я могу добавить часть из собственных финансов.

– Не думаю, что до этого дойдет. Завтра продолжим обсуждение. Тем более, на какие средства тогда ты будешь ввозить из Цин ткани для одежд на себя, – и пол-Наньцзяна впридачу – потому что тебя не устраивает местное качество?

Даже не смотря У Си в лицо, Бэйюань понял, что тот сейчас хитро ухмыляется, и недовольно цыкнул.

– Во-первых, клевета и ложь. Во-вторых, завтра приду я, чтобы это обсуждение не затянулось ни на день больше.

Он захлопнул шкатулку, иллюстрируя свои слова, и принялся искать в комоде гребень, который вечно куда-то девался и обнаруживался в самых неожиданных местах. Раздался тихий плеск воды – У Си полностью разделся и залез в бадью отогреваться, погрузившись в воду по самую шею. Кажется, он наконец решил отвлечься от вопросов государственной важности. В последнее время он пропадал по работе слишком часто, что раздражало: во-первых, потому что Цзин Бэйюань привык к большему количеству внимания, а во-вторых – потому что У Си слишком себя изматывал, и это неожиданно сильно расстраивало.

Цзин Ци сам, конечно, в свое время мог не есть целый день, раздумывая над решением какой-то важной проблемы, но распределение бюджета, подготовка делегации в Великую Цин и даже беседы с богами не казались ему настолько важными, чтобы почти перестать проводить с ним время и вести тоже, несомненно, заслуживающие пристального внимания разговоры. Это совершенно никуда не годилось. И пропуск ужинов, который за последнее время стал пугающе регулярным, тоже: с завтраками по понятным причинам у них никак не складывалось – что для У Си было обычным временем пробуждения, то Бэйюань считал преступлением против человечности – но вот совместные ужины, когда У Си делился новостями и самыми вкусными кусочками из своей тарелки, являлись необходимой частью ежедневного ритуала. И были бы практически идеальными, если бы У Си, демонстрируя свою истинную жестокую сущность, не заставлял есть овощи.

Гребень нашелся под книгой с Наньцзянскими сказками. На самом деле сборник сказок был куплен для Лу Та, но Бэйюаня так увлек непривычный стиль повествования и бесхитростные, живые сюжеты, что он временно утащил книгу себе для более детального изучения.

– Ты прав, – умиротворенно сказал У Си, плавно водя пальцами под водой и наблюдая за причудливыми травяными завихрениями. – Цветки хризантемы здесь хороши.

– Конечно, я прав. Неужели ты еще к этому не привык? – самодовольно сказал Цзин Бэйюань, взял с высокого табурета заранее приготовленный черпак и набрал воды, чтобы намочить волосы мужа у корней. – Поднимись немного.

У Си подобрался и сел прямее: из воды показались очаровательно покрасневшие от горячей воды плечи и выпрямившиеся пряди волос. Зашедший ему за спину Цзин Ци не без внутреннего удовлетворения отметил следы своих ногтей на лопатках, все еще не сошедшие с позапрошлой ночи – как и лиловый синяк на собственной шее. Поддавшись внутреннему порыву, он склонился ниже и оставил на плече У Си невесомый поцелуй.

Наньцзян также преподавал ему уроки легкости, напрочь отсутствующей в душных галереях Императорского дворца и даже в его резиденции в Великой Цин. Однако здесь он мог позволить себе целовать плечи своего мужа, когда захочется; пропадать целыми днями, исследуя покрытые лесом холмы (правда, только когда У Си удостоверился, что Бэйюань хотя бы в восьми случаях из десяти отличает ядовитые ягоды от съедобных и сможет не навернуться с ближайшей каменной насыпи); и иногда даже просто сидеть теплым вечером на веранде и слушать стрекот цикад, разрешая мыслям течь спокойным, свободным потоком. Цзин Ци не помнил, когда в последний раз мог позволить себе подобную роскошь.

Ему еще многое предстояло освоить, но Наньцзян был очень терпеливым учителем.

Бэйюань взял кусочек мыльного корня и растер в ладонях, взбивая пену. У Си подставился под его руки и прикрыл глаза.

Свежий аромат жасмина вплетался в запах трав; тишина, разбавляемая только плеском воды, согревала наравне со стоящей в углу жаровней. Путь к этому безмолвному уюту был нелегок: Бэйюань до сих пор с холодом в груди, от которого начинали фантомно ныть шрамы, вспоминал первые несколько месяцев здесь. Медленное восстановление после ранения, во время которого У Си едва ли двадцать слов ему сказал, и слишком поспешная свадьба – чиновник из Великой Цин должен был как можно быстрее перейти в статус мужа Великого Шамана, чтобы люди хотя бы попробовали его принять – за которой не последовало ничего нового, кроме все того же ледяного игнорирования. Тогда слова Цзин Ци не могли ничего исправить, как бы он ни старался. У Си совсем перестал его слушать. Вполне, впрочем, заслуженно, но от этого не менее болезненно.

Поэтому прежде, чем начать друг с другом говорить, им пришлось научиться друг с другом молчать. И это стоило каждого тяжелого дня.

Цзин Бэйюань мягкими движениями растер мыльную пену по всей длине чужих волос и взялся за гребень, распутывая их и аккуратно обходя оставшиеся украшения. У Си, кажется, наконец угомонился, перестал думать о работе, прикрыл глаза и начал медленно сползать по деревянному бортику бадьи. Убедившись, что в волосах нет колтунов, Цзин Ци отложил гребень и легкими прикосновениями все еще мыльных ладоней спустился ниже. Размял напряженные плечи, получив в награду облегченный выдох, и скользнул руками к груди.

– Подожди, – с явным трудом сказал У Си и аккуратно накрыл его ладони своими. – Я хотел с тобой серьезно поговорить кое о чем.

Вот чем вредны поспешные выводы. Бэйюань послушался и вернул руки на плечи. Впрочем, волноваться было не о чем: он давно научился различать тон У Си, когда тот заводил речь о серьезных разговорах. Иногда в виду имелось “ты меня обидел, и мне нужно об этом поговорить”, иногда – “на границах снова происходит какая-то ерунда, мне нужен твой совет”, а иногда – “произошла какая-то мелочь, которая выбила меня из колеи, и сейчас я додумаю ее до масштаба катастрофы, а потом буду дуться, когда ты начнешь хихикать”.

Возможно, У Си не формулировал свои мысли в точности так, но сейчас был явно последний вариант, и Бэйюань, кажется, догадывался, в чем дело.

– Это касается нашего сына? – предположил он.

– Твоего сына, – тут же поправил У Си.

На самом деле Цзин Ци находил это довольно очаровательным: то, как его муж пытался следовать традициям и не смешивать личное и рабочее. Ученикам Великих Шаманов вообще-то не полагалось иметь родителей: маленьким посланникам богов следовало слушать только своего духовного наставника, не отвлекаясь на мирское, поэтому с родителями они поначалу виделись очень редко, а затем, по мере погружения в обучение, переставали видеться совсем. Родители же взамен получали всеобщее уважение и гарантии, что они до конца жизни ни в чем не будут нуждаться.

С Цзин Бэйюанем же все как всегда пошло не по плану. На роль духовного наставника он совершенно не подходил, но уболтал У Си сначала сделать его кем-то вроде домашнего учителя: должен же кто-то обучать ребенка каллиграфии и прививать хороший вкус в литературе, а больше на эту роль в ядовитой глуши никто не подходит! А дальше он и моргнуть не успел, как очень привязался к очаровательному смышленому мальчику и разрешил называть себя “отцом”. Что ж, он всегда любил детей, но до относительно недавнего времени был уверен, что не будет жить достаточно долго и спокойно, чтобы действительно их воспитывать.

У Си немного повозмущался – больше для вида, конечно. Если бы Цзин Ци взялся регистрировать все его маленькие улыбки, появляющиеся каждый раз, когда Бэйюань играл с Лу Та, за месяц мог бы получиться неплохой трехтомник.

Сам же У Си старался пребывать исключительно в роли мудрого Учителя, чтобы за “родительскую” часть отвечал Цзин Бэйюань. Однако тот прекрасно помнил, как У Си чуть ли не по потолку бегал прошлой зимой, когда Лу Та заболел, даже там успевая готовить ему лекарства, пока сам Цзин Ци менял мальчику прохладные полотенца на лбу и рассказывал сказки. Лу Та кивал, вертел в руках игрушку в виде деревянной змейки и на третий день лихорадки даже смог сам есть суп, то есть – быстро шел на поправку. Но У Си временно переехал в соседнюю комнату, перенеся туда часть неотложных дел, и тихо шелестел кистью по бумаге, пока Лу Та окончательно не выздоровел и не стал просить возобновить тренировки.

У Си много разговаривал с ним и много слушал – мальчик был удивительно смышленым для своих лет и обладал весьма нетипичным взглядом на мир. У Си сажал его рядом с собой, доставал книгу с рисунками растений и терпеливо рассказывал о свойствах каждого, иногда спокойно повторяя по нескольку раз (на наличии картинок, к слову, настоял Бэйюань, чтобы заодно освежить свои знания, а еще – это было просто красиво). У Си делал сложно-страдальческое лицо, когда за ужином на тарелке с пряниками один явно выделялся и был наверняка вкуснее остальных, и бедный У Си не мог сразу решить, кому его положить: мужу или ученику. В итоге Цзин Бэйюань, вдоволь насладившись его мучениями, делал условный жест Лу Та, и мальчик понятливо клал тот самый пряник в тарелку самого У Си.

Так что Великий Шаман мог сколько угодно изображать из себя отстраненного Учителя, но Цзин Ци видел его насквозь.

– Хорошо, – все же решил он подыграть, – это касается моего сына, не так ли?

– Именно, – решительно продолжил У Си, но тут же сбавил тон, потому что Бэйюань тактически верно продолжил растирать его плечи.

– И что же случилось?

– Думаю, Лу Та каким-то образом узнал про… кхм, нас позавчера и сделал неверные выводы.

Такое позапрошлой ночью вытворять, а потом стесняться говорить об этом даже иносказательно – все-таки его муж был удивительным человеком.

– Не думаю, что все так страшно, – успокаивающе сказал Бэйюань. – Какие выводы мог сделать четырехлетний ребенок?

У Си вдруг скинул его руки и обернулся с беспокойным плеском воды о край бадьи.

– Лу Та подошел ко мне сегодня с таким решительным видом, будто готовился принять главное сражение в своей жизни, рассказал, что заметил синяк на твоей шее, и попросил меня больше тебя не бить!

Цзин Ци, изначально планировавший подыграть мужу в его учительских терзаниях, не выдержал и рассмеялся.

– Неужели он правда подумал… Ха… Что ты – ты! – бьешь меня, ха-ха…

– Это несмешно, – обиженно нахмурился У Си. – Как мой ученик станет ко мне относиться, если будет думать, что я бью его отца? Какую модель поведения переймет?

Цзин Бэйюань ласково ткнул указательным пальцем ему между бровей, разглаживая тревожную морщинку: невозможно было удержаться, слишком уж забавно и трогательно тот выглядел с взволнованным взглядом и хлопьями пены на голове и плечах.

– Бэйюань!

– Хорошо-хорошо, – Цзин Ци попытался принять выражение крайней обеспокоенности, но его глаза все еще искрились смехом. Он обошел бадью по кругу, чтобы лучше видеть лицо У Си, и облокотился на ее край. – Это очень серьезно, мой сын не должен думать, что ты меня бьешь. Так что же ты предлагаешь делать?

У Си поймал державшийся на поверхности цветочек хризантемы и задумчиво на него посмотрел, будто несчастное растение могло подсказать ему выход из всех воспитательных тупиков. Хризантема советами помогать не спешила. Самым логичным вариантом, конечно, было бы все объяснить, но как можно объяснить такое ребенку?

– Мы не можем сказать ему правду, Лу Та слишком мал для такого. У тебя есть идеи?

Бэйюань задумчиво постучал кончиками пальцев по краю бадьи. Идея у него действительно появилась. Возможно, он сумеет выторговать не только спокойствие своего сына, но и кое-что для себя, не сказав при этом ни слова лжи.

– Может, тебе некоторое время стоит вести себя добрее по отношению ко мне при Лу Та? – невинно предложил он. – Чтобы он понял, что ты больше не злишься и не будешь поднимать на меня руку.

– Я плохо отношусь к тебе при Лу Та? – попался У Си.

– Совсем нет, – заверил Бэйюань, намеренно звуча не совсем искренне. – Но… О! Ведь мы на самом деле с ним об этом говорили.

У Си напряженно подался вперед. Цветочки хризантем боязливо отплыли подальше.

– Что он тебе сказал?

Цзин Ци, сдержав торжествующую улыбку, изобразил на лице усиленную работу мысли.

– Он спрашивал меня о том, почему ты так излишне строг ко мне. Например, запрещаешь мне поздно ложиться и поздно вставать, не даешь пить холодный сливовый суп, заставляешь есть овощи…

– Я ведь говорил тебе о важности сбалансированного питания.

– Говорил, говорил. – Цзин Ци протянул ему черпак. – Смой пену наконец, моралист.

У Си неловко коснулся макушки и ушел с головой под воду. Неиспользованный черпак отправился обратно на подставку.

– Но тебе ведь стало лучше, разве нет? – У Си вынырнул и отвел мокрые волосы с лица.

Признавать свою неправоту было еще хуже, чем просто быть неправым, поэтому Цзин Бэйюань неопределенно хмыкнул.

Ему действительно стало лучше. Когда-то порой даже существовать было муторно до невыносимого, теперь же он мог делать мужу расслабляющие ванны и запускать с сыном воздушных змеев. Упадки сил временами все еще случались, но не шли ни в какое сравнение. Тем более, сейчас можно было класть голову У Си на плечо, когда становилось совсем плохо, получать невесомый поцелуй в лоб и знать, что ничего не рухнет, если он позволит себе выпасть из жизни на неделю. Или даже на пару недель. У Си не будет торопить.

Возможно, отсутствие ощущения, что его родная страна гниет изнутри, удаленность от Хэлянь И и все укрепляющееся с каждым днем в Наньцзяне чувство безопасности помогли больше, чем овощи на обед и отход ко сну в начале часа свиньи, но и эффективность последнего была налицо. Однако проговаривать это вслух, тем самым предоставляя мужу право с еще большей жестокостью следить за его распорядком дня, Цзин Ци не собирался.

– В любом случае, моего сына вряд ли устроит этот аргумент, поэтому придется доказать ему твою доброту не словами, а делами. Или же… – хитро улыбаясь, сказал Бэйюань и переставил руки чуть дальше. Он склонился над водой, намочив концы волос, приблизился к уху У Си и продолжил, понизив голос на два тона: – Может, стоит заставить его думать, что я бью тебя в ответ?

Цзин Ци быстро отстранился, чтобы иметь возможность в полной мере наблюдать, как лицо У Си по мере осознания становится все краснее, и отнюдь не из-за температуры воды.

– Бэйюань!

– Что? – довольно улыбаясь, откликнулся тот. – Пусть Лу Та знает, что и я кое-что умею.

У Си снова сполз в воду по макушку, делая вид, что тщательнее промывает волосы. Цзин Ци самодовольно улыбнулся.

Не то чтобы ему не понравилось – о нет, это было очень, очень хорошо, но немного… слишком. У У Си, его эмоций, его слов, его прикосновений все еще чересчур легко получалось выбить Цзин Ци из колеи. Так что теперь ему было необходимо свершить какую-нибудь маленькую и сладкую месть, чтобы снова подняться хотя бы в своих глазах и вернуть пошатнувшееся душевное равновесие. Чтобы его, князя Наньнина, Седьмого лорда, кто-то заставил чуть ли не слезами на глазах молить о большем – совершенно неслыханно! Его маленькому ядовитому созданию, конечно, многое позволялось, но это не значило, что Цзин Ци так просто с этим смирится.

У Си, снова нацепив серьезное выражение лица, вынырнул ближе к стенке бадьи и задумчиво облокотился о ее край. Цзин Ци тихо вздохнул: значит, разговор еще не закончен. Он предпринял еще одну попытку:

– Я думаю, Лу Та скоро сам все забудет, если мы не будем так или иначе обращать на это его внимание.

– Но все-таки… - снова попытался возразить У Си.

Цзин Бэйюань выловил один цветочек и заправил У Си за ухо. Хризантема бултыхнулась обратно. Он попытался еще раз, усаживая цветок плотнее. За все это время он не нашел способа отвлекать У Си лучше, чем вызывать его смущение любыми возможными способами.

– В следующий раз будем более осмотрительными, хорошо? И я обещаю всегда проверять, достаточно ли высок ворот, прежде чем спускаться к столу. Или следить за тем, чтобы его не забывал поднимать ты, как пойдет.

Бэйюань наклонился и коротко поцеловал У Си – для закрепления результата и потому что вдруг очень захотелось: с цветочком за ухом он выглядел слишком мило. У его губ был привкус лекарственных трав, дыхание почти обжигало – видимо, полностью отогрелся. У Си поднял ладонь, чтобы притянуть Цзин Ци ближе, но тот увернулся с тихим смешком.

– У тебя руки мокрые, а я недавно уже умывался.

У Си почти страдальчески свел брови, и Бэйюань, сам себе противореча, запустил пальцы в его мокрые волосы и поцеловал еще раз.

– Так что, решено?

– Мгм, – почти бездумно согласился У Си и потянулся за следующем поцелуем.

***

На следующий день Лу Та и Ну Аха сидели на веранде рядом с жаровней, чтобы не замерзнуть в зябкую погоду. Ну Аха по просьбе мальчика строгал из куска древесины три фигурки лошадей – для него самого, отца и жившей неподалеку Се Мин, дочери одного из воинов, подчиняющихся Учителю. Сам Лу Та разукрашивал их хвосты и гривы раствором из толченого корня алканы в закатно-красный цвет.

Когда хвост второй лошадки был уже почти докрашен, он увидел, как отец и Учитель возвращались с Совета. И это было странно: мало того, что отец предпочитал появляться на собраниях как можно реже, так еще и у него в руке была палочка с сушеными засахаренными фруктами, хотя время обеда давно прошло. Он выглядел до ужаса довольным жизнью. Учитель выглядел уставшим, будто в одиночку разгружал огромную телегу с камнями , но тоже вполне удовлетворенным.

Ну Аха усмехнулся.

– Переспорил-таки.

– Ты говоришь про отца? – Лу Та склонил голову к плечу. – Кого он переспорил?

– Кого-нибудь переспорил точно. Господин Цзин всегда выглядит таким счастливым, если ему удается кого-то переубедить не самым гуманным способом.

– “Не самый гуманный способ” – это значит “драка”, правильно? Но отец ведь никогда не дерется. – Лу Та погрустнел. – Я не уверен, что он сможет даже дать сдачи, если кто-то решит обидеть его.

Тем временем Учитель, заметив их с Ну Аха, приветственно кивнул. Лу Та встал и сложил ладони в уважительном приветствии, не выпуская, впрочем, деревянную игрушку и кисть: не тратить же время, чтобы отложить их в сторону. Отец вдруг осторожно снял один кусочек сахарного батата с палочки, протянул руку и, подождав, пока Учитель понятливо откроет рот, скормил ему сладость, а потом и вовсе ласково погладил по щеке. Учитель мягко отвел его ладонь от лица, но так и не выпустил из своей, согревая.

Лицо Ну Аха почему-то стало сначала белым, а потом очень красным, и он отвернулся.

Его отец с Учителем действительно обычно не касались друг друга на людях, но о том, что они замужем, знали все. Хотя этот инцидент даже на взгляд Лу Та был немного чересчур. Однако… Это ведь значило, что они помирились? И такой теплый взгляд Учителя говорил о том, что он больше не злится на отца за те неосторожные слова? “Очень хорошо, если так”, подумал Лу Та и с наконец-то легким сердцем продолжил докрашивать деревянный хвост.