Казалось, кровью пропах весь дом. Пропах настолько, что в носу щекотало, а зубы сводило от инстинктивного, но сейчас абсолютно эфемерного желания сожрать хозяина.

Его хозяин в порядке и в относительной безопасности — по крайней мере, пока.

А вот господин Лазарев, хозяин своей дивы — очевидно, абсолютно и бесповоротно мертв.

Владимир поморщился едва заметно, неаккуратно вступив лужу крови, и внимательно прислушался к происходящему в доме.

Стояла почти гробовая тишина, нарушаемая лишь шумом ветра в листве деревьев за окном, едва слышными шагами Сергея у самой калитки участка да чьим-то хриплым, тяжелым дыханием — но приглушенным, словно старались не дышать вообще или дышать через раз, лишь бы не выдать себя.

Владимир глубоко втянул носом воздух, остановившись прямо посреди залитой кровью гостиной.

Все, что можно, все было перевернуто: столик рядом с разодранным почти в клочья диваном, кресло, пара стеллажей со всем их содержимым. Кровь пятнами тоже была везде: впиталась в ковер, лужами и разводами нашлась на полу и стенах; пару пятен Владимир нашел взглядом даже на потолке — и нахмурился.

Все, что Владимир имел честь сейчас наблюдать в небольшой, некогда вполне уютной гостиной, больше походило на жестокую расправу человеческими руками в состоянии не то ярости, не то ужаса. Так дивы своих хозяев не сжирают. По крайней мере, когда не пытаются сопротивляться инстинктам.

Очевидно, дива пыталась. Безуспешно, впрочем.

В том, что все это безобразие устроила именно дива, некогда принадлежавшая не иначе как скоропостижно почившему графу Лазареву, Владимир не сомневался. Он ясно ощущал: никого, кроме единственной дивы, в последнее время в доме не находилось. А если бы и да — дива, привязанная к графу, слабому, но все же колдуну, скорее сама погибла бы в попытке защитить его от напавшего, чем осталась в живых.

А она осталась в живых. Иначе кто с момента появления Владимира в доме старается вообще не дышать и пытается незаметно прокрасться к ближайшему окну? Какая наивность.

— Ты ведь знаешь, что законопослушный див, сожравший своего хозяина, должен явиться в Управление? — спросил Владимир у пустой гостиной и тут же услышал, как дива, что кралась вдоль стены каким-то небольшим созданием, замерла и нервно выдохнула. Поворачивать головы Владимир, однако, не стал, лишь краем глаза наблюдая за два заметным шевелением. Добавил спокойно: — Вылезай. Сдавайся. Тогда, возможно, тебя отправят не в Пустошь, а определят на государственную службу. Все лучше, чем в ледяной пустыне выживать.

Что-то в словах Владимира сильно задело диву — это стало понятно, когда она, выскочив из укрытия и перекинувшись в человека за доли секунды, бросилась на него с когтями и яростным отчаянным рычанием. Перед глазами Владимира успели мелькнуть перекошенное от злости и боли лицо и полные ужаса глаза, прежде чем он уклонился и отскочил на несколько шагов назад.

— Лучше в Пустошь, чем сдаться! — прошипела дива, опасливо пригибаясь, хотя Владимир пока даже не думал о том, чтобы напасть. — Тем более лучше, чем попасть к кому-то другому!

— Но ты сделала все, чтобы попасть либо в Пустошь, либо к другому хозяину, — заметил Владимир, приподнимая брови. Окинул ленивым взглядом гостиную еще раз. — Пусть и так… неаккуратно.

— Я не хотела! — неожиданно истерично отозвалась дива и снова замахнулась в попытке полоснуть Владимира когтями по лицу, но тот вновь успел уклониться и перехватить ее руку. Сильно сжав, хорошенько встряхнул, однако это не помогло — дива вдруг зарыдала. Совсем по-человечески зарыдала, вздрагивая всем телом и тихонько подвывая. — Не хотела убивать его и есть! Не собиралась! Я… я же люблю…

— Не любишь, — Владимир поморщился, сильнее сжимая чужое запястье.

— Тебе-то откуда?!.

— Иначе бы не сожрала.

— Я не хотела… — дива вдруг сорвалась на шепот и помотала головой, искоса глянув на Владимира. — Я пыталась не…

— Это заметно.

Владимир презрительно скривился. Любит она хозяина, конечно. Кому она врет?

В этот момент ступени на крыльце скрипнули. Дива, на лице которой мгновенно высохли слезы, вскинулась и внимательно глянула на Владимира, прислушиваясь. Конечно, она знала, что див из Управления просто не мог приехать без своего колдуна. А потому — подобралась, сделала решительный шаг к окну… и то, что Владимир сделал в следующую секунду, осознал лишь секундой позже.

Вслед за резким хищным движением дивы, собирающейся напасть и на колдуна, Владимир сделал скользящий шаг следом. Закрывая возможность напасть. Защищая. Давая понять то, чего диве знать не следует. И возможно — немного больше.

Мгновение ушло на осознание этого — и этого мгновения хватило, чтобы дать диве фору. Потому она, быстро сориентировавшись, кинулась на Владимира. Они рухнули на пол, прямо в лужу крови, но почти сразу подскочили обратно на ноги. Дива кинулась в окно не то в попытке сбежать, не то собираясь все же напасть на Сергея — и Владимир бросился следом, чтобы вместе с ней под аккомпанемент битого стекла вывалиться на дорожку перед домом.

[Владимир давно привык к ежегодной смене хозяина. И это давно перестало ощущаться чем-то из ряда вон выходящим: колдуны сменяли друг друга в жизни Владимира, и несмотря на то, что помнил он каждого из них — едва ли мог сказать, что они существенно чем-то различались. Люди, молодые и неопытные или в возрасте и умудренные своей короткой человеческой жизнью — давно едва ли могли вызвать во Владимире чувства сильнее, чем привычные безразличие и желание сожрать.

Вначале Владимир злился на них, конечно. Злился совсем, пожалуй, по-человечески, ненавидел, даже привязывался — но уже не по-человечески, а лишь настолько, насколько див может себе позволить — но так или иначе позволял себе что-то ощущать. Потом… устал? По крайней мере, так решили бы люди.

На самом же деле, став государственным дивом и пережив далеко не одного колдуна, Владимир перестал видеть в них что-то большее, чем сменяющие друг друга, ничего не значащие лица. Даже не инструмент — навязчивая помеха, от которой не отмахнешься и с которой порой приходится считаться.

Владимир не мог не признать: в таком отношении он разглядел куда больше плюсов, чем минусов.

Нет постоянного колдуна — нет никакого риска привязаться, а значит и нет никаких шансов оказаться, как говорят люди, «с разбитым сердцем» после его смерти.

Нет постоянного колдуна — нет необходимости привязываться, изучать привычки и предпочтения. А значит, нет никаких шансов узнать на практике, что это такое — чувство предательства и боли, о которых сложено несколько сотен тысяч песен и еще больше — стихов.

Нет постоянного колдуна — нет необходимости что-то ощущать к нему и его действиям вообще. Через год одного колдуна сменит другой, за это время даже притереться друг к другу тяжело, не то что нормально сработаться; и так из раза в раз — это утомляет и только отнимает время, которое стоило бы посвятить работе.

А привязываться к колдунам и тратить на них время Владимир считал нецелесообразным. В конце концов, он — государственный див, и для него не должно быть ничего, что помешало бы службе. Для него просто не может быть ничего важнее. А значит, единственно верное, что Владимир может сделать — это как можно больше выиграть от сотрудничества с колдуном: достойно воспитать его, чтобы стал достаточно сильным и опытным, чтобы мог и дальше как положено служить Империи и воспитывать таких же верных и надежных для государства колдунов. Или чтобы сломался и ушел, если оказался слишком слаб и недостаточно уперт. И в воспитании Владимир видел только один путь — жесткость, едкость и холодность. Какой смысл церемониться? Едва ли дивы, которые, как и сам Владимир, раз в год меняют хозяина, будут вести себя дрессированным псом рядом с колдуном, которого в лучшем случае знает в лицо.

Надо ли говорить, что очень быстро Владимир пришел к мысли, что его тактика верна и действенна? В конце концов, далеко не один десяток колдунов он воспитал именно таким образом.

Переходя на попечительство Сергея — молодого, абсолютно неопытного и тонувшего в ужасе от одного взгляда на него колдуна — Владимир едва ли задумался о необходимости сменить тактику. Она ни разу еще не подводила.

Но с Сергеем все с самого начала пошло наперекосяк — и Владимир даже не мог с точностью сказать, почему. Просто он, сколько ни пытался держать ситуацию под контролем, то и дело чувствовал, как из рук выскальзывают вожжи, и все катится к чертям, в Пустошь. И вроде бы ничего из ряда вон выходящего не происходило: Сергей — молодой служащий, совсем еще неопытный колдун, до ужаса и паники боящийся своего дива, но имеющий что-то такое яркое на дне глаз и в поведении, что сразу понятно — какой-то толк да выйдет; Владимир подобных Сергею видел десятки, как и видел, что многие из них очень легко и быстро ломаются под его воспитанием.

«Этот не сломается».

Сначала эта мысль маячила где-то на задворках сознания, еще толком не оформленная и едва ли понятная даже на уровне ощущений. Сергей боялся — и неудивительно, Владимира боялись почти все, кто с ним знаком. Но еще Сергей злился. Злился, хотел поколотить и хорошенько проучить — это красной бегущей строкой читалось в его глазах и не угасало даже на дне зрачков.

Сергей злился; до одури, но сжатых кулаков и раздувшихся ноздрей, до вздувшейся венки на лбу злился — и держал себя в руках. Где-то старательно и абсолютно бессовестно игнорировал шпильки Владимира, где-то вполне находчиво находил способы доказать, что не настолько бездарен, как Владимир о нем говорит. И это…

На язык просилось слово «восхищало», но Владимир старался не прибегать к настолько сильным характеристикам так скоро, и заменял это у себя в голове на лаконичное «вызывало любопытство». Не к самому Сергею — к тому, как он справится.

Владимира многие пытались переиграть, обратить его «воспитание» против него самого. Еще ни у кого не получалось.

Владимиру постепенно становилось интересно, получится ли у кого-то вообще.

возможно, Владимиру хотелось, чтобы у кого-то наконец получилось. из любопытства — как человек справится и что сам Владимир тогда почувствует.

Владимиру было бы любопытно, если бы с этой задачкой справился это мальчишка Сергей.

Обычное воспитание колдуна с Сергеем почему-то напоминало игру. Не то в кошки-мышки, не то в казаки-разбойники, не то вообще в прятки: Владимир решительно стремился нагнать Сергея, первым ударить по болевой точке и смотреть, как тот барахтается в океане паники и злобы в попытке найти в себе силы и ударить в ответ хоть как-то; Сергей же, кажется, склонен был не бить дива, а прятаться от него да убегать. Наверное, именно это и выбивало Владимира из колеи с самого начала.

Что еще больше удивляло и не помогало держать ситуацию под полным контролем — Сергей, в отличие от очень многих своих предшественников следовал советам Владимира. Не безболезненно, но умело вычленял их из потока насмешек и шпилек, применял — и получал какой-никакой, а результат. И наблюдать за этим было… стоит признать, наблюдать за тем, как стремительно Сергей учится было довольно приятно. И непривычно — мало кто, игнорируя неприятные вещи, правильно улавливает в чужой речи суть.

Впрочем, порой и прямые советы Сергей виртуозно игнорировал.

Такие прямые советы, как, например, способ выбраться из-под груды никому не нужных, но безусловно важных документов и оказаться на реальном, серьезном расследовании. Владимиру в напарники уже не первый год доставался неопытный колдун, полевая работа с которым — скорее случайность и удача, чем обычная ежедневная работа; Владимиру в какой-то момент откровенно наскучило сидеть в четырех стенах и только и делать, что заниматься бумажной волокитой. Потому попытка подначить Сергея на какие-то решительные действия стала скорее вопросом времени.

Как, пожалуй, вопросом времени стал и момент, когда Владимир впервые почувствует кровь Сергея.]

Наверное, будь Владимир человеком, он бы с трудом вспомнил потом, как добрался с раненым Сергеем до больницы, а затем, передав его врачам, явился в Управление. Однако Владимир — див. И, как и все прочее из своей жизни, путь этот помнит до мельчайших деталей.

Помнит, как сожрал диву не столько потому что она посмела напасть на служащих, сколько потому что ранила Сергея. Помнит злость на нее за нападение и на себя — за то, что не успел остановить; на Сергея — потому что не среагировал, потому что даже не увернулся. Помнит… помнит непривычный, липкий страх за человека: бесконтрольно подрагивающие пальцы, желание как можно скорее оказаться в больнице и передать тем, кто поможет; помнит раздирающие надвое инстинкты, требующие сожрать хозяина и чувства — непривычные, теплые, нежные, что хоть и крепко держали инстинкты в узде, но не избавляли от не засыпающей никогда жажды.

Помнит, как не отдавал себе до конца отчет в том, почему так боится за жизнь Сергея, почему не торопится его сожрать и п о ч е м у, черт его дери, это дается настолько легко. Непривычно легко. Неправильно легко.

Самым важным было доставить Сергея в больницу живым, а затем отправиться в Управление, где ему точно не позволят сорваться.

и Владимиру это удалось.

пускай позже он и решил на одно короткое мгновение, что, может, лучше бы не удавалось.

Управление. Короткий рапорт. Серебряные кандалы, клетка, допрос. Ослабевающее желание сожрать хозяина, срочная привязка к другому колдуну — к не Сергею, — накатившая вдруг усталость и с каждым часом все больше крепнущее беспокойство.

Сергей жив? По их связи — которая, понял вдруг Владимир, слишком, непривычно для него сильная — ощущалось, что жив, но еще плох. Оно и понятно, столько крови потерять… но связь отчего-то не успокаивала. Хотелось увидеть, убедиться собственными глазами. Хотелось коснуться. Хотелось оказаться рядом — и теперь точно не дать никому навредить.

Но больше того — хотелось никого больше к нему не подпускать. И это напрягало еще сильнее, рвало и без того натянутые нервы.

Когда его наконец заперли после допроса и привязки к новому, по сути случайному колдуну из Управления, и Владимир смог остаться наедине с собой и связью с Сергеем — наступило хоть какое-то облегчение. Только теперь Владимир в полной мере осознал, насколько сильно был напряжен все время, начиная со схватки с дивой и до сего момента, когда впервые за очень долгое время его обязанности не сходились с желаниями — а ему приходилось делать то, что нужно вместо того, что хочется.

Отвезти Сергея в больницу и тут же ехать в Управление для доклада вместо того, чтобы остаться и убедиться, что Сергей будет в порядке.

Составлять рапорт и сидеть на допросе, отвечать на совершенно неинтересные сейчас вопросы вместо того, чтобы дожидаться результатов операции под дверью.

Концентрироваться на памяти дивы вместо того, чтобы разобраться в собственных ощущениях — в конце концов, он впервые в жизни не чувствует настолько сильного и всепоглощающего желания сожрать своего хозяина, учитывая сколько крови тот потерял. Конечно, Владимир уже как пару месяцев понимал: ощущение голода не так велико, как он привык — с Сергеем сложно было этого не заметить. Он постоянно умудрялся порезаться во время бритья, кусал губы до крови и сбивал костяшки да получал царапины и ссадины во время тренировок. Сначала держать себя в руках было тяжело. Одной капли крови хватало, чтобы пробудить привычный голод, но чем дальше — тем легче это давалось.

Владимир заметил это не сразу, но когда заметил — первым делом решил, что просто привык. Подобного никогда раньше не случалось, однако это казалось самым простым: кровь Сергея Владимир за все месяцы их совместной работы чуял так часто, что впору выработаться иммунитету. Этому, конечно, не бывать, и Владимир знал это — но допускать даже в мыслях иную причину столь резких изменений желанием не горел.

До этих самых пор.

Теперь бежать от собственный мыслей и чувств тем более некуда. Буквально — едва ли Владимир может куда-то деться из клеток Управления.

Нет, он может, конечно. Владимиру вполне мог остаться в своей комнате в общежитии, обитой серебром, но он сам предпочел клетку. Хотелось остаться наедине с собой и подумать. Найти ответы на некоторые, вдруг ставшие острыми вопросы. И клетка вполне подходящее место. Никто не лезет, не задает вопросов и не пытается заговорить, никто не шумит — потому что некому: хорошо или нет, но в клетки Управления мало какой див попадал.

Тем более, намеренно.

Тем более, не на один день — а Владимир, несмотря на то, сколько у него еще работы, планировал пробыть в клетке до тех пор, пока не станет известно, что с Сергеем все в порядке и его выписывают. Благо вещей, которые стоит обдумать, выше головы, и даже тому, кого считают сильнейшим и хладнокровнейшим дивом Управления, нужно время подумать. И силы и решимость — а их еще найти нужно — признать и принять некоторые вещи.

Признать и принять получалось не без труда. Назвать вещи своими именами — не выходило категорически.

Глупо отрицать, что Сергей забрался Владимиру под кожу так глубоко, как не смог никто другой. Привязал совсем не молодого дива к себе этой дурацкой связью, которую люди называют дружбой, а потом и — хотел того или нет — вызвал чувства, которые не каждый див позволяет себе испытать хоть когда-то.

Владимир себе тоже не позволял. Это вышло как-то само собой, и оттого еще сильнее хотелось сопротивляться этим странным, едва ли знакомым эмоциям.

Когда Сергей стал для Владимира не просто молодым неопытным колдуном, подающим надежды, а человеком, которого хотелось оберегать и которого совсем не хотелось сожрать? От которого хотелось подальше держать свою сущность и рядом с которым хотелось остаться даже несмотря на правила Управления по ежегодной смене хозяина?

Рядом с которым просто хотелось остаться.

Владимир, сколько не перебирал в голове воспоминания, никак не мог найти то самое, с которого все началось. Чего-то конкретного как будто просто не было — как будто эта привязанность появлялась постепенно, и становилась все сильнее тоже постепенно. Только и крючков, из-за которых эта привязанность могла появиться и настолько сильно укорениться в нем, Владимир в воспоминаниях тоже не находил.

Но так ведь не должно быть, да? Так не может быть. Или как раз подобным образом все и происходит?

Что ж, если так, то возможно, его привязанность началась в тот момент, когда Сергей поборол в себе желание наказать наглого дива. Хотя, наверное, тогда это еще нельзя было назвать привязанностью — скорее так, заинтересованностью. Заинтригованностью. Любой молодой колдун хоть раз, да отводил душу на Владимире. Сергей себе этого не позволил ни разу, хотя скрыть того, что руки порой явно чесались, не мог. И наблюдать за тем, как он сдерживает себя… пожалуй, завораживало. Другого слова Владимир подобрать не мог, хотя и хотел.

А потом Сергей решил с ним подружиться, и это окончательно сбило с толку. Наверное, тогда-то Владимир и начал привязываться — все сильнее и сильнее. И абсолютно бесповоротно. Только когда же он прошел точку не возврата?..

Не хотелось признавать, но это пугало. И еще сильнее пугало непонимание: что со всем этим теперь делать?

Что с л ю б о в ь ю со своей делать?

Признаваться? Ждать отказа и если не насмешек — это не в духе Сергея, — то извинений и сожалений? Снова видеть страх? Или надеяться на взаимность? Или, что, вероятно, лучше всего, молчать? Уйти к другому колдуну насовсем и вырвать эти чувства с корнем? Забыть как какое-то наваждение.

Дураком Владимир никогда не был, а потому и теперь все прекрасно понимал: вариантов у него не так уж много, и ни один не выглядит оптимистично.

У людей, Владимир знает, не в почете однополые отношения, что уж говорить об отношениях людей с дивами. И, насколько Владимир успел изучить Сергея, ни то, ни другое его не интересовало. И самого Владимира не интересовало тем более.

А еще у людей далеко не всегда получается справиться с чувствами — и тем более легко забыть их. Только вот дивы — не люди. Люди намного хрупче и ветреннее. Такие непостоянные. А дивам с чувствами сложнее. Особенно с любовью. С дивами любовь случается если не раз и навсегда, то редко и крепко — и надолго. Проклятая память.

Черт. И как он только пропустил момент, когда привязался к Сергею? Как допустил настолько непростительную оплошность и позволил Сергею пробраться так глубоко в мысли и душу — иначе как назвать то, что теперь так и рвется наружу от мысли о том, что Сергея он может п о т е р я т ь?

Дураком Владимир никогда не был. Но, похоже, никто не застрахован от ошибок.

тем более от ошибок в том, чего толком не ведал и о чем никогда не задумывался.

[Тяжело было не признавать — Владимир соскучился по полевой работе за последние несколько лет.

Как по ней не соскучиться, когда из года в год последнее, пожалуй, десятилетие тебя передают на попечение колдунов настолько зеленых и неопытных, что хорошо, если обычный патруль доверить можно? А чего-то более энергозатратного и сложного хотелось: все дивье нутро Владимира жаждало деятельности, схваток и адреналина; руки непривычно чесались и казалось, что порадует абсолютно любое дело, где вместо бумажной волокиты необходимо будет действовать.

Как оказалось в итоге, дельце с обезглавленным телом дивы, напичканным серебром, так вроде бы удачно подвернувшееся, не порадовало.

Владимир никогда не питал иллюзий на счет людей и их отношения к дивам: пока люди считали дивов кровожадными чудовищами, на которых непременно нужно найти управу, сами они вели себя так, что многие дивы людей если не боялись, то уж точно не ждали от них ничего хорошего. И, чего уж греха таить, Владимир входил в их число.

Людей он не боялся, вовсе нет; просто чего ради ждать чего-то хорошего от тех, кто, ощущая чужое превосходство, всеми силами и любыми силами пытается укротить? И их сложно винить: укротить и запугать всегда проще и надежнее, чем договориться и сотрудничать. Впрочем, и по отношению к сородичам Владимир иллюзий не питал: едва ли кто-то из сильнейших дивов предпочтет договариваться с людьми, а не сжирать их — сложно ожидать это от существ, вся жизнь которых это выживание на ледяных просторах Пустоши.

Одним словом, Владимир давно и четко понимал и свое положение в обществе людей несмотря на силу, и все происходящее между людьми и дивами в целом. Однако размах и наглость, с которыми Рождественский обосновался на острове со своим отелем, стоит признать, одновременно с циничным восхищением вызывали инстинктивный ужас, сковывающий легкие. А еще — непреодолимое желание разнести все к чертям собачьим и камня на камне не оставить от этого вертепа.

Но Владимир давно и четко понимал свое положение в обществе людей несмотря на силу. И он давно и четко понимал свои обязанности, которые уже не один десяток лет нес на своих плечах — не без некоторого удобства, стоит признать, устроившись в людском мире.

А еще — еще Владимир всегда умел держать себя в руках, умел строить планы и умел ждать. И, конечно, извлекать даже из самых сомнительных ситуаций хоть какую-то выгоду.

В этот раз в планах Владимира — помимо основной задачи прикрыть эту лавочку, конечно — одним из пунктов стояло воспитание Сергея. Тащить на заведомо опасное и нервное задание настолько неопытного мальчишку казалось фарсом, но когда люди задумывались о таком? Если можно сделать совсем зеленого колдуна пушечным мясом — люди, стоящие во главе Управления, сделают это не задумываясь (как и дивы, впрочем). Однако сам Владимир отдавать своего наблюдателя на убой в случае чего не собирался — слишком уж способный мальчишка, он куда полезнее будет живым и поумневшим. А потому Владимир все-таки снизошел до человеческого общения, опустив на время насмешки и издевки, чтобы убедиться, что наставления Сергей все же примет во внимание.

И, что ж, немалым удивлением для Владимира стала готовность Сергея не только слушать, но и действовать, и — импровизировать и держать себя в руках в любой непонятной ситуации.

О, да, в первый же — откровенно говоря куда менее удачный, чем мог бы быть — вечер операции Сергей приятно удивил Владимира самообладанием. Далеко не каждый молодой колдун справился бы со всем, что в одночасье свалилось на Сергея: начиная с непривычности зрелища, за которым приходилось наблюдать и заканчивая вдруг возникшей необходимостью импровизировать в тот же самый пресловутый первый вечер — без подготовки и хоть какого-то мало-мальски продуманного плана. Опираясь только на собственную голову, собственные зыбкие догадки и едва ли оформившуюся связь с ним, Владимиром.

Однако на этом Сергей не остановился и продолжил снова и снова удивлять Владимира на протяжении всей их операции. Осознанно или нет, но молодой колдун обошелся без истерик и срывов в первый вечер, старательно держал себя в руках в последующие; а чем дальше, тем и вовсе все больше раскрывался как потенциально очень хороший оперативник. Без видимого страха — если не считать отголосков чистого ужаса по постепенно формирующейся связи — вступал в разговоры, разбалтывал гостей, импровизировал и, что наиболее удивительно, выступал перед толпой людей, занимая место Юстаса. И так же бесстрашно отдавал Владимира для развлечений гостей.

И теперь Владимир позволял признать себе, что этот мальчишка его восхищает. Далеко не каждый на месте Сергея так резво принял бы правила игры — несмотря на явно раздирающее изнутри отвращение, несмотря на отсутствие какого-то фактического опыта, если не считать практики в Академии.

И несмотря на сочувствие к дивам. Пожалуй, как раз это удивляло Владимира сильнее всего прочего. Кажется, Сергей первый за несколько столетий на памяти Владимира, кто так открыто и уязвимо смотрел на него, извиняясь по окончании каждой их ночи на острове Рождественского за то, что с ним делали — и так же искренне сожалея об этом.

Владимир в этом никогда не нуждался — в чужом, тем более человеческом сочувствии. И уж точно не нуждался в жалости.

Однако слова и взгляды Сергея об этом Владимир… удивительно, но не пропускал мимо ушей. Сам изумлялся, но не испытывал ни желания вцепиться в глотку, ни вставить шпильку, чтобы Сергей осекся и наконец заткнулся.

Слова и взгляды Сергея о его сожалении Владимир принимал. И чем дальше шло их расследование — тем мягче Владимир реагировал.

Ему самому это казалось странным. Неправильным. Но он ничего не мог с собой поделать. Как ничего не мог поделать с крепнущей связью.

Когда у Владимира в последний раз вообще с каким-то колдуном была хоть какая-то, хоть хлипенькая, но связь, не говоря уже о настолько яркой и крепкой?

Владимир не помнил. И откровенно захлебывался в странных, новых ощущениях в работе и завязывающейся дружбе с Сергеем. Терял контроль. И не имел ни малейшего понятия, что со всем этим делать.

И это так сильно, до такой неприятной и несколько сотен лет как забытой дрожи в пальцах пугало.

Но этот страх — ничто по сравнению с тем, что он ощутил, когда в утро после первой же ночи, проведенной в доме Сергея, Владимир ощутил запах крови колдуна от пореза во время бритья.

А вслед за ним — и привычно поднимающий голову голод.]

Из клетки Владимиру пришлось выйти раньше, чем он планировал — уже через несколько дней. Откровенно говоря, он бы после признания, во что угораздило вляпаться, вообще предпочел остаться наедине с собой еще хотя бы на неделю. Чтобы подумать. Уложить в голове все. Смириться. Но — как ни крути, а работу никто не отменял. Тем более, Владимир понимал: колдун, к которому его временно привязали, пока Сергей в больнице — не такой уж и временный. По крайней мере, в понимании людей: за год, что весьма не малый срок для короткой человеческой жизни, может произойти так много всего.

Менять хозяина настолько скоропостижно Владимир желанием не горел — но будто это кого-то когда-то волновало.

только думать об этом прямо сейчас Владимир не слишком хотел. не после нескольких дней размышлений на эту тему. сейчас хотелось переключиться. хоть на что-то.

Вообще, Владимира порой искренне забавляла уверенность людей том, что именно они контролируют дивов, а не наоборот. Конечно, находились люди и поумнее, типа Аверина, и понаглее и малость странные, как Сергей, которые пытались общаться на равных, выстраивать дружеские отношения — однако это все тем более исключение.

Больше всего среди колдунов запуганных, но пытающихся выглядеть уверенными и властными; больше всего тех, кто издевается над дивами даже не столько ради того, чтобы развлечься, сколько ради того, чтобы доказать самим себе, что они не ничтожества. Таких много было и среди тех, что развлекались на острове Рождественского.

Таким оказался колдун Дмитрий, к которому теперь привязали Владимира.

Владимир увидел это в Дмитрие в первую же минуту, как встретился с ним, выйдя из клетки — в момент привязки же было как-то не до анализа происходящего. Зато теперь хватило одного взгляда на этого ухоженного, гордо расправившего плечи молодого колдуна с вежливой, но чертовски неприятной полуулыбкой на губах. Примерно так выглядел каждый первый гость Рождественского — и примерно такие же ощущения сопровождали Владимира всю их операцию с Сергеем: необъяснимое (хотя в тот момент — объяснимое более чем) липкое омерзение электрическим током по спине, неприятное покалывание в кончиках пальцев, горечь слишком неприкрытого притворства приличными людьми на кончике языка и едва контролируемое желание сожрать, превышающее привычный голод в десятки раз, где-то за клеткой ребер.

Кажется, люди предпочитают называть подобные ощущения интуицией. Владимир же — обычной наблюдательностью и не самым маленьким жизненным опытом.

— Надеюсь, у тебя нет в мыслях ехать в больницу к бывшему хозяину? — это оказалось первым, что Дмитрий сказал Владимиру при встрече.

Владимир только успел привести себя в приличный по человеческим меркам вид после нескольких дней в клетке, и теперь встретился с Дмитрием для «знакомства» — в конце концов, как ни крути, а какое-то время им придется работать вместе. Какое конкретно — момент пока не до конца определенный, но постановка заданного вопроса Владимиру не понравилась категорически.

К бывшему хозяину? Связь с Сергеем все еще ощущалась, пусть и несколько притупленно теперь из-за новой привязки. Неужто этот молодой человек рассчитывает на то, что сотрудничество Владимира с Сергеем закончится досрочно? Это, стоит признать, не самый маловероятный исход, Владимир это понимал — итак совсем немного времени у них оставалось, — и, пожалуй, был готов к этому.

или думал, что был готов.

Однако приятного в смене хозяина прямо сейчас видел мало.

И еще странная вещь: даже от мысли о вполне вероятных наказаниях от этого мальчишки становилось тошно. Раньше Владимир относился к подобному исключительно наплевательски, а каждый колдун в рано или поздно расплачивался за отношение к Владимиру, но сейчас... К этому ощущению тошноты его привел год с Сергеем? Год с этим странным колдуном, что предпочел идти против течения и попытался подружиться, сумев перебороть собственные злость и бессилие? И который… заставил что-то внутри Владимира сильно поменяться?

Что ж, к хорошему быстро привыкают даже дивы.

— Простите? — Владимир, остановившись напротив колдуна, по-птичьи склонил голову к плечу. Впился холодным взглядом в Дмитрия, оценивающе его рассматривая, и лишь приподнял бровь, когда тот вновь заговорил.

— То, что ты по пути в больницу не сожрал Сергея, не делает тебя героем, — словно это все объясняло, заявил Дмитрий.

— Я и не претендую, — хмыкнул Владимир, помедлив секунду. Скривил губы в легкой усмешке и бросил, не без любопытства ожидая реакции: — К вашему сведению, помогать людям — моя работа. В том числе, помогать хозяину.

Дмитрий скривился. Сжал кулаки, но, скосив взгляд по сторонам, замер на мгновение, прислушиваясь.

Они стояли в пустом коридоре Управления: утренний гвалт, когда никто никуда особенно не торопится, а обменивается новостями и морально готовится к рабочему дню, уже пару часов как сменился сосредоточенной тишиной. Колдуны и простые чиновники попрятались в кабинетах или разъехались по делам, и до самого обеда – Владимир знает — вряд ли кто-то в коридорах появится.

Дмитрий тем временем, убедившись, что в коридоре никого нет, а шагов не слышно, процедил сквозь зубы:

— Надо же, какой благородный. Идем давай, пока ты отсиживался в клетке, скопилось море работы.

С этими словами он развернулся и, не дожидаясь Владимира, двинулся по коридору к одному из кабинетов. Владимир же не сдержал тихой усмешки — по подобному он точно не скучал — но послушно отправился следом. Обронил негромко, изучая спину нового хозяина:

— Самостоятельности вас не обучили? Уж в бумажках только что выпустившийся колдун разобраться должен быть способен.

Плечи Дмитрия напряглись; Владимир расслышал шумный тяжелый вздох как раз в момент, когда колдун с силой распахнул дверь кабинета, а затем бесцеремонно пропихнул дива вперед себя. Владимир неслышно хмыкнул, разворачиваясь, как только услышал излишне громкий хлопок двери, и послушно обернулся, когда его потянули за плечо.

Тут же под дых тяжело врезался кулак.

Владимир хрипнул едва слышно от неожиданности, но не согнулся. Лишь ухмыльнулся, исподлобья глянув на Дмитрия.

Интересное начало.

Дмитрию, очевидно, тоже понравилось: тут же он пихнул Владимира в грудь, пихая к стене, и на этот раз заехал кулаком по лицу. Скулу обожгло, словно кислотой полили. Владимир скосил взгляд на руку колдуна, осклабился. Ну, конечно, серебряный перстень.

Еще интереснее.

— Не смей говорить со мной таким тоном, — прошипел Дмитрий уязвленно и снова ударил Владимира.

На этот раз оказалась разбита губа. Див хищно облизнулся и насмешливо сверкнул глазами, зрачки в которых на несколько мгновений угрожающе сузились.

— Как прикажете, — протянул Владимир негромко, и его губы разрезала издевательская улыбка. Поведя носом по воздуху, вдруг ощутив солоноватый запах чужой крови, подался вперед и добавил едко: — Хозяин.

Дмитрий добивался от него… вряд ли послушания — Владимир еще не успел нарушить ни одного приказа или договоренности. Тогда чего? Злости? Агрессии? Нападения? Или все это просто упреждающий удар?

От колдуна несло потом, злостью и ужасом. Да этот мальчишка, понял Владимир, боится его. Боится, как и многие. И своим поведением, похоже, пытается установить рамки отношений и показать, кто тут главный. Как там люди говорят — лучшая защита — это нападение?

Владимир невольно осклабился, уклоняясь от нового взмаха — похоже, кому-то вновь не понравился его тон. Что ж, этот колдун хочет по-плохому? Владимир охотно может устроить. Но начинать всегда надо с малого.

Новый взмах. Владимир уклонился, плавным движением уходя в сторону и оказываясь у колдуна за спиной. Дмитрий, не ожидавший этого, неловко накренился, едва не врезаясь в стену, и резво обернулся. Владимир приподнял голову, окидывая нового хозяина презрительным взглядом. Тот сердито запыхтел, снова замахнулся, но Владимир легким движением перехватил чужое запястье.

Глаза колдуна распахнулись в изумлении. А Владимир, чуть сильнее сжав руку Дмитрия, шумно втянул носом воздух.

Теперь запах крови перестал быть эфемерным, и Владимир понял: у Дмитрия порезано запястье. Вызывал дива недавно? Привязывал кого-то? Мог, учитывая, что защита выпускных проектов и экзамены в Академии были не так давно.

Надавив чуть сильнее пальцами на чужое запястье, Владимир на мгновение плотно сжал зубы. Его накрыла жажда — теперь уже привычная, сильная и неотвратимая жажда крови колдуна. Владимир, кажется, уже и забыл, каково это — желать сожрать хозяина и сопротивляться этому всеми силами.

Сожрать Дмитрия он был бы совсем не прочь, откровенно говоря. Даром, что запах крови слишком слаб, едва ли пробивается сквозь повязку, чтобы совсем уж не суметь себя удержать.

— Отпусти…

Дмитрий выдохнул потерянно, слабо дергая рукой, но это настолько не было похоже на приказ, чтобы послушаться, что Владимир лишь качнул головой. Сообщил вкрадчиво, немигающе глядя в глаза нового хозяина:

— То, что див привязан к вам, не значит, что вы находитесь в полной безопасности, — Дмитрий шумно выдохнул, когда Владимир еще чуть сильнее сжал пальцы — угрожающе, уже причиняя боль шву под повязкой. — Тем более, если див этот находится на государственной службе. Никогда не стоит терять бдительности. И - не стоит лезть с ним в драку, особенно с незажившими ранами.

С этими словами Владимир отпустил руку Дмитрия и отступил на шаг, не разрывая зрительного контакта. Дмитрий тут же схватился за запястье, прижимая руку к груди, и с нескрываемой ненавистью глянул на него.

Занимательно: подобного остервенения в попытке поколотить дива Владимир давно у колдунов не видел. Зато легкое чувство опасности, похожее на то, что возникает у людей перед походом на американские горки, неплохо прояснило мозги после нескольких дней одиночества и утопания в собственных мыслях и чувствах, и Владимир полностью включился в происходящее здесь и сейчас. Стал наконец думать яснее, не зацикливаясь, и это показалось глотком свежего воздуха после душного, забитого людьми помещения. И теперь он откровенно нарывался, ожидая новых действий колдуна с любопытством энтомолога, что открыл новый вид особо мерзкой двукрылой твари.

Тяжелое липкое осознание весьма паршивой ситуации, в которой он оказался, отошло на второй план, и Владимир вздохнул полной грудью. Снова почувствовал себя государственным дивом, в долгой жизни которого один за другим сменяются никчемные запуганные колдуны Управления, то и дело пытающиеся доказать, что они чего-то на самом деле стоят.

Какая жалость, что Владимиру плевать на эти потуги. Всегда было, есть и будет плевать — на потуги и всех этих самоуверенных людишек.

да уж, на всех.

кроме одного, который все еще находится в больнице.

Эта мысль оглушительным перезвоном колоколов перед вечерним богослужением ворвалась в едва очистившийся разум и раздалась в унисон со скрипом открывающейся двери. Дмитрий здоровой рукой как раз держался за ручку.

— Полагаю, вам стоит пойти перевязать рану, — по-прежнему лаконично проговорил Владимир, отступая на шаг.

Дмитрий недовольно засопел, расправил плечи и торопливо поправил рукав рубашки. Буркнул:

— Не думай, что мы на этом закончили, — и Владимир приподнял уголок губ, откровенно забавляясь закономерной попытке колдуна взять ситуацию под контроль и сделать вид, что закончить этот сюр – полностью его решение. — И да, даже не думай навещать своего бывшего хозяина. По крайней мере, до выписки.

Владимир приподнял бровь, но тут же склонил голову, давая понять, что приказ он услышал. Лишь после этого Дмитрий, довольно осклабившись, развернулся и поплелся в сторону раздевалок. Владимир только негромко хмыкнул ему в спину.

Приказ хоть с каким-то запретом из вредности в отместку за задетое самолюбие, ну, конечно. Приказ, основанный не то на слухах среди служащих о том, что Сергей умудрился закрепить связь с сильнейшим дивом, не то на собственных домыслах после истории с тем, что Владимир не сожрал Сергея, когда тот оказался ранен. Но приказ, стоит признать, меткий.

Впрочем, может, оно и к лучшему. Владимиру хватило и одного раза для того, чтобы убедиться в собственных чувствах. Больше рисковать желания нет.

Навестить Сергея Владимир и правда отправился только к концу недели, когда узнал, что колдуна вот-вот выписывают и отпускают домой на больничный.

За прошедшие несколько дней Владимир так ни разу и не отправился ночевать в дом Мончинских — вместо этого оставался в общежитии, в своей прежней комнате. Да, пожалуй, заехать к Елене Николаевне стоило хотя бы ради того, чтобы извиниться, объяснить ситуацию и пожелать ее сыну скорейшего выздоровления. Однако Владимир за несколько месяцев жизни с Сергеем успел изучить его мать достаточно хорошо, чтобы понимать: скорее всего у нее получится уговорить его остаться на ночь. А потом еще на одну. А потом навестить Сергея в больнице еще до выписки… остаться в доме до его возвращения…

Владимир слишком хорошо понимал, что его ждет. А еще слишком хорошо понимал — вряд ли он сможет сопротивляться, глядя в ее светлые глаза. Такие же светлые, как у Сергея. Ими молодой колдун определенно пошел в мать. И им Владимир просто не сможет не поддаться.

А поддаваться Елене Николаевне Владимир не хотел. Не потому что она ему неприятна — потому что понимал, что вернуться в дом Сергея у него еще вряд ли когда-то получится.

Дивы, как и люди, быстро привыкают к хорошему.

К хорошему привык и Владимир. Привык не только к Сергею, не только к его дружбе и беспокойству вперемешку с заботой; привык не только к его наивности по молодости и неопытности да неуверенности в себе. Привык и к, да, Елене Николаевне. Привык не чувствовать себя дивом в их окружении. Привык к их дому.

привык чувствовать себя как дома.

по крайней мере, Владимиру казалось, что примерно так дом ощущали люди. возможно, в том числе поэтому Владимир никогда не торопился привязываться к колдунам.

Вырывать такие привычки надо сразу и с корнем — как люди отдирают пластырь от ранки, одним рывком. А это значит — не возвращаться. Не прощаться.

А навестить Сергея в больнице — простая вежливость бывших компаньонов. Все же не такой уж плохой из Сергея выходит колдун, чтобы Владимир так сразу забыл про него.

так сразу забыть и не получится.

но сделать вид, что никогда ничего не случалось — труда не составит.

Владимир тряхнул головой, чтобы прогнать ненужные мысли, выходя из машины у корпуса больницы. Повел плечами неуютно. Когда он в последний раз навещал хоть кого-то в больнице? Он вообще хоть кого-нибудь хоть раз навещал?

Поковырявшись немного в памяти, Владимир пришел к выводу, что, по крайней мере в этом столетии, он точно ни к кому в больницу не заглядывал. Все его колдуны либо погибали на месте от ран — или от рук самого Владимира или другого дива, — либо ни разу не оказывались ранены, и тем более достаточно сильно, чтобы оказаться после этого в больнице. Так что, выходит, опыта в посещении подобных мест у Владимира явно немного… но все бывает в первый раз.

Втянув носом воздух в попытке собраться с силами, Владимир все же поднялся по крыльцу и толкнул входную дверь.

В холле оказалось прохладно, чисто и почти безлюдно. Лишь дежурная у стойки регистрации да пара выходящих людей, которые, похоже, заглядывали навестить больных. Пахло моющими средствами и лекарствами, откуда-то едва ощутимо тянуло свежей кровью. И абсолютная тишина в холле, только отзвуки разговоров с этажей выше.

Поздоровавшись с дежурной и уточнив, в какой палате лежит Сергей Мончинский, Владимир отправился в сторону, куда подсказала женщина, что гостям в конце приемных часов рада явно не была.

Найти палату труда не составило, однако Владимир замер на пороге перед приоткрытой дверью, зацепившись взглядом за фигуру Сергея и внимательно следя за его движениями.

Живой. Относительно здоровый и вполне, кажется, чувствующий себя неплохо: движения Сергея не выглядели скованными, словно бы он боялся потревожить рану, а сама фигура не казалась ссутулившейся, как часто бывает, когда пытаются не тревожить едва заживающие швы. Сергей же всего этого, кажется, не боялся вовсе. Легко шагал по палате, перекладывая вещи.

Конечно. Его ведь выписывают вот-вот.

— Сергей. Как ваше самочувствие?

Слова сорвались с губ как будто сами собой. Владимир не размышлял, что скажет первым делом - тем более после всего, что произошло. Только решил, что признаться Сергею будет честно, а потом – будь что будет.

Честно, Владимир хотел бы иметь хоть какой-то план разговора, хотя бы примерно представлять, как Сергей может ответить. Вот только в сознании — белый лист. Владимир никогда не имел ни малейшего представления о том, как говорить о чувствах (даже не всегда понимал, чувствует ли он вообще хоть что-то) — и до сих пор не имеет. Даже на уровне сказочно-романтических историй, которые люди придумывают друг для друга, чтобы поверить в чудо и чистую любовь — все равно никакого представления не имеет.

И от понимания, что Владимир совсем не держит ситуацию под контролем, по спине прошел неприятный липкий мороз. Зато Сергей ощутимо осмелел. Почти приказным тоном заставил войти в палату, принялся задавать вопросы, словно это не его тут навещают.

Это немного встряхнуло, и хотя собраться с мыслями все еще отчего-то не так легко, как обычно, Владимир все же заставил себя разговаривать.

Забавно. Люди каждый раз, когда планируют признаваться в чувствах, так цепенеют? Почему это ощущается так, словно рядом с Владимиром стоит сам Императорский див и вот-вот сожрет?

Мысли об иррациональном, неправильном, неуместном и таком глупом страхе путались с другими: Сергея беспокоит, не обижает ли Владимира тот, другой колдун, к которому его привязали после того, как он явился в Управление. Тоже забавно. Сергея не это должно волновать в первую очередь. Сергея это вообще волновать не должно, откровенно говоря. Владимиру не впервой. Владимир не видит в неумелых наказаниях зеленых колдунов ничего особенного — только еще больше напирает на них в попытках воспитать характер. Или сломать — колдунов, конечно, сломать. Не самого себя.

— …почему она сказала, что ты обязательно “своего”... кхм, то есть меня? Сожрешь? И почему… почему все же не сожрал?.. — Владимир на этих словах не без труда заставил себя не отшатнуться и только внимательнее всмотрелся в глаза Сергея.

Вот оно. Сергей не глупый, хоть и наивный временами. Сергей должен был задать этот вопрос — не сейчас, так потом. И, наверное, лучше сейчас. Лучше сразу закрыть эту тему и забыть, как люди забывают ночные кошмары на утро.

— Любовь не делает ближнему зла.

Эти слова дались в разы сложнее, чем Владимир мог подумать. И пускай он отвечал на вопрос о диве графа Лазарева, каждый из них понимал, что говорит Владимир на самом деле не только о ней.

Не о ней совсем, в общем-то.

Владимир видел это понимание по глазам Сергея: расширенные зрачки, потерянный, неверящий взгляд. А еще — колотящееся сердце, судорожное дыхание и едва заметное подрагивание пальцев, которыми Сергей схватил его за плечо.

Такое простое касание — а словно молнией под кожу и по всему телу.

И тишина — серебряными пулями в грудную клетку со скоростью капли пекаПек ― остаток вещества после перегонки нефтяной смолы, древесного, торфяного, каменноугольного дёгтя. Пеком называют очень вязкую жидкость, например битум. При комнатной температуре пек течёт крайне медленно: всего одна капля формируется и падает в среднем за 8-13 лет..

Спустя еще маленькую вечность и пару незначительных смертей Владимира где-то внутри — нет, все же назвать это смертью сложно, дивы не умирают, конечно, просто исчезают, не оставляя после себя ничего; дивы и любить вообще не умеют, к чему эта драма? — Сергей наконец заговорил.

— И ты познал?

Будь Владимир человеком — он, наверное, рассмеялся бы нервно.

Сергей. Милый друг, наивный Сергей, который порой совершенно не замечал ранок после бритья, искусанных до крови губ и царапин из-за собственной неосторожности. Милый наивный Сергей еще с первых курсов Академии прекрасно знал, что, чтобы сожрать хозяина, диву хватит единой капли крови.

Милый наивный Сергей слишком доверился диву, который даже и не его, по сути, и мог сожрать с любой момент еще до ранения.

Див, похоже, все-таки не намного умнее. Полюбить человека и зачем-то объясняться ему в чувствах — что может быть глупее?

что может быть человечнее?

Возможно, было бы лучше, если бы Владимир все же не довез Сергея до больницы?

Возможно, было бы лучше, если бы Владимир все же его сожрал?..

— В этот раз… осталось только убедиться, — Владимир выдавил это через силу и так и не поднял на Сергея глаза.

Прозвучало скорее издевкой над самим собой. Что бы о нем не думали люди и другие дивы, Владимир признавал: он тоже умеет бояться. И, как оказалось, за колдуна, к которому его привязали, умеет бояться особенно сильно.

Это глупо и слишком по-человечески; это неправильно, это настолько наивно, что Владимир посмеялся бы вполне искренне, окажись на его месте кто-то другой.

Вот только над собой посмеяться не получалось. Хотелось скорее взвыть раненным зверем и в кои-то веке переложить всю ответственность на кого-то кроме себя. И будь что будет.

Сергей, словно его настроение по ослабшей связи ощутив, вновь чуть сжал плечо и заглянул в лицо. В светлых глазах Владимир не разглядел ни капли отвращения или насмешки, что ожидал весь разговор, боясь взгляд поднять.

В глазах Сергея — только тепло, неясная, слабая радость и что-то, что Владимир, подумав мгновение, все же назвал вдохновленностью. Возможно, стоило бы назвать любовью, но верилось в это еще меньше, чем в собственные чувства.

— Возвращайся сегодня домой, хорошо? — эти слова Сергея — прохладным морским бризом после долгого жаркого дня.

Домой. Сергей всегда так говорил с тех самых пор, как Владимир впервые остался ночевать у него. «Поехали домой». «Мама нас дома ждет». «Брось, я дома поужинаю. И ты тоже».

«Возвращайся домой».

Владимир никогда не воспринимал эти слова всерьез. Конечно, Сергей говорит об этой квартире, как о доме, он там живет, было бы странно, если бы он называл это место как-то иначе. Сам Владимир это место никогда не называл домом — разве что домом Сергея.

В этот раз от слов Сергея — от его интонации и взгляда, от мягкой улыбки — по телу прошла едва заметная, почти неощутимая дрожь. Кажется, Сергей считает, что его дом — дом и Владимира тоже.

«Возвращайся сегодня д о м о й, хорошо?»

Владимир знал, что так и будет. Владимир поэтому и не хотел ехать к Елене Николаевне. Владимир сдался, позволив себе воспринять эти слова как приказ, позволив решать за себя — однажды за долгие годы без пренебрежения и злобы; впервые за десятки лет положиться на колдуна, полностью ему довериться и позволить самому принять все решения.

Отчего-то иррационально верилось, что это решение их обоих совершенно устроит.

Особенно сильно поверилось после невинного поцелуя на прощание. Просто так ведь люди других не целуют. Да?..

***

Этого уже Владимир признавать не хотел, но следующие сутки он провел если не на взводе, то в состоянии, очень близком к нему.

Домой после больницы он действительно отправился, как и сказал Сергей. Елена Николаевна, встретив Владимира на пороге, только улыбнулась печально и, вдруг коротко обняв, пропустила в квартиру. Она ничего не говорила — не обронила ни слова даже в ответ на принесенные извинения за то, что не заглянул раньше, хотя, пожалуй, должен был.

Лишь произнесла негромко прощаясь перед тем, как отправиться спать:

— Все будет хорошо.

Что именно будет хорошо и почему она так считает, Владимир уточнять не счел нужным. Только, кивнув в согласии, отправился в комнату, в которой жил последние месяцы — и где Елена Николаевна за неделю оставила все как было, словно уверенная, что Владимир сюда вернется, и вовсе не за вещами. Удивительная женщина — ведь сам Владимир был уверен разве что в том, что в эту квартиру он больше не войдет.

Следующие ночь и день прошли в сумбурном ожидании неотвратимого. Владимир ощущал непривычное, неправильное напряжение, отчего раздражался — и от мысли, что его не должно настолько волновать возвращение Сергея домой после выписки, и от полного непонимания, что с этими эмоциями делать.

Еще более невыносимым ожидание стало, когда ближе к вечеру Владимир наткнулся в Управлении Сергея. Тот его не заметил, конечно, Владимир не стал подходить, занятый работой, однако от этого видеть колдуна в такой привычной обстановке, но в совершенно непривычной для этой обстановки одежде оказалось еще более непривычно. И подливало масла в огонь ожидания.

Что Сергей тут забыл сразу после выписки? Конечно, Владимир более чем прозрачно дал понять, что был бы не против продолжить сотрудничество по крайней мере до оговоренного изначально срока, но не сорвался ведь Сергей сразу из больницы в Управление только ради этого?

возможно, Владимир был бы совсем не против, окажись неправым в этом суждении.

Остаток дня прошел в еще большем напряжении. И из всего снопа мыслей и чувств сильнее всего, пожалуй, нервировало осознание: за последнюю неделю Владимир пережил многократно больше ярких чувств и эмоций, чем за пару десятков лет до этого. А все лишь только из-за одного человека.

К вечеру легче не стало. Напряжение только еще сильнее сдавило горло, и в квартиру Владимир возвращался с нехорошим предчувствием — и оно лишь усилилось, когда дверь открыла Елена Николаевна и тут же в приказном порядке пригласила Владимира к ужину. Сергей, замерший за спиной матери рассеянной статуей, лишь улыбнулся уголками губ и согласно качнул головой, приглашая Владимира войти.

Весь остаток вечера напоминал скорее сюрреалистичное чаепитие в гостях у Шляпника из детской сказки, чем праздничный ужин, коим с легкой руки окрестила все происходящее Елена Николаевна. Ощущал себя Владимир на нем, однако, скорее как на переговорах с главой вражеского государства в разгар боевых действий, чем как на празднике жизни: напряжение с каждой минутой только усиливалось крепнущим и набирающим обороты смерчем, и подбирать слова приходилось очень аккуратно. Сколько бы Елена Николаевна не старалась втянуть Сергея в разговор и разговорить самого Владимира, ему неизменно казалось, что он идет по минному полю. И молчание Сергея, как бы Владимир не хотел обратного, только беспокоило сильнее с каждым аккуратным косым взглядом в его сторону.

Напряжение схлынуло только поздней ночью, когда Сергей увел Владимира к себе в спальню, а во всей квартире погас свет.

Лежать вот так, бок о бок с Сергеем, бережно обнимая его поперек спины, пока он, устроившись у него под боком во сне, спокойно и глубоко дышит… Владимир и подумать о подобном не мог. Это казалось наваждением, справляться с которым, впрочем, совсем не хотелось. Если это и правда морок — Владимир не прочь остаться в нем еще ненадолго. Потому что настолько же теплого, настолько же мягкого и ласкового спокойствия, подобного тому, что теперь накрыло пуховым одеялом с головой Владимир еще ни разу за всю жизнь среди людей не испытывал.

Это пугало. Это сбивало с толку и заставляло искать подвох.

находить подвох совсем не хотелось.

Вот только подвоха, кажется, не было вовсе, а истина лежала на самой поверхности — только руку протяни.

Владимиру доверились. Владимиру очертя голову доверили свою жизнь, поверили… нашли в нем что-то, что человеку показалось достаточным, чтобы полюбить того, кто человеком никогда не был и не будет.

Владимир все еще не уверен, что сам во все это верит до конца. Уверен только, что еще совсем немного — и уже вряд ли сможет заставить себя одним махом выкинуть из жизни и головы этого молодого неопытного колдуна Сергея с его светлыми глазами и, кажется, абсолютно искренними и сильными чувствами.

В то, что его, Владимира, любить могут, впрочем, все еще не верилось. Но очень поверить хотелось — что див, уже не одну сотню лет как поставленный на службу Российской Империи и наученный только приносить пользу своему государству, может оказаться в глазах кого-то человеком, достойным человеческих чувств.

И, может, Владимир и хотел бы этого избежать, но живя среди людей не одну сотню лет, тяжело оставаться нелюдем до самых костей.

Владимир, как ни старался, не смог. И теперь все, что ему оставалось — довериться Сергею в ответ. Принять его чувства, поверить в них, позволить проявить их. И себе позволить их проявить. И сберечь их — чтобы, даже если у них ничего не получится в итоге, получилось сберечь хотя бы Сергея.

Сберечь от других, более темных чувств, и от самого себя.

Это самое малое, что Владимир может сделать.

Владимир обязательно его сбережет.