Я подтянул колени к груди. Сжался в комок, обхватив себя руками и задержав дыхание. Распущенные волосы упали на лицо, растеклись по сбитым подушками и простыням. Ты гладил их, пропуская сквозь пальцы, аккуратно распутывал. 

В стенах зашуршали мыши. В коридоре что-то стукнуло, прошелестели шаги. За окном послышались ругательства гвардейцев и пение редких птиц. Полог кровати чуть надувался от ветра. 

Ты лежал возле меня, обнажённый. Похожий на одну из тех статуй в у фонтана в саду. Будто сошедший с гобелена с идиллическим сюжетом. Одна рука лениво и изящно лежала на бедре. Кожа удивительного молочного цвета. Я отсюда чувствовал, какая она нежная и тёплая. 

Я казался сам себе крошечным, уродливым и одеревеневшим. Ты накрыл меня одеялом, и я был благодарен тебе за это. Волосы падали на глаза, но я боялся отвести от тебя взгляд — мне казалось, что ты исчезнешь.

Я стиснул челюсти, чувствуя, как горло сжало от слёз.

Меня скручивало от нежности. Меня тошнило от неё.

Сжав рукой простыню, я перевёл взгляд выше. В комнату медленно ползёт луч солнца. Он льётся в полог кровати, подсвечивая его изумрудным. 

Каждый раз, когда я засыпаю, я вижу перед собой твоё лицо. Я просыпаюсь с твоим именем на губах. Я шепчу его вместо молитв, я кручу его в голове, произношу, перекатываю на языке, пробую на вкус, пока оно не утратит смысл.

Я редко смотрюсь в зеркало. Я знаю, что увижу в нём. Мой шрам — моё вечное напоминание о тебе. Уродливая изломанная лента, борозда, траншея, тоннель через всё моё лицо и прямо к сердцу, прямо к узлам туго сплетённых, напряжённых нервов. 

Большое чёрное пятно с левой стороны. И навек изменённый, преломлённый через призму боли окружающий мир. Мне никогда не увидеть его прежним. Очертания предметов расплываются, отдаляясь и приближаясь одновременно, заставляя меня блуждать в пространстве, как в лабиринте. Поначалу привыкнуть было трудно. 

Когда голова болела, стягивая левую сторону лица, отдавая в челюсть и затрудняя движения, замедляя ход мыслей. Когда руки опускались в немом бессилии. И сжимались в кулаки вновь.

Я смотрел живым глазом в мёртвый. В навек закрытый. Вёл ногтем по шраму, будто желая распороть давно снятые швы, расстегнуть своё лицо, как доспех. Заглянуть в самое нутро. 

И кривая линия на моём лице — мой шрам — стал моей дорогой. 

В одеянии из оранжевых лилий, чёрных георгинов и красных гвоздик мне явилось моё спасение. Моя последняя надежда. 

Месть.

Я стал ею одержим. Она стала моей сокровенной, единственной мечтой. Тем, что заставляло меня просыпаться по утрам.

Потому что думая о ней, я позволял себе думать о тебе. 

О твоей улыбке. О твоих глазах. Они цветом, как растаявший мёд. Как солнце, летним вечером заливающее мои покои и все галереи и коридоры дворца. О том, как ты зажмуриваешься, когда смеёшься. Как нервно перебираешь пальцы и любопытно вертишь головой. О том, как подпрыгивают твои мягкие кудри, когда ветер играет в них. О ещё тысяче маленьких деталей. О том, как ты улыбаешься мне. Так, будто для тебя я не чудовище. Так, будто ты…

Но дальше я обычно не думаю. Насилу вытягивая себя из лабиринта воспоминаний, я стараюсь уснуть. 

И я прячу свою тайну глубоко под ключицы, между мышц и рёбер. Там она затихает, оплетённая венами. 

Я лежал рядом с тобой, чувствуя в груди ровное биение сердца. Ты задремал, свернувшись у меня под боком. Я запутывал пальцы в твоих волосах, перебирая их, чуть оттягивал каштановые завитки. 

Спокойствие разлилось над нами, пропитав прохладный воздух в спальне. Мягким туманом оно окутало нас с тобой, погрузив тебя в умиротворённый, прозрачный сон. 

И я наконец понял, что не так.

У меня, впервые за много-много лет, ничего не болело. Не жгло изнутри раскалённым железом, не выворачивало наизнанку.

Я лежал, гладя тыльной стороной ладони твою щёку. 

Я прятал свою любовь далеко. Но это была именно она. Калечная, изуродованная, скрытая, как под слоями краски на картине, за жаждой мести, презрением, ненавистью и детскими обидами — любовь. 

И когда я ложился спать, она выбиралась из дальнего угла, карабкалась, цепляясь когтистыми липкими пальцами. И вставала передо мной. Мы смотрели друг на друга. И я не мог выдержать её взгляда. Обессилев, я проваливался в сон.

А теперь я лежал на постели, согретой теплом твоего тела. И было до непривычного уютно, пусто, мягко и бесшумно, как под водой. Даже солнечный свет, путаясь в занавесках и пологе, еле доставал до меня. Повязка на глаз потерялась где-то на дне вороха простыней. Я не хотел искать её. 

Может, в каком-то из тысячи миров, мы могли бы быть счастливы. А может быть, и в этом, если бы только нам хватило чуть чуть-чуть смелости. 

Мы бы тайком улизнули из замка, пробежали по лабиринту узких улиц и мостовых, безлюдных на рассвете. Добрались бы до пристани и сели на корабль. Пересекли бы Узкое море и оказались в в Пентосе, Мирре, Тироше или даже Волнатисе. Там бы я выкрасил волосы в зелёный, как водоросли, или аквамариново-голубой. Мы бы ловили рыбу и бродили босиком по нагретому песку, я бы украл для тебя шаль из тончайшего шёлка, или сплёл бы ожерелье из жемчужных бусин. А по вечерам мы смотрели бы, как огромное раскалённое солнце медленно остывает в море, и апельсиновый сок тёк бы по нашим рукам. 

Но этого никогда не случится. Я знаю это так же хорошо, как знаю собственное имя и день своего рождения. Как то, что мой левый глаз никогда не откроется. 

Ты во сне мнёшь в руке подушку, прижимаясь ко мне чуть ближе. Скоро мы вновь окажемся далеко друг от друга. И жизнь собьёт нас с ног, вновь заставит барахтаться и захлёбываться в ней, и мы подчинимся — каждый по-своему.

Но пока ты рядом со мной. И дышать становится легче.

Я отодвигаю твои волосы со лба, оставляя короткий поцелуй. Ты улыбаешься. Я прижимаюсь губами сильнее, зажмуриваюсь, чувствуя, как в груди сжимается сердце.

Спи, Люк. Пусть тебе приснится закат над Волантисом.