О поддержке

Армину было пятнадцать. Учителя гордились им и звали лучшим учеником в классе, он жил с любимым дедушкой и близко дружил с прекрасными, по его скромному мнению, людьми.

А еще ему было плохо — юноша и сам не знал, отчего, и описать это ощущение точнее не мог. Часто он чувствовал, что его просто недостаточно — ни для чего и никогда. Что он мог бы стараться лучше. Быть сильнее. Делать больше. Он знал, что, наверное, все-таки объективно делал не меньше многих, даже наоборот, но в груди все равно было сжимающе больно время от времени, а пульс ускорялся до головокружения.

У него куча олимпиад, групповых проектов, экзамены на носу и он точно в огромном стрессе, — учиться на отлично было очень сложно, — но улыбка и гордость в глазах дедушки точно того стоили; юноша должен был продолжать его радовать. Особенно когда замечал, как сильно тот сдал в последнее время — возраст постепенно брал свое. Армин не знал, что будет делать, если — когда, конечно, когда — дедушка умрет. Его начинало тошнить при одной мысли об этом, и становилось сложно дышать, так что он предпочитал не думать.

Он не мог вспомнить, когда начал делать это — машинально царапать кожу ногтями, чтобы отвлечься от мыслей, которых становилось слишком много, или больно-больно щипать себя за предплечья, чтоб не расплакаться на людях, и еще много чего в таком духе — но помнил, когда в первый раз сделал это осознанно.

В тот день он завтракал в своей комнате, но посуду обратно отнести не успел, боялся опоздать в школу. Около старенького компьютера остались чашка с затянувшимся бензиновой пленочкой чаем и тарелка с вилкой. И ножом.

Сначала это было предплечье. И было страшно. Он вообще боялся боли. Но чувство опустошающего облегчения после оказалось настолько сильным, что Армин, промакивая порезы перекисью, — технику безопасности все же никто не отменял, — уже подсознательно знал, что сделает это снова. Когда он, как завороженный, глядел на красные бусинки крови, голос в голове, постоянно твердящий "недостаточно, недостаточно, недостаточно" (или, в качестве неутешительного разнообразия, "ничтожество, ничтожество, ничтожество"), наконец затыкался. На время. Потом, естественно, возвращался снова.

Некоторое время спустя Армин понял, что бедра безопаснее — там точно никто не заметит, да и возможности порезать слишком глубоко не было. Он вовсе не хотел умирать, что за бред, он никак не мог оставить дедушку и друзей. Жить ему точно нравилось гораздо больше, чем не жить, просто иногда становилось чуть-чуть невыносимо.

Порезы на руке все еще были видны, но постепенно заживали. Поскорее бы — близилось лето, и рано или поздно придется перейти на рубашки с коротким рукавом и футболки. Армин надеялся, что никто никогда не узнает.

А потом случилось это.

***

На алгебре объясняли новую тему, и Армин старался слушать как можно внимательнее — пока что было сложновато. В пронизывающих кабинет солнечных лучах плавали пылинки. Он подпер подбородок рукой и вглядывался в строки уравнений на доске. А сидящая с ним за одной партой Микаса смотрела на него — вернее, на его предплечье — и старалась не выглядеть шокированной.

— Слушай, — Армин, устав щуриться на доску, повернулся к ней. — Я не вижу, во второй строчке там семь или один... Что-то случилось?

Микаса хмурилась.

— У тебя... рукав задрался. Слева.

Армин испуганно одернул его, но было, конечно, поздно. Она заметила. Под взглядом Микасы юноша постепенно сливался цветом лица со своей белой рубашкой и судорожно подыскивал оправдания.

— Понимаешь, это... — начал было он, но девушка не дала договорить.

— Понимаю я, что это. Поговорим на перемене, хорошо? И там один минус икс.

Армину уже было, честно говоря, все равно на цифры. Он чувствовал, будто мир вокруг него медленно рушился. Перед глазами стоял туман, сосредоточиться на уроке больше не представлялось возможным. Он попался, ничего не будет как прежде, он снова все испортил, потому что оказался слишком слабым. В голове билось только: "она знает, она знает, она знает", "я идиот" и "может, все-таки получится оправдаться?" Армин попытался подумать над возможными вариантами. Соседская кошка? Соскочил нож, когда резал овощи? Ну не пять же раз... Неудачно упал на улице рядом с доской с гвоздями? Неправдоподобно. Но выражение лица подруги было предельно серьезным, да и глупые оправдание с ней никогда не проходили. С Эреном — может быть, но здесь...

Эрен. Юноша похолодел еще сильнее. Он не должен узнать ни в коем случае. Друг вряд ли сможет правильно понять (как это — правильно, Армин и сам не знал, просто Эрена лучше было бы держать в неведении). А Микаса рассказывала ему почти всегда и почти все.

Прозвенел звонок. Девушка начала быстро собирать вещи в рюкзак и легонько коснулась его плеча, намекая сделать то же. Армин старался не пересекаться с ней взглядами; что бы там ни было — жалость, разочарование, возможно, даже отвращение — он не хотел этого видеть.

Сообщив сидящему на среднем ряду Эрену, что они быстро сходят в столовую (и не дав ему шанса ответить), девушка практически выволокла Армина за руку из класса. Эрен удивленно посмотрел в удаляющиеся спины друзей, пожал плечами — потом расскажут, если что — и вернулся к разговору с Марко; они сверяли ответы, и более способный к алгебре Бодт объяснял свои способы решения.

Микаса с Армином вышли на школьный двор и разместились на скамье под деревом — довольно укромный уголок, Армин часто приходил сюда читать. Немного помолчали, собираясь с мыслями. Армин сидел будто в ожидании удара и рассматривал свои лежащие на коленях руки. Идею с выдуманными причинами он отмел.

— И давно ты это делаешь? — наконец, спросила Микаса. Голос ее звучал почти спокойно, и юноша решился повернуть голову. Ее лицо было покрыто сеткой солнечных бликов, а взгляд — мягким. Ни тошнотворной жалости, ни столь же тошнотворного разочарования. Армин почувствовал, как сжимавшие его грудь тиски немного расслабились. Пульс все еще частил. Он вытер вспотевшие ладони о штаны.

— Порезы — не очень, — честно ответил он.

Микаса понятливо не стала спрашивать про остальное.

Помолчали еще.

— Только не говори Эрену, — выдавил Армин. — Пожалуйста. Нельзя, чтоб он знал.

— Почему? — Девушка, казалось, была искренне удивлена.

— Он не поймет. — Армин вдохнул, выдохнул и вдруг осознал. — То есть я просто... Он слишком часто защищал меня в начальной школе. Я не могу отплатить ему этим, я и так достаточно долго был для вас обузой, которую нужно поддерживать и тащить за собой. Хватит с меня. Я и тебе не хотел рассказывать, но...

— Что за ерунда, — сердито перебила его Микаса. Она редко так делала, но тут случай был исключительным. — Я вовсе так не считаю, и уверена, что Эрен тоже так не думает. Я не говорю, что тебе нужно ему рассказать, — в конце концов, это только твое решение — просто знай, что ты... — она на секунду замялась, подбирая слова. — Ты можешь обратиться к нам, если что. Попросить помощи.

Армин зажмурился и помотал головой. Как она могла предлагать ему помощь, разве он заслуживал помощи, разве… Дышать снова было сложно, в носу щипало. Не хватало только разреветься, будто он еще недостаточно выставил себя слабаком. Микаса вон никогда не плакала.

— Армин, — тихо позвала она, и юноша понял, что так и не открыл глаза. Он старался дышать глубоко и медленно, думая об отвлеченных вещах, и это помогло сдержать слезы — осталось понять, надолго ли. Микаса осторожно погладила его по плечу.

— Я знаю, что не очень хороша в поддержке, но я могу послушать, если ты захочешь что-нибудь рассказать. Иногда от этого становится легче.

— Я... Спасибо. Правда. Но потом, хорошо? Да и звонок, наверное, уже скоро...

Девушка взглянула на наручные часы.

— Ничего, немного времени еще есть. Ладно, ты можешь не рассказывать сейчас, просто помни об этом, хорошо? Что я здесь.

В глазах у Армина снова защипало. Что ж такое? А затем Микаса отвела взгляд и спросила:

— Хочешь, обниму?

Это было неожиданно. Обычно девушка не жаловала физические контакты, и они с Эреном старались не касаться ее без веской причины — даже при встрече не всегда обнимали, особенно если видели, что она не в духе. А вот Армина прикосновения успокаивали, и, хоть он никогда не говорил этого вслух, подруга откуда-то знала. Поэтому он сказал только:

— Правда?

— Ага. Я же сама предлагаю.

Аргумент был вполне логичным. Армин кивнул и придвинулся чуть ближе, и Микаса неловко, но крепко обняла его. Он благодарно обнял в ответ. От нее пахло чем-то легким и цветочным, а объятия были теплыми и заземляющими. Она узнала, но все равно была с ним и старалась поддержать, и от облегчения хотелось плакать тоже.

Армину действительно стало спокойнее. Когда он отстранился, то смог даже почти улыбнуться. Микаса кивнула и немного нервно заправила волосы за ухо. Армин отодвинулся на свое прежнее место.

— Что мы теперь будем делать? — спросил он, потому что правда не знал. Как там полагалось общаться с друзьями, которые намеренно делают себе больно?

Микаса пожала плечами.

— А что тут сделаешь. Попытаемся понять, как и почему это происходит, ну, почему тебе хочется так делать, и дальше попробуем убрать причины. Если сам хочешь, конечно. Но вот научиться говорить о том, что тебе плохо, гораздо важнее. Пока поработаем над этим.

Армин не знал, сможет ли он понять, как от этого избавиться — скорее, можно ли найти замену — и точно знал, что причины убрать вероятнее всего не выйдет, но решительность подруги отчасти передалась и ему. Может, вместе они и правда что-то придумают? Однако...

— И ты ничего не скажешь Эрену?

Микаса устало вздохнула и скрестила руки на груди.

— Не скажу. Обещаю.

Из открытых окон донесся переливчатый звук школьного звонка. Друзья одновременно подскочили и быстро пошли обратно. Преподавательница английского почти не ругала за опоздания, но все равно следовало поторопиться. Их туфли шуршали по гравию в опустевшем дворе.

— Пусть ты сам этого не видишь, — вдруг твердо сказала Микаса, — но ты очень сильный. Так что, я думаю, все будет хорошо.

Юноша мог бы не согласиться по обоим пунктам, но возражать Микасе было себе дороже. Да и после случившегося спорить совсем не хотелось.

— Наверное, — искренне сказал Армин. — Наверное, будет.

Ему все еще предстояло сдать проект до конца этой недели, разобраться в новой теме по алгебре, которую он сегодня прослушал, и приготовить ужин, потому что дедушкины руки уже не очень хорошо управлялись с ножом; но сейчас он, пожалуй, и правда мог бы поверить, что рано или поздно все будет хорошо.