Идущий к бутылке виски

Леви обычно закатывал глаза на всяческие предсказуемые клише по типу "после вечеринки два персонажа остаются на прокуренной кухне и, пока все спят, Выясняют Отношения™ до пяти утра". Это казалось ему довольно глупым и излишне драматичным. Кто вообще станет так делать?

И вот посмотрите, где он сейчас.

Леви фыркнул своим мыслям и достал из кармана пачку "Мальборо". Клише так клише, что ж, будем прокуривать помещение. К тому же, крайняя сигарета была выкурена хрен знает сколько часов назад. Вспомнив, что зажигалка осталась в куртке, он поднялся с дивана, подхватив сигарету с пепельницей, и с тихим вздохом пошел шариться по ящикам. Благо, кухню Ханджи он знал почти так же, как свою.

Эрвин все это время сидел на другой стороне дивана (что все-таки за дурацкое решение, притащить диван на кухню!) и продолжал всматриваться в глубины своего граненого стакана. Он, судя по отрешенности взгляда, видел там разгадки всех великих тайн человечества как минимум. Виски в стакане оставалось совсем на донышке, но на столе стояла опустошенная на две трети бутылка; в общем, жить с трудом, но можно. На кухне они, разумеется, были одни, все по законам жанра. Двое на кухне, не считая бутылки.

Леви подавил в себе желание фыркнуть еще раз и отвернулся, перебирая кучу всякой всячины в первом ящике в поисках зажигалки. Рулон фольги, зажимы для пакетов, пара каких-то пустых пробирок, губки для посуды... За его спиной раздался тихий стук стакана о стол, затем характерный плеск. Эрвин, видимо, решил догнаться. Часы над микроволновкой показывали половину третьего ночи. Леви наконец нашел зажигалку и закурил, выдыхая дым в потолок и мысленно возвращаясь к тому, о чем думал последние два дня.

Думал с тех пор, как Ханджи, на пару с ним нарезая крабовые палочки для салата, сказала: "Признайся Эрвину, я тебя умоляю. Ну сколько можно устраивать эти пляски с бубном? Давай уже: либо завтра, либо никогда!". Ото всех возражений типа "ну это же твой День Рождения" Зое отмахнулась: мол, вот и сделай подарок, избавь меня и гостей от лицезрения того, как ты пускаешь на него слюни.

По скромному мнению Леви, ни на кого он слюней не пускал. То есть пускал, конечно, но, во-первых, не на людях же, а во-вторых, кто бы на его месте не? Леви как узрел это почти двухметровое совершенство с небесно-голубыми глазами и орлиным носом около месяца назад, так и пропал. И пропадал до сих пор. Казалось бы, чего тянуть кота за хвост, если можно было тянуть Эрвина, например, в постель? Но, во-первых, он не был похож на того, кто прыгает в койку после парочки дней знакомства, а, во-вторых, Леви так не хотел. Почему-то не сейчас и не с этим человеком. Эрвином Смитом хотелось проникнуться, распробовать, как новый прекрасный сорт чая. И вот в процессе “распробования” Леви почти со страхом обнаружил, что с Эрвином хорошо просто дружить: он был умен, слегка мечтателен, обладал интересными взглядами на мир и умел быть самоотверженным, что Леви в людях всегда нравилось. Возможно, потому что такого порой недоставало ему самому — концепция совершенного бескорыстия была не слишком понятна тому, кто вырос с Кенни Аккерманом. Эту самую зарождающуюся дружбу Леви и боялся похерить, если вдруг Эрвину нравятся девушки и не нравится, когда его друзья беззастенчиво на него пялятся с весьма определенным интересом.

И вот сейчас Леви коптил потолок в съемной квартире Ханджи после ее праздничной попойки и думал о том, что момент для признания был буквально идеален. Все гости и именинница мирно спали, они с Эрвином были наедине, к тому же, оставалась надежда, что завтра Эрвин ни о чем не вспомнит, если его реакция окажется негативной (если позитивной, Леви сам напомнит, а потом еще раз, для закрепления результата). Он уже был на середине составления своей речи и середине сигареты, как вдруг Эрвин, отхлебнув из стакана еще раз, сказал:

— А знаешь… — и замолчал, откинувшись головой на спинку дивана.

Леви приподнял бровь, недовольный, что объект его воздыханий прерывает мысленный монолог о нем же.

— Знаю что?

Эрвин зачем-то грациозно взмахнул рукой и выдал:

— Я тут понял, что я в своем познании настолько преисполнился, что я как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет, блядь, проживаю на триллионах и триллионах таких же планет. Мне уже этот мир абсолютно понятен, и я здесь ищу только одного, блядь: покоя, умиротворения и вот этой гармонии от слияния с бесконечно вечным, от созерцания этого великого фрактального подобия и от вот этого замечательного всеединства существа бесконечно вечного — куда ни посмотри: хоть в глубь — бесконечно малое, хоть ввысь — бесконечно большое, понимаешь?

Леви не понимал. Он таращился на Эрвина и старался подобрать отвисшую челюсть. Казалось, еще секунда, и в повисшей тишине можно будет услышать треск его рвущегося шаблона. Всем было известно, что Эрвин Смит не матерился, говорил всегда по существу и не имел привычки ни с того ни с сего задвигать всякую странную муть. Но сейчас… И что это, блин, такое — "великое фрактальное подобие"? Пепел от забытой сигареты ссыпался на кафельный пол.

— Чего? — тупо переспросил Леви.

— Я как будто уже старец бессмертный, — продолжил Эрвин, продолжая периодически отхлебывать виски, — который на этой планете от ее самого зарождения, еще когда Солнце только-только сформировалось как звезда, и газопылевое облако, вот, после взрыва Солнца вспыхнуло и начало формировать коацерваты-планеты, понимаешь? Я на этой Земле уже как будто почти пять миллиардов лет, блядь, живу и знаю ее вдоль и поперек!

Леви все еще пребывал в шокированной прострации. "А я ведь ни малейшего понятия не имею, что это за хрень такая — коацерваты", отстраненно подумал он. Сигарета тлела. Часы тикали. Глаза Эрвина на протяжении этого монолога потихоньку разгорались; он встал и, активно жестикулируя руками, продолжил. В правой все еще был зажат стакан с виски, которое периодически проливалось на пол, но Эрвин в порыве вдохновения не обращал внимания на такие мелочи; хорошо хоть, что ему хватало самоконтроля говорить достаточно тихо.

— Я чувствую множество всех состояний. Где-то я был больше подобен растению, где-то был больше подобен птице там, червю, где-то просто был сгустком камня. Это все есть душа, понимаешь? Она вот имеет грани подобия совершенно многообразные, бесконечное множество.

Так вот почему Ханджи в начале вечера просила Эрвина не пить много, тем временем думал Леви. Он смутно припоминал ее слова о том, что Смит на пьяную голову не был буйным, зато становился совершенно непредсказуемым. И вот сейчас Леви имел счастье убедиться в правдивости ее слов. Хотя, судя по реальности, данной ему в ощущениях в виде нарезающего круги по кухне Эрвина и того бреда, что он нес, это счастье сейчас активно имело его, причем прямиком в мозг.

— Эрвин, — наконец выдавил из себя Леви, — ты чего это?

— Ну а чего я? — подхватил он. Волосы его, обычно аккуратно зачесанные, были слегка растрепаны. — Я иду, как глубокий старец, узревший вечное, прикоснувшийся к божественному, который в умиротворении, покое, гармонии, благодати, в этом сокровенном блаженстве пребывает, вовлечённый во всё и во вся, понимаешь? Вот и всё. Так что я иду любоваться мирозданием, а ты идёшь какой-то преисполняться в гранях каких-то. Вот и вся разница, понимаешь?

Леви понимал только то, что разница была, очевидно, в количестве выпитого. Он не собирался преисполняться ни в каких гранях, он вообще-то собирался признаваться этому пьянице если еще не в любви, то точно в симпатии и, так сказать, плотских страстях. Однако с каждым словом этого полубезумного, но определенно возвышенного монолога, его план летел к чертям. Однако Эрвин наконец замолчал, залпом допил оставшееся в стакане виски, хлопнул им о стол и плюхнулся на диван, закрыв лицо руками, словно враз выключившись. Ставя точку в этом сюре, фильтр давно забытой сигареты догорел до конца и обжег Леви пальцы. Тот чертыхнулся и выронил оставшейся обгорелый кусочек. Курить захотелось с новой силой, как минимум для того, чтобы успокоить растревоженные Эрвином нервы. Леви подошел к дивану, где оставил пачку, вытащил еще одну сигарету. Тут Эрвин будто отмер и глухо сказал из-под заслонявших лицо ладоней:

— Леви, сядь, пожалуйста.

Леви сел. Принялся чиркать прихваченной зажигалкой, торопливо затягиваясь.

— Успокоился? — слегка опасливо поинтересовался он.

Эрвин кивнул и отнял руки от лица. Взгляд, обращенный к Леви, был слегка виноватым.

— Я идиот, да?

— Трудно назвать идиотом человека, рассуждающего о "всеединстве существа бесконечного и вечного", так ты, кажется, говорил?

— "Бесконечно вечного", — на автомате поправил Эрвин. Вины в его глазах стало больше. — Никак не мог удержаться. Я, вообще-то, не просто так об этом всем заговорил. Давно хотел сказать тебе кое-что, но как-то не выходило, не ко времени было, понимаешь, и тут еще Ханджи, и вечеринка эта, и эти джинсы тебе так идут…

Леви поспешил прервать его, чувствуя, что снова начинает увязать в перипетиях смитовой логики, еще более усложненной выпитым виски. Но он не мог не признать, что на словах про джинсы по позвоночнику поползли приятные мурашки: получается, Эрвин засматривался на его ноги? Впрочем, или нет, мало ли, модель понравилась. Пора прекращать эти крамольные мысли, все равно Смиту сегодня явно не до того. И, значит, Ханджи все-таки придется потерпеть его “пускание слюней” еще немного.

— Ну так говори уже, чего мнешься, — поторопил Леви и сделал еще затяжку. — Ты же достаточно преисполнился в своем познании? А за комплимент спасибо, конечно.

— Преисполнился, — покаянно подтвердил Эрвин. Взял стакан, покосился на бутылку, потом вздохнул и поставил его обратно. — Я хотел набраться смелости, и вот, как видишь… Набрался.

— Это точно.

— Я пытался донести, что, раз уж я осознал свое единство со вселенной, значит, для меня здесь более не должно быть ничего невозможного, верно?

— Допустим.

— Следовательно я, теоретически, могу делать и говорить почти что угодно без страха?

Леви давно бросил попытки угадать, к чему может вести этот разговор, поэтому ограничился вопросительным приподниманием брови. Эрвин, видимо, окончательно решаясь на что-то, провел рукой по волосам и привычно зачесал их назад. Теперь он выглядел совершенно трезвым и собранным. Вдохнул. Выдохнул. Посмотрел Леви прямо в глаза. Тот затянулся сигаретой еще раз...

— Дело в том, что ты мне нравишься, Леви. Очень.

...и закашлялся, хлопая себя кулаком по груди. Сонливость слетела вмиг.

— Что? — придя в себя, переспросил он. Должно быть, послышалось. Но Эрвин решительно сдвинул брови:

— Ты мне нравишься, — и, не оставляя простора для интерпретации, добавил, — в романтическом плане, я имею в виду.

Леви завис второй раз за вечер, глядя на Эрвина широко открытыми глазами. Тот, видимо, поняв его удивленное выражение лица неправильно, поспешил добавить:

— Это ни к чему тебя не обязывает. Я просто решил сообщить, потому что, ну, вдруг… — он на секунду зажмурился и мотнул головой. — Но я приму любой твой ответ и буду надеяться, что это никак не повлияет на нашу дружбу. Она для меня гораздо важнее моих чувств.

Леви быстро поднялся и подошел к окну. Поближе к пепельнице, или чтобы отвлечься от бездонных эрвиновых глаз, или чтобы убедиться, что этот мир реален, он и сам не знал. Но последнее, конечно, было более вероятным. Нужно было срочно удостовериться, что все это не было каким-нибудь сюрреалистичным сном, шуткой подсознания. А что, вполне похоже: Эрвин, мать его, Смит пространно рассуждает о безбрежности вселенной, заливает пол виски, а потом признается ему — ему, Леви! — в чувствах. Получается, у них это взаимно, что ли? Леви судорожно затянулся сигаретой еще раз, чувствуя, как против воли начинают гореть скулы. Городской пейзаж за окном светил дворовыми фонарями, подмигивал редкими ярко-желтыми окнами, не дрожал, не размывался по краям и вообще вел себя до неприличия обыденно. Леви обернулся. Эрвин не шевелился, только голову повернул и продолжал выжидающе смотреть, будто ожидая приговора.

— Мы, очевидно, оба идиоты, — вынес вердикт Леви. Теперь было не так нервно, только лицо еще пекло. — Потому что ты мне тоже нравишься. С самого, кстати, начала. Я даже сегодня собирался тебе об этом сказать, пока ты не начал задвигать свою муть про познание.

Глаза Эрвина шокированно расширились. Леви будто в замедленной съемке наблюдал, как на лице напротив расцветает неуверенная, но, кажется, самая светлая в мире улыбка. Щеки начали гореть сильнее. Он все еще не мог до конца поверить, что это воплощение его вкуса в мужчинах чувствует то же самое. Придется, видимо, проводить сеанс убеждения. Леви протянул руку, приглашая подойти ближе. Смит с готовностью встал с дивана и взял его ладонь, аккуратно, едва сжимая, будто бы старался распробовать прикосновение в полной мере. Сердце Леви глухо билось в груди. Он не глядя вдавил окурок в пепельницу.

— Я так рад это слышать, — Эрвин все еще улыбался. — Как минимум потому, что теперь Ханджи не открутит мне голову, как обещала.

— Ханджи? — удивленно хмыкнул Леви. — Значит, тебя она тоже обработала. Вот же сваха четырехглазая.

— Тоже?

Это правда было очень похоже на нее. Леви все никак не мог решить, злиться на лучшую подругу завтра или благодарить. Он отвлекся от размышлений, почувствовав, как руку бережно сжали. Эрвин тихо кашлянул.

— Могу я тебя обнять?

Он еще и спрашивал разрешения. Это чертовски подкупало. Едва замедлившееся сердцебиение снова ускорилось. Леви выдохнул тихое “Да” и первым подался вперед. Он притянул Эрвина к себе — тому пришлось наклониться — и прижался щекой к груди, чувствуя, как на плечи ему ложатся тяжелые руки. Сквозь ткань белой рубашки прощупывались — силы небесные, это что, майка? — плотные мышцы, которые худо-бедно примиряли Леви с тем фактом, что он умудрился втрескаться в мужика, носящего майки под рубашками. Но в целом обниматься с Эрвином было, конечно, здорово. Они и правда будто очутились в каком-то клишированном сериале для домохозяек: стояли на фоне ночного неба, чуть подсвеченного снизу никогда не спящим городом, и обжимались почти как школьники, молча и осторожно, будто в любой момент их могли прервать. Леви, впрочем, все более чем устраивало. Время, казалось, замедлилось, а то и исчезло вовсе; вместо секунд и минут оно теперь состояло из ударов сердца и чужого мерного дыхания. Леви почувствовал тепло руки на своей щеке. Эрвин аккуратно погладил скулу большим пальцем. Его глаза, и так завораживающие, сейчас были поистине гипнотическими. Леви не мог отвести взгляда. Он приподнялся на носочки, Эрвин подался вперед, его дыхание терпко пахло виски, и…

— Блядь! — шипением донеслось до них из коридора, затем — глухой стук падения, и дверь в кухню распахнулась.

Леви с Эрвином не успели ни отодвинуться друг от друга на приличное расстояние, ни хотя бы разомкнуть переплетенные вокруг талии руки. Синхронно повернув головы, они узрели заспанного Майка в одних трусах: он прикрывал лицо рукой от яркого света, режущего глаза после коридорной темноты. Полностью их игнорируя, он прошлепал босыми ногами до кухонной столешницы, порылся в заботливо приготовленной Ханджи с вечера аптечке, достал анальгин, налил в стакан воды из фильтра и выпил таблетку. Все это время за ним удивленно и настороженно наблюдали в четыре глаза. Можно было предположить, что их обладателей, все еще не расцепивших объятия, частично загораживал холодильник, но не настолько же. Майк поставил стакан в раковину и умыл лицо холодной водой. Помассировал виски. Видимо, у него опять болела голова. Он тяжело вздохнул, прижал ладонь ко лбу и пошел обратно, машинально хлопнув по выключателю. Дверь закрылась, и шаги вскоре стихли.

— Что это было за?.. — сказал Леви, но почувствовал, как Эрвин начал мелко трястись. Он снова притянул Леви к себе и тихо смеялся, уткнувшись губами в его макушку.

— Не вижу ничего смешного, — ворчливо сказал он, но потом понял, что в принципе не видит почти ничего — глаза еще не успели привыкнуть к темноте — и тоже не смог сдержать улыбки. Кажется, его жизнь медленно превращалась в плохую комедию. И ему, черт возьми, это даже нравилось.

Эрвин отодвинулся, мягко скользнув руками по его плечам.

— Может, спать ляжем? Пятнадцать минут четвертого.

— От виски рубить начало? — понятливо переспросил Леви.

Эрвиново "ага" было почти смущенным.

Постельное белье лежало в шкафу в гостиной, и там же на диване спали Нанаба с Петрой — диван не раскладывался, но благодаря миниатюрности Петры и привычке Нанабы спать почти не шевелясь, им было вполне комфортно. Будить подруг не хотелось. Привыкнув к темноте, — свет почему-то больше включать не хотелось — Леви критически осмотрел кухонный диван. В принципе на нем могли бы уместиться двое, особенно если боком... Эрвин проследил за его взглядом и кивнул.

— Можем лечь прямо здесь, если хочешь. Не желаю знать, что там в коридоре упало.

Леви хмыкнул.

— Да уж, хватит с нас на сегодня сюрпризов.

Эрвин снял рубашку, оставшись в белой майке, лег первым и приглашающе похлопал ладонью рядом с собой. Леви тоже разделся до пояса — не мять же кофту просто так — и аккуратно повесил ее на спинку стула. С чувством легкой гордости отметил, как Эрвин исподтишка за ним наблюдает, и примостился рядышком. Они уютно переплелись ногами, Эрвин улегся на свой локоть, а Леви, недолго думая, устроил ладонь у него на груди. Было хорошо.

— Не против, если я?.. — спросил Эрвин, снимая рубашку с диванного подлокотника и накрывая их ей в странном подобии одеяла. Леви пожал плечами — так правда было теплее, чего возражать. Повинуясь внутреннему импульсу, он оставил короткий поцелуй на эрвиновом плече; хотел окончательно убедиться, что теперь — можно. Тот, видимо, это “можно” всецело поддерживал, поэтому снова уткнулся лицом в волосы Леви и накрыл его руку своей.

— Спокойной ночи, — почему-то шепотом пожелал он.

— И тебе, — тихо ответил Леви и закрыл глаза.

***

Он всегда спал очень чутко и просыпался от малейшего шороха, поэтому хватило пощелкиваний дверной ручки, чтобы его разбудить. И если бы Леви не разбудила дверь, то это точно бы сделал удивленный возглас зашедшей на кухню Ханджи. Та, впрочем, тут же закрыла рот руками, но радостно блестящие глаза выдавали ее удивление и восторг. Она была в подаренной Моблитом футболке с динозавром. За окном уже рассвело.

Леви недовольно повернул голову к вошедшей и нахмурился, мол, цыц, не мешай добрым людям спать. Добрые люди в лице Эрвина, впрочем, на внешние раздражители не реагировали и продолжали сопеть в свое предплечье.

— Так вы тут что?.. — шепотом спросила она, хитро улыбаясь и с намеком двигая бровями. Леви снова оглянулся на Эрвина и, убедившись, что тот все еще крепко спит, тихо ответил:

— Фу, нет. Точно не на твоей кухне.

Ханджи оскорбленно пожала плечами — они же убирались накануне, почему фу? — и прокралась к столешнице налить себе воды. Сделав глоток, она еще раз окинула взглядом умилительную картину и показала большой палец вверх.

— А ты молодец, уважаю. Давай уже, рассказывай, что было, герой-любовник!

Леви закатил глаза и хотел было снова возразить, но вспомнил кое-что со вчерашнего вечера и спросил:

— Слушай, а что такое коацерваты?

Ханджи удивленно моргнула и приподняла брови, но профессионализм взял верх.

— Если тебе интересно, то это понятие из области теории о "первичном бульоне", которую, к слову, многие уже считают устаревшей. Коацерваты — это многомолекулярный комплекс с большой концентрацией коллоида… — начала она, но, заметив крайне скептический взгляд далекого от естественных наук Леви, перешла на человеческий язык:

— В общем, это когда какое-то вещество равномерно растворено в жидкости, но некоторые его элементы собираются в более плотные сгустки, которые начинают отличаться от окружающей среды — эти капли-сгустки и есть коацерваты. А чего это ты вдруг?

— Да так, просто стало интересно. А что значит "фрактальный"?

Брови Ханджи взлетели еще выше.

— Если упрощенно, то это самоповторяющийся узор в различных масштабах от самого маленького до бесконечно большого… Леви, что с тобой? Сколько ты вчера выпил?

Леви поднял голову с теплого плеча Эрвина и кивнул в его сторону.

— Не так уж и много. Просто ночью его вот начало нести, и он рассуждал про эту всю муть с коацерватами, говорил что-то про множественные грани души, про то, что он старец какой-то… Ладно, — прервал сам себя Леви. Никакого желания вспоминать это заново у него не было. — Это уже неважно. Главное, он сказал, что я ему тоже...

— Нет, подожди! — теперь Ханджи всерьез заинтересовалась. — А там было про "мне этот мир уже абсолютно понятен" и "триллионы таких же планет"?

— Ну да. То есть он тебя все-таки разбудил своими бреднями? — почти сочувственно поинтересовался Леви. Хуже, чем выслушивать этот монолог, было только оказаться разбуженной им посреди ночи.

— Серьезно?! — Ханджи как-то странно вытаращила глаза, а потом вдруг рассмеялась, едва не уронив кружку с водой. — Леви, ты… Ха-ха, ты правда не понял, что это? Я не могу…

Ханджи согнулась пополам и хлопала себя по бедрам, продолжая задыхаться от смеха. Только начавшее зарождаться сочувствие Леви мигом испарилось. На его взгляд, ничего смешного тут не было. Ну ударил человеку алкоголь в голову, ну захотелось поговорить о безбрежности вселенной — довольно распространенное явление. Ханджи сама становилась излишне болтливой под воздействием спиртного и начинала разрабатывать чуть ли не теории мирового заговора, а сейчас как лошадь — хотя, конечно, скорее как чайка — ржала над бедным Эрвином. Подумаешь, почувствовал себя старцем ненадолго, чего такого.

Сам Эрвин тем временем заворочался и открыл глаза. И тут же закрыл их рукой, чуть не врезав локтем Леви по затылку и прохрипев:

— Почему так ярко?

— Потому что пить меньше надо, вот почему! — ответила Ханджи, все еще хихикая. Впрочем, она тут же налила воды в стакан и милосердно протянула ему. Эрвин с благодарностью принял и, не открывая глаз, выпил в один присест.

— Ты зачем вчера Леви монолог идущего к реке рассказывал, а? Зря, кстати, старался, он не понял.

Леви же решил, что с него хватит, и про реку и идущего к ней он узнает как-нибудь потом. Поэтому он снова уютно устроил голову на эрвиновом плече и прикрыл глаза. Похмельем он почти никогда не страдал, а к теплому со сна Эрвину было очень приятно прижиматься. Идиллия.

— Да ладно тебе, — ответил Эрвин, которому явно полегчало, и вернул стакан. — Не мог я его рассказывать. Во-первых, я же его не помню, пару раз всего видео смотрел, и то давно. А во-вторых, — он, уже окончательно проснувшись и сориентировавшись в ситуации, коротко коснулся губами темноволосой макушки, — у меня вчера были дела поинтереснее.

Леви серьезно кивнул, наслаждаясь приятным теплом в груди, которое, похоже, останется с ним еще очень надолго.

Ханджи закатила глаза к потолку.

— Но что ж вы тут вчера такого делали, что моя подставка для зонтов поперек коридора валяется, а?