Быть рядом

Жан ходил по кладовке взад-вперед, зло пиная картонную коробку, из которой предварительно вытащил охапку перевязанных бечевкой свечей. В помещении было мрачновато и особо не развернуться, но коробка пиналась просто отлично: сразу отлетала от стены прямо на носок жанова сапога.

— Блядь, — шипел Жан, немилосердно сминая картонные бока, — блядь, Йегер.

Вместо коробки очень хотелось пнуть вышеупомянутого, но сделать это пока не представлялось возможным: он все еще лежал в лазарете без сознания. Потому что снова полез на рожон и чуть не убился. Потому что, видимо, считал себя неуязвимым. Потому что думал, что он один тут за все ответственный, что ему надо вот прямо сейчас пойти и всех-всех победить. Потому что был придурком тупым, в общем.

Ничего особо страшного с ним, конечно, (пока что) не случилось — эта его титанья регенерация была очень полезной штукой. Наверное, только благодаря ей еще не помер. Но даже у его организма был свой предел, пусть Эрен это и отрицал, и сейчас оный стал опасно близок. Ему точно нужно было время на восстановление.

Времени-то им всем постоянно и не хватало. Так что, как только Йегер очнется, он наверняка снова начнет куда-то рыпаться, и все — особенно командование — будут это поддерживать. Жан понимал их и не мог осуждать: все-таки Эрен и эти его странные силы действительно были лучом надежды, а именно надежды людям, регулярно видевшим кучу ужасных, жестоких и абсолютно бессмысленных смертей, чертовски не хватало. Эрен понимал это тоже, так что просто вытирал кровь из носа, когда думал, что никто не смотрит, и шел дальше. А вот Жан смотрел. И проклинал свою внимательность, потому что больше не мог не видеть залегшие под глазами тени, острее прежнего выпирающие ключицы, слишком сухие губы. Специально он на эти губы, конечно, не пялился, просто однажды заметил. А потом еще проверял тайком.

У Жана, между прочим, тоже был свой предел — предел терпения, и он стремительно заканчивался. Хуже всего было то, что не он один, разумеется, видел, сколько сил у Эрена отнимают перекидывания в титана и обратно, особенно во время сражений; это видели многие — и молчали. Когда на одной чаше весов стоит физическое благополучие одного мальчишки, а на другой — пусть и призрачная, но надежда на победу человечества над титанами, отвоевывание у них обратно своих территорий, сокращение потерь среди солдатов и все в таком духе, никто в здравом уме не выберет первое. А Жан всегда считал свой ум здравым.

Однако теперь здравый ум, всегда трезво оценивающий риски и умеющий логически мыслить, почему-то давал осечку, заставляя своего хозяина пинать ни в чем не повинные коробки, чтобы продолжать злиться и подольше не думать о том, что, несмотря на всю свою рассудительность, Жану хотелось, чтобы перевесила первая чаша. Он иррационально, глупо и совершенно эгоистично хотел, чтобы чертов Йегер поправился и восстановился, чтобы еще минимум дня три валялся в кровати, как и подобает всем нормальным людям, хлебал горячий овощной суп и терпел визиты переживающих друзей, чтобы нормально высыпался и перестал, наконец, себя изводить. Но нет же, этот полудурок наверняка подскочит, как в жопу ужаленный, едва придет в сознание, и будет всех уверять, что все в порядке, можно продолжать миссии, эксперименты, да что угодно.

Жан пнул коробку особо сильно, сминая ее полностью.

Одновременно с этим дверь вдруг распахнулась, гулко стукнувшись о стену. На пороге стояла удивленная Микаса.

— Жан? Я просто зашла за маслом для светильников, прости, если помешала... Чему-то.

Жан стоял, как дурак, с ногой на коробке, красными от злости щеками и капельками пота на висках, и отчаянно хотел провалиться сквозь землю.

— Нет-нет, я тут просто, эээ... — Взгляд упал на полку с вязанкой свечей. — Свечи достаю вот.

— Ладно. — Микаса окинула его подозрительным взглядом, но сделала вид, что поверила, и, присев на корточки, начала искать масло.

Жан, все еще красный, но уже от стыда, поднял коробку с пола и принялся ее расправлять. Получалось, конечно, откровенно хреново, но свечи запихать обратно можно будет. Надо же было так глупо попасться, что она теперь будет о нем думать? Что вел себя как псих неуравновешенный и портил казенное имущество, вот что.

— А как... — начал Жан, чтобы хоть как-то разбавить неловкую тишину, — как там Эрен?

Микаса нашла нужный деревянный ящик с банками и встала в полный рост.

— Все так же. В себя еще не приходил. — Она нахмурилась и повернулась к двери, намереваясь уйти, но Жана что-то дернуло ее окликнуть. Раз уж именно Микаса сюда пришла, значит, так было нужно, и он может попробовать узнать...

— Постой! — Микаса снова посмотрела на него. — Я... Я могу задать тебе один вопрос? Только обещай, что никому об этом не расскажешь. Пожалуйста.

Девушка удивленно приподняла бровь, — все-таки они не так близко общались, чтобы секретничать, — но сказала:

— Не расскажу, конечно. Я умею хранить тайны.

Жан не сомневался. И, убедившись, что отступать уже некуда, выпалил:

— Как ты с этим справляешься? — Черт, недостаточно конкретно. — Я имею в виду, с Эреном. С тем, что он постоянно бросается в самое пекло, как деби... Очень самоотверженно? Неужели привыкла?

Микаса задумалась. И думала довольно долго, Жан уже сто раз пожалел о своем вопросе. Наверное, это было в высшей степени нетактично — особенно сейчас, когда этот самый Эрен валялся в лазарете и хрен знает когда очнется. Какой же он идиот! Жан только собирался как-нибудь отшутиться и хотя бы помочь донести ящик, который Микаса все это время держала в руках, но тут она вскинула голову и ответила:

— Нет. Не привыкла. Разве к такому привыкнешь?

И снова поставила ящик на полку. Значит, она согласна на расспросы, ведь так? Жан чувствовал, что творит какую-то ерунду: спрашивает у девушки, которая ему небезразлична, про парня, который его бесит, которого хочется приковать к постели только для того, чтоб он научился хоть как-то заботиться о себе, который... видимо, тоже немного небезразличен. Кошмар. Но разговор надо было продолжить.

— Тогда как ты живешь с этим?

Микаса опустила глаза и тяжело вздохнула, словно ей было нелегко даже вспоминать все те моменты, когда Эрен опять куда-то лез, а ей не оставалось ничего, кроме как смотреть и надеяться, что он выживет. Жан понимал.

— Я просто давно смирилась с тем, что Эрена не изменить, что бы мы ему не говорили.

Под «мы», разумеется, подразумевались все эреновы друзья, но у Жана все равно что-то екнуло в груди, когда он на секунду допустил мысль о том, что под «мы» могли иметься в виду они вдвоем с Микасой.

— И все, что я могу, — продолжила она, — это стараться быть рядом и защищать его любой ценой. Вот так.

Девушка снова смотрела ему прямо в глаза, и Жану показалось, что в ее взгляде скользнуло сочувственное понимание. И, возможно, это подтолкнуло его к тому, чтобы выдавить:

— Я... Я тоже. Буду стараться, я имею в виду.

Микаса мягко улыбнулась, и в крохотной кладовке словно стало светлее.

— Только не говори ему, что я это сказал, — спохватился Жан.

— Не скажу. И вообще никому не скажу, что ты так за него волнуешься.

Жан вспыхнул.

— И вовсе я не волнуюсь! Спросил просто, сам не знаю, что на меня нашло, и...

Девушка вдруг подошла ближе и положила руку ему на предплечье. Жан замолчал. Прикосновение было твердым, но аккуратным, и он ощущал тепло ее руки даже сквозь рукав куртки. Как же в этой каморке было тесно. И тут всегда было так жарко? Микаса сказала:

— Успокойся, пожалуйста. Я вижу, что волнуешься, в этом нет ничего плохого. И спасибо, что тоже будешь стараться защищать его.

Эрена, вообще-то, старались защищать все, «единственная надежда человечества», чтоб его. Но «спасибо» Микаса сказала именно ему, Жану. И за руку держала. От этого в груди становилось тепло.

— Хочешь, — спросила она, — вместе масло отнесем? Оно как раз для лазарета нужно было. Заодно Эрена навестишь.

Жан должен был бы подумать дольше, выдержать паузу хотя бы для приличия. Должен был, но не подумал, ответил сразу:

— Хочу. — И тут же встрепенулся, не желая сдаваться так просто. — В смысле, хочу помочь масло донести.

— А навестить? — Микаса улыбнулась уголком рта.

— Все равно ж придется мимо Эрена пройти, — буркнул он.

Микаса легко провела большим пальцем по его не скрытому рукавом запястью и опустила руку. Кожу на месте ее прикосновения слегка покалывало.

— Тогда бери свои свечи и пойдем.

Жан кое-как запихал охапку свечей в мятую коробку и пошел за Микасой, отвергнувшей его предложение насчет обмена ношей: ящик с банками был гораздо тяжелее.

Они шли, почти соприкасаясь плечами, и Жан чувствовал себя легче и чуть увереннее. Стараться быть рядом с Эреном и защищать его, понятно. Этого было, конечно, чертовски мало, но они с Микасой как-нибудь справятся.