[Ранее, за 7 лет до основных событий]

Соглашаться лечь в больницу было словно шагом в пустоту для Скай. Она не знала, на что соглашается. Никто не называл ей сроков, на которые она ложится на лечение. Никто не говорил ей сути лечения, как именно это будет проходить. И, пройдя уже недолгий путь лечения длиною в два года, в эти два ухабистые года, за которые случилось много чего в ее голове, но мало чего во вне ее жизни, ибо она провела это время в больнице, приезжая домой только на новогодние праздники дважды, Скай понимает, почему ей не говорили, чего стоит ждать. Боялись запугать, вот, почему. Если бы ей, той пятнадцатилетней ей, такой запутанной и запуганной, на грани смерти девочке сказали, что вылечиться будет так сложно, она, наверное, просто распалась бы прямо на месте на осколки. Потому что тогда у нее не было сил принимать хоть какие-то сложности, которые воспринялись ею бы как отказ в помощи. Она не могла тягаться с судьбой, только и могла, что принять проигрыш в бою, не ощущая и капли своих возможностей на выигрыш.

Но сейчас. Сейчас все также тяжело и мутно. Она до сих пор в больнице и больна. Но у нее появились силы, благодаря лекарствам, терапии и вечному контролю со стороны, чтобы что-то попытаться изменить. Чтобы хотеть что-то изменить и не бояться этого.

Как сказал однажды Николс, ее сосед по палате, когда она совсем отчаялась и хотела уйти домой, чтобы просто умереть там: «Хотя бы ради спортивного интереса, сделай это, дойти до конца». Тогда Скай поняла без проблем, что имел в виду приятель. Он говорил ей не сдаваться, не умирать так легко. Николс не говорил, зачем ей делать это. Не составлял список «вещи, ради которых стоит жить». Но почему-то все равно Скай это зацепило. Спортивный интерес. По большему счету ее мозг работает по такому принципу. Она заболела анорексией, потому что не смогла остановиться из-за этого спортивного интереса. И, кто знает, может как клин клином, то, что ее сломило, то ее и поставит на ноги?

В общем, Скай еще жива. И это все ее достижения в 17, почти 18 лет.

Раздался стук и дверь приоткрылась. Скай, которая сидела на большом подоконнике в своей палате, и которая писала очередную песню, хотя ее группа давным-давно и распалась, повернула голову и ненароком улыбнулась Николсу. Тощий донельзя парень в коляске для людей с ограниченными возможностями толкнул дверь шире и въехал в палату. Дверь за ним закрылась, когда Николс подъехал, чуть скрипя колесами, к ней.

— Привет, — негромко сказал Ник. Скай была рада видеть, что ее соседу лучше. Пускай и немного. Ник был ее лучшим другом в этом стремном месте. Если бы не он, она бы так и не адаптировалась к стационару и ушла бы. А уход для нее равен смерти. Это примерно было ясно еще до того, как она сюда пришла. То, что она безнадежна и умрет с голода, если будет слишком долго вне стен больницы, было понятно и ее семье, и ей самой, и персоналу. Не понимал только Николс. Он всячески пытался помочь Скай поскорее покинуть больницу, потому что верил в Скай. Верил, что она вовсе не безнадежна. Конечно, Николс просто сравнивал Скай с собой, отчего и делал такие выводы. В сравнение с ним, кто угодно будет не так уж безнадежен. Николсу поставили диагноз расстройства пищевого поведения в девять, а впервые положили в больницу из-за низкого веса и полного отказа есть в двенадцать. С тех пор он живет в больнице, редко куда-то выходя из нее, хотя никто ему не запрещает выходить на парочку часов, чтобы сходить домой или куда-то еще. Было бы желание.

— Привет. Как ты? — Скай закрыла тетрадку и прошлась по парню взглядом. Ее смущал катетер, который торчал из-под ключицы Ника. И его сами торчащие ключицы, об которые казалось можно порезаться. Месяц назад было не так плохо. Они даже ходили на концерт. После которого Николсу и стало становиться хуже. Скай понимает, что концерт и нестабильное состояние Ника не связаны друг с другом, но вина все равно ее гложет по ночам. Да и не только по ночам. Сутками. Она хочет, чтобы Николс поправился, но знает, что это невозможно, если тот сам этого очень-очень не захочет. Да и даже если захочет… все равно может не сработать. Слишком много подводных камней у аны.

Николс положил костлявую руку на колесо, катая его чуть взад-вперед, и катаясь вместе с коляской на месте. Была заметна его нервозность, которую он пытался скрыть. И его старания делать вид, что все хорошо, когда все было настолько ужасно. Скай было страшно представлять, что происходит внутри Николса. И поэтому она подыгрывала ему, улыбаясь и говоря о концертах, музыке, брате, жизни кинозвезд и прочей ерунде, которая такая мусорная пыль… Она просто боялась говорить о чем-то существенном. Боялась сделать хуже. Боялась что-то строить, потому что это могло сделать все только сложнее.

— Как? — переспросил Ник, задумавшись ненадолго, а потом улыбаясь. Скай заметила раскрошенные зубы и увела взгляд на тетрадку. — Отлично. Они закончили колоть мне комплекс витаминов, и у меня пропало головокружение. Я даже гулял немного вчера по коридору, пока ты спала. И я думаю о том, чтобы попробовать сегодня съесть что-нибудь, может, салат или типа того… Правда, не знаю, как мой желудок отреагирует на это. Ты же знаешь, он довольно привередлив.

Ник усмехнулся, и Скай, насколько бы не была влюблена в эту улыбку и в эти ямочки на местах, где раньше были милые щечки, почувствовала, как разбивается ее сердце. Николс говорил постоянно такие вещи. А потом почти умирал. Он прекрасный лжец. Как и все, у кого есть расстройство пищевого поведения. И они оба понимали, что Николс не съест салат. И что он не может ходить уже больше трех месяцев. И что он на грани. Но понимать и принимать — разные вещи. Когда ты страдаешь и кровоточишь постоянно, то не хочется говорить об этом ни с сам собой, ни с кем-то еще. Хочется просто делать вид, что все в порядке. Что все как у всех. Что ложь как-то поможет. Сложно признавать, что ты сломан, если все вокруг поощряют сильных и презирают слабых.

Еще сложнее начать путь восстановления. Если бы восстановление было простым, места, вроде этого, где они лежат столько времени, не существовало бы, и люди бы с анорексией и булимией бы не умирали в рецидивах своей болезни. К сожалению, ты не понимаешь, как это сложно, пока сам не столкнешься с этим. И поэтому в отделении полно девочек, которых анорексия поймала на удочку, а они так и не смогли отцепиться от ее крючка.

— Рада слышать, что тебе лучше, — отчеканила Скай, а потом погрустнела. Повисла пауза. Николс не мог выносить этого, поэтому крутанулся на месте и посмотрел на стену Скай, на которой висели плакаты музыкальных групп, парочку ловцов снов, а еще рисунки. Его рисунки. Те, которые он подарил ей. Парочка портретов, несколько пейзажей, одна абстракция красками. Ну, и так, еще по мелочи. У Ника не было денег на подарки, на цветы и что-то еще, что обычно дарят парни девушкам, которые им нравятся, поэтому он нашел такой вот способ одаривать Скай подарками без доллара в кармане.

— Я хочу порисовать в парке. Хочешь пойти со мной?

— Конечно, — говорит Скай, вставая.

Парк это небольшая зеленая зона возле больницы, в которой есть маленький сквер с лавочками и фонтаном. В основном там гуляют бабушки или дедушки из кардио отделения, но и иногда и кто-то из других отделений. Люди с рпп отделения редко там встречаются, потому что редко выходят на воздух, их просто не пускают, боясь потерять их среди деревьев навсегда, но тех, кого пускают, редко тоже можно там встретить. Николс не сторонник посидеть в парке, но если ему захотелось побыть среди деревьев, то Скай не может не поддержать его в этом. Она готова пойти с Николсом куда угодно, если он захочет. Иногда Скай хотелось бы уйти просто с ним навсегда куда-нибудь далеко, забыть обо всем, что творилось эти года здесь, и начать новую жизнь. Нормальную жизнь.

Но это всего лишь ее сказки. Мечты. Наверное, мечтать не плохо. Но и дарить себе надежды на что-то, чего не может быть, не стоит. Но так хочется. Особенно в такие, как этот, солнечные дни. Когда солнце светит сквозь окна, освещая всю комнату, и кидает на русые волосы Николса, эти тонкие редкие волосы, золотые блики. А светлые зеленые глаза, которые обычно такие тусклые, кажутся живыми. И, даже если кожа, эта тонкая серая кожа, на солнце кажется только белее, как бумага, на которой Ник рисует, Скай все равно нравится, как в теплый день, подобный этому, она выглядит более живой, становясь словно более упругой и менее изношенной. Но…

Стоит Скай укатить Николса со света в тень, как краски снова сереют. И реальность колет глаза. Или это слезы. Кто знает. Скай сжимает прорезиненные ручки коляски и накланяется к уху Николса, шепча тому:

— Ракета дает обратный отчет. Раз. Два…

Николс смеется, сжимая руки на подлокотниках. И потом Скай начинает бежать, катя коляску, вперед, настолько, насколько это возможно, и ветер, который появляется из-за них, колышет волосы Николса и ее собственные. Если закрыть глаза, как это делает Ник, можно представить, что ты катишься в тележке по склону с небольшой горы. Или катишься на велосипеде по парку. Или едешь на скейтборде по школьному коридору. Или в машине с открытым верхом высунул голову и язык, как довольный пес. Что угодно, на что хватит твоей фантазии…

— Вы двое! — голос медсестры Алишы разрушает их картинки, которые они успели себе представить, но не трогает их детскую радость. Даже если они уже не дети. Даже если забыли, как радоваться. — Никаких гонок по коридору, который помыли пять минут назад. Мне не нужно тут несчастных случаев. Понятно?

— Да, мам! — Смеется на пару с Ником Скай. А потом спрашивает: — Мы сходим в парк? Ненадолго. Там хорошая погода и, обещаю, мы будем пусечками.

Алиша смотрит на Скай, а потом аккуратно на Ника, который смотрит куда-то в другую сторону. Скай понимает медсестру без слов. Тише и чуть еще часто дыша, Скай говорит на немой вопрос:

— Все будет хорошо, обещаю. Так, можно? Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста-а…

Алиша вдыхает. Она никогда не может быть слишком строга с этими детьми. Она знает, что есть небольшие риски отпускать Скай на улицу, потому что та может или что-то сделать с собой, например, броситься под машину, или попытаться вырвать завтрак, который был пару часов назад, или, наоборот, может уйти за территорию и наесться чем-нибудь в кафе, потом почувствовать вину — а далее что-то из первых пунктов. И Николс не лучше. Мальчик слишком слаб, чтобы делать что-то подобное, но ему и не нужно ничего делать, чтобы с ним что-то случилось. С таким недостатком веса, как у него, с организмом не может быть все в порядке. У Николса отказала одна почка, а вторая сильно опустилась, у него проблемы с сердцем, в частности, тахикардия, а еще его желудок практически не работает, и Николс живет на питании через трубку. Много чего может случиться. Как медсестра, Алиша ярко себе представляет все возможные варианты. Но, эти двоя стали ей как дети. И она не может не разрешить им малость погулять, если это подарит им хотя бы немного радости. Хорошие эмоции тоже отчасти лекарство. Если бы это было не так, к детям в больнице не приходили бы веселые аниматоры.

— Хорошо. Но только на полчаса. Без опозданий. Я засекаю время, — сказала Алиша голосом медсестры, выстраивая будильник на наручных часах.

— Ты лучшая! Спасибо! — сказала Скай и, снова вцепившись в ручки коляски, покатила Ника к пассажирскому лифту.

Знала бы Скай, чем закончится прогулка, то никогда бы не вышла с Ником в парк. Но судьбу нельзя знать наперед.

******

[Еще раньше, 8 лет назад]

— Ты уверенна, что хочешь поворачивать назад сейчас? Тебе только стало становиться лучше, — Донован сидел в кресле для гостей в палате Скай, недовольно смотря, как сестра снимает со стены свои плакаты, укладывая их стопочкой на стол, чтобы потом переложить в одну из коробок.

Она провела в больнице почти год. Год! Целый год ее жизни просто выпал. И она не хочет терять больше ни минуты на это дерьмо. Уговоры на нее действовать перестали. И, она знала, что потеряла больше, чем год, из-за своей болезни, но почему-то тот год, потерянный в больнице, казался ей вечностью. Всей жизнью. В частности, она, может, и не захотела бы так резко домой, если бы одна из ее бывших подруг не выставила бы серию фотографий на Фейсбуке, где она и с новым парнем, и с ним на концерте, и на пляже, и еще бог знает, где. Такая веселая яркая жизнь. Смотря на эти идеальные фотографии, Скай могла только закусить губу. В ее жизни не было ничего, что можно было бы выставить на всеобщее обозрение. И ей нужно было срочно это менять. Зачем? Кому нужно? Ответа не было. Но нужно же.

— Верь в лучшее и не будь таким нытиком, — пробурчала Скай, шипя, когда уколола палец об иглу, которая торчала из одного из плакатов. В ее комнате все плакаты висели на иглах, и она забрала их сюда, наверное, не заметив, как одна из игл осталась в бумаге, так и привесив к стене на скотч, потому что в палатах нет обоев, только голые выкрашенные в светлый цвет стены. Она не любит светлый. Он ее бесит. И штор тут нет. Долго не поспишь. Тоже бесит. Ее все бесит тут, начиная от того, как устроена ее палата, заканчивая персоналом и даже соседом по комнате. Может, Николс неплохой парень и помог ей адаптироваться, но он ее раздражает. Этот парень рисует ее постоянно. И он даже не спрашивал, можно ли! Словно Скай приятно, когда на нее пялятся, изучая ее лицо, на терапии. Это жутко. Все художники такие? Хотя, ей, в общем, плевать, какие художники. У нее есть парни, которые будут рады, если она предложит им встречаться. Стив, Льюис, Джон, еще кто-то из тех, кто постоянно приходил на концерты, которые они устраивали в дешевом баре недалеко от станции метрополитена. Все что ей нужно — написать кому-то из них, напомнить, что она еще жива и цветет. Цветет ли.

— Может, ты будешь более благоразумной, Барсенок? — Донован потер переносицу. — Рассуди сама, тебе стало лучше, да, но можешь ли ты контролировать себя там, снаружи? Не начнется ли все снова? И не начнешь ли ты потом с нуля, когда у тебя случится рецидив.

— Я не наркоманка, чтобы у меня случались рецидивы, — рыкнула Скай. — И я прекрасно себя контролирую. Контроль это то, в чем я достигла высокого уровня, и ты это знаешь.

— А ты знаешь, что я имел в виду не этот контроль, — вздохнул брат Скай. Он понимал, что не может привязать сестру к кровати здесь и оставить так на всю жизнь. И ему казалось, что год в больнице — это много. Но это нужно было его сестре. И даже года было недостаточно. За год она лишь смогла вернуться к нормальному весу, и то, со слезами и частыми падениями отметки веса вновь ниже минимальной границы. Говорить о ее психо-эмоциональном состоянии совсем бессмысленно, ибо оно также нарушено, как и было.

— Мне плевать, что ты имеешь в виду, я сваливаю, — Скай сунула тонкую стопку листов в коробку и развернулась к брату. — Пошли. Я закончила.

Донован устало посмотрел на сестру, его сестру, которая так выросла за год, и которая старшая из их двоих, но которая все еще такой ребенок. Наверное, Скай всегда будет ребенком. Она как их мама. Иногда Доновану больно от того, что, смотря на сестру, он видит их маму.

— Как скажешь. Только потом не говори, что тебя не предупреждали, — сказал угрюмо Донован и встал, тащась за сестрой на выход и потом по коридору. Заполнив какие-то бумаги и потом спустившись вниз на лифте, они с сестрой прошли по дорожке к парковке, где в красной машине ждал их отец. Тот улыбнулся Скай и спросил, как ее дела. Донован сел позади, позволяя этим двоим насладиться обществом друг друга. Молча смотря в окно по пути домой, Донован строил предположения о том, каким крахом все обернется, когда Скай окажется дома. За тот год, что она провела в больнице, многое изменилось не только для нее, но и для них с отцом.

После того, как Скай переехала, дома опустело. Они с отцом никогда особо не ладили, не так часто проводили друг с другом время, и как итог, отец не выдержал отчужденности и тишины, в которой так громко слышно свои мысли, и нашел себе кого-то, в ком мог бы найти спасение. Нашел себе новую женщину. Доновану она не нравилась. Не нравится и до сих пор. Но он не мог гадить отцу только из-за того, что ему не понравился его выбор. Как итог, женщина переехала к ним, заняв спальню Скай. И это тоже не нравилось Доновану. Они поссорились с отцом из-за этого. Но Мэй — женщина отца, так и осталась в комнате Скай. Отец забыл рассказать Скай обо всем этом. И Донован не хотел брать на себя эту ношу.

Наверное, стоило все же взять, думает Донован, смотря на ссорившихся девочку-подростка и ее мать на светофоре. Интересно, из-за чего.

******

— Скай, — когда они подъехали к дому, начал отец, но Скай была увлечена, листая ленту социальных сетей и ища ближайший концерт, на который может недорого купить билеты. Больница отняла большой кусок из их бюджета. Конечно, какую-то часть покрыла страховка, но большую часть за лечение отцу пришлось платить из своего кармана. Будучи единственным кормильцем в семье, было сложно. Но они справились. Вроде как. Скай точно не знает. С ней не ведут такие разговоры, как о семейном бюджете.

— Что, пап? — подняла взгляд девушка.

— Надо тебе сказать, наверное, прежде чем ты войдешь… — отец замялся. А потом и замолчал. Доновану было больно на это смотреть. Он, громко вздохнув, раздраженно вышел из машины, хлопнув дверью и уходя в дом, но не заходя в него.

— Что с ним? — спросила Скай. По взгляду отца она поняла, что у того есть ответ. Но тот его прятал. — Да что?!

— Скай, — остудил ее отец, кладя руки на руль и потирая перстень на пальце. Скай только сейчас заметила, что у отца нет свадебного золотого кольца. Он никогда не снимал его. Это не могло быть просто совпадением. И Донован разозлился из-за чего-то, когда они подъехали к дому, значит, причина внутри дома? Но это связано с отцом.

— Где твое кольцо? — перебила отца дочь. — Ты никогда его не снимаешь. Почему сейчас снял? Ты больше не любишь маму? Ты забыл о ней?

Отец напрягся, его мышцы на руках заиграли, когда нервная волна прошла по его телу.

— Как раз об этом я хотел тебе сказать. Понимаешь, иногда пора двигаться дальше, — Скай не нравилось то, каким тоном говорит отец и к чему ведет. — И мне нужно было двигаться дальше. Я не забыл вашу маму. Но она прошлое, в прошлом, понимаешь, что я имею в виду?

— Нет. И не хочу. Почему Донован разозлился? — Скай посмотрела на четырнадцатилетнего брата, который понуро стоял, прислонившись к кирпичной стене. Их дом был весь построен из красного кирпича, и кирпич так красиво стареет, становясь бурым, а потом и совсем темно-коричневым. Их дом был почти коричневый. Как какой-то замок. И кто-то чужой пробрался в этот замок? В их замок? Но как же крепость и святость? Отец не мог просто наплевать на это.

— Твой брат долго привыкает к новому, ты же знаешь.

— А новое это что? — посмотрела на отца Скай.

Тот больше не мог уворачиваться, поэтому ответил, как есть:

— Моя… — мужчина не знал, как правильнее закончить, но все же решил сказать так: — девушка.

Скай сморщилась, словно проглотила лимонный сок.

— Девушка? — ее голос стал выше. — Пап, тебе уже сколько лет? Какая девушка? А как же мама?

— Прошлое, Скай.

У Скай резко заслезились глаза, но она не хотела давать отцу видеть ее слез, поэтому отвернулась, открыла дверь и вышла, зашагав к дому по мощенной тропе. Донован встретил ее на пороге, спрашивая:

— Он рассказал про Мэй?

Скай хотела открыть дверь в дом, но вспомнила, что у нее нет ключей. Она и не помнит, где они. Может, даже потерялись.

— Где ключи? — спросила она брата и отошла в сторону, давая ему открыть дверь своими ключами. — Да. Сказал. Очень вовремя. Но он не сказал, как ее зовут, не успел. Это… это… Тигренок, а ты знал? Почему ты не рассказал мне раньше об этом?

— Я не знаю. Не хотел.

Скай зашла в дом следом за братом, спрашивая его о чем-то еще, но замолкая, когда брат отошел в сторону и из-за его фигуры Скай увидела на лестнице женщину. Стройная, темноволосая женщина, явно намного моложе отца, стояла там, как ангел, и смотрела на них с этой мерзкой доброй улыбкой. Скай сжала зубы. Волк в овечьей шкуре ей не нравился.

— Привет, Ск… — начала женщина, но девушка ее прервала, роняя рюкзак на пол и шагая на женщину.

— Вам тут не рады. — Сказала Скай, смотря женщине отца прямо в глаза, хотя и была ниже и пришлось чуть поднять голову. Скай прошла мимо женщины, задев ее плечом, и ушла наверх.

— Она всегда такая? — спросила Мэй Хиддлстон, дама двадцати девяти лет.

Но Донован промолчал, напрягаясь и ожидая, когда сестра зайдет в свою комнату и поймет, что это больше не ее комната.

Раз…

Два…

Три…

— ПАПА! — послышался крик Скай. Отец как раз зашел в дом и услышал его, вздыхая вместе с Мэй.

Положив коробку на пол, мужчина подошел к Мэй и положил руку ей на плечо, поглаживая и устало улыбаясь:

— Можешь накрыть на стол? Я попробую уладить это сам.

Донован усмехнулся, поворачивая в гостиную. Там, за гостиной, есть дверь, ведущая в подвал. Донован организовал подвале свою зону. Он часто прячется там теперь. Все остальное заняла Мэй, повешав тут и там свои картины, расставив свою косметику, притащив своего белого кота перса, который не знает про лоток. У Донована есть его комната, но и там он не чувствует себя спокойно больше. Все потому что его стенка граничит со стенкой спальни отца. И, может у Мэй и есть ее комната, комната Скай, иногда ночи Мэй проводит в комнате отца. Голос Мэй по ночам бывает слишком громок. Слушать чужие стоны неприятно. Поэтому, Донован часто уходит спать в подвал на диван. У него есть там и стол, и иногда он возится там со своими проводами и механизмами, пытаясь, наконец, дособрать машинку на пульте управления.

— Удачи, — с сарказмом сказал Донован.

— Ты думаешь, со Скай не получится договориться? — Спросила его Мэй.

Донован кинул через спину женщине:

— Зная свою сестру, я могу утверждать, что ты скоро съедешь. И я буду этому рад.

Донован ушел вслед за отцом, а Мэй осталась стоять на первой ступеньке лестницы. Она закрыла лицо руками и села на ступеньку, вздыхая. Она убрала руки от лица, зачесывая ими волосы назад, минуту молча подышала, думая обо всем, а потом встала и пошла на кухню накрывать на стол. Она нарезала лайм и прицепила дольку на один из стаканов, зная, что Скай нравится так делать. Их отец так любит говорить о детях ей, что она тоже полюбила его детей с его рассказов. Жаль, что ее не полюбили в ответ. Но еще рано расстраиваться, верно?..