Ты убила самых дорогих мне людей.
Кота повторял себе бесчисленное количество раз, повторяет и до сих пор.
Он вспомнил и теперь должен ее ненавидеть.
Почему? Почему ты это сделала? Почему именно ты?
Он вспомнил. Он должен. Эта тварь так покорно лежит перед ним на кровати, он — сидит перед ней, внезапно подорвавшись с постели после ночного кошмара и ринувшись в ее комнату.
Воспоминания о роковом дне были слишком живыми, чтоб вновь не зарядиться желанием мести.
Люси ничуть не боится, спокойна даже после внезапного пробуждения, хоть первое, что она видит — бешеные глаза близкого друга, а чувствует — острую сталь на шее. Совершенно не удивляется, не сопротивляется, хотя оба знают: доли секунды — и его конечности могут разлететься по углам комнаты.
— Кота, пожалуйста, сделай это, — шепчет она, смотря из-под длинной челки, которая мало скрывает в убийственно-красных глазах грусть и извечное сожаление.
Ты — причина моих несчастий и обязана умереть.
К тому же, сама ведь просит.
Да. Нам обоим так будет лучше.
Руки дрожат, вдавливая лезвие сильнее, дыхание становится звучным, а струйки нечеловеческой крови стекают, пачкая простынь.
— Давай же, — произносит с надеждой Люси, в глазах собираются слезы, но в самой — ни страха, только тяжелая печаль. И Кота тоже не чувствует страх, для него просто нет места в личности, охваченной жаждой мести. И жалкий несчастный вид жестокой убийцы совсем не усмирит его гнев.
Совсем не усмирит. Совсем не стопорнет его, не заставит замереть от шока, захотеть придушить уже себя, ведь, гребаный выродок, ты что делаешь, не смей навредить ей!
Кота откидывает нож в сторону и срывается на безостановочный плач.
Почему?
— Люси, прости! — на всхлипах кричит он, звучно шмыгая носом, резко наклоняясь к той, что в любой момент способна оторвать его дурную башку, и судорожно начинает целовать ее в щеки, в веки, не словами же пытаться выслужить прощение и доказать свою преданность.
— Умоляю, прости, я не знаю, что на меня нашло!
В сотый раз не знает, и надо бы перестать хранить нож в прикроватном ящичке, а сейчас — хотя бы отойти от шока.
Пожалуйста, не будь такой грустной.
— Не смей извиняться! — отчаянно восклицает Люси. Щеки намокли от его собственных слез, но она тоже вот-вот заплачет, нельзя, Кота не должен этого допустить. — Ты же знаешь, я бы и сама…
— Замолчи! — раздражается он, такой до чертиков жалкий и грубый, а руки, явно не подчиняясь его слабоумию, нежно гладят Люси по голове, касаясь острых выступов — остатков нечеловеческих рогов. — Больше ни слова.
Кота знает, что она хочет сказать, но не желает слышать этого в сотый раз.
«Я бы и сама убила себя, но ты захлебнешься от чувства вины».
Знает, что не отмазка, ведь она уже пыталась покончить с собой, когда показалась перед толпой жаждущих ее крови снайперов. Эти идиоты (к счастью) так и не смогли застрелить ее и даже лишить сверхспособностей, потерянные рога, к ее собственному удивлению, оказались не более, чем внешней чертой диклониусов, от которой не зависит функциональность невидимых рук. Однако боль была адская, Люси не смогла ее вынести и убежала к морю, чтобы утопиться самой. Конечно же, ее нашли, конечно же, это был Кота, умоляющий, чтоб убийца его семьи сымитировала смерть, но осталась жить. Она говорила, что больше не хочет ломать судьбы из-за своего эгоизма, он — что настоящим эгоизмом будет покинуть его навсегда.
Ты должна продолжать жить, замаливая свои грехи, поклявшись, что больше не используешь свою силу во вред.
Впрочем, в сравнении со страхом ее потерять, многочисленные убийства — мелочь из разряда «что было, то прошло».
Люси молчит, как он и приказал, только в ожидании смотрит. Губы немного подрагивают и — о черт — неудержимо хочется завлечь ее в «успокаивающий» поцелуй.
Успокаивающий, ага. С ней рядом тебя самого накрывает так, будто две личности отчаянно пытаются перехватить сознание.
Она отвечает на поцелуй — робко, непонимающе, но позволяя проникать ему языком глубже, и быстро охватывается его безнадежной, отчаянной страстью.
Почему я люблю именно тебя? Ту, что перечеркнула все, по глупости совершив непростительное. Если бы не…
Внезапно злится. Разрывает поцелуй, только чтобы твердо заявить:
— Я совершенно точно тебя ненавижу.
Лучше бы ты вообще не рождалась.
И тут же, гораздо сильнее, злится на самого себя — придурка, которого опять накрыло. Вздрагивает, когда Люси касается ладонью его щеки.
— Тогда убей меня, — снова молит.
Дурочка, живи и мучайся. Ты же сама понимаешь…
— Издеваешься? — говорит обиженно, накрывая ее руку своей. Хочется ударить, но вновь получается лишь приласкать. — Да я в сотню раз больше боюсь тебя потерять!
Звучит слишком банально и жалко. Ее рваный молчаливый вздох служит лучшим ответом. Кота спускается ниже, обволакивая губами оцарапанную шею, слизывает засохшую кровь. Какая же у демонов нежная кожа.
— Кота.
Короткий разряд прошибает тело.
Не смей так сладко шептать мое имя.
Эта тварь заслужила смерти, а он — пожизненное презрение, ведь испытывает к ней сильные, непреодолимые и логически необъяснимые чувства. Как последняя тряпка, не может покончить с нечистью, жестоко расправившейся с его семьей, а та — умереть, боясь ранить его сильнее.
— Кота, прости меня…
Заткнись.
Он целует ее снова, сердце стучит как бешеное, — это вообще уже не похоже на родное и теплое, в теле становится жарко, в штанах — слишком тесно: о да, долбоеб, так проявляется твоя ненависть? Не удержавшись, он трется пахом о ее бедро.
Простое вожделение еще можно было бы укротить, но любовь к одному лишь Коте, просачивающаяся сквозь тьму потерянной, истерзанной души, срывает тормоза. И этот ее томный взгляд…
— Люси… просто помолчи.
Девочка, которая разделила его чувства через грустную мелодию, очаровала своей болью и… каким-то боком показалась простой, до чертиков милой и искренней. Даже несмотря на потерю памяти, близкий сердцу образ всплывает со дна подсознания, хоть настоящая личность лишь изредка вселяется в тело в роли беспощадного демона.
Беспощадно красивого, рядом с которым всегда было слишком хорошо.
Кота жадно хватает пальцами лямки ее сорочки, стягивает их, обнажая грудь, сжимает ее — господи, какая же она офигенно упругая — ласкает соски, ему ведь так хочется увидеть их напряженными, сорвать с губ рваный, сладкий стон.
— Люси, я тебя…
Не может. Не должен произнести вслух.
Смахивает ее длинную челку, чтоб видеть лицо во всей красе. Такое чистое, невинное, идеальное — и в слезках, до которых сам Кота довел.
Нет, он не должен чувствовать себя гадом.
— Знаю.
Не знаешь, мать твою.
Кота отрывается от груди, чуть спускается, раздраженно сминает тонкую ткань — лети к чертям, ненужная одежда! — Люси охотно помогает ему избавиться от нее.
— Ты так красива, — вырывается напряженным шепотом.
Люси, кажется, улыбнулась.
Кота все еще хочет ее убить, но больше — просто, мать его, хочет, и до боли нуждается в нотках ее нового стона, хотя нет, еще сотни стонов, да посильнее. А еще, чтобы она почаще вот так улыбалась.
Он вбирает в рот сосок, кусает, затем нежно зализывает легкую боль, заставляя изящное тело покрыться мурашками, ее голос делая громче. Рукой сжимает второй, прикосновения к затвердевшим соскам и самого сводят с ума, как и осознание, что он — и только он! — доводит ее до такого состояния.
Давай, милая, стони для меня громче…
Как же эротично, как же удержаться, чтоб поскорей не стянуть с нее трусики и не устроиться меж бедер. Люси сжимает ноги в коленях и предвкушающе изгибается — Кота, не удержавшись, проводит руками от бедер к талии, оценив изумительные очертания, целует в живот, проводя кончиком языка дорожку вниз, задерживаясь в самой чувствительной точке, и обводит ее легким круговым движением, затем повторяет несколько раз. Тело Люси содрогается, громкий стон похож на писк, молящий о продолжении.
И тогда он понимает, что нужно замедлиться, удержать на грани, помучить как следует ее, мечтающую о скорейшем оргазме.
Ха-ха, и в этом — вся твоя безжалостная месть?
— Кота, пожалуйста… — умоляюще шепчет.
О да, конечно.
Он резко останавливается, не давая кончить, ведь все еще ее…
Нет. Глупец, плевать на ненависть, когда жизненно важно снять с себя штаны и трусы, лишь бы избавиться от дискомфорта в паху, футболку — лишь бы не было так жарко.
Если она кончит сейчас, то не будет желать этого так же сильно, как он.
Кота раздвигает ее ноги сильнее, нащупывает нужное место, введя два пальца — чтобы еще раз почувствовать влагу, напомнить себе, как сильно эта девушка возбуждена. Все, что было до, пискляво испускает дух, когда Кота чувствует, как содрогается ее тело, видит, как лицо умоляет его продолжить — обычно мрачное и безжизненное, только в такие минуты становится… счастливым?
Исключительно с Котой.
Он убирает пальцы и крепко, до легкой боли хватает за ягодицы. Входит нарочито медленно — чувствуй, милая, каждый сантиметр моего члена, чувствуй как можно ярче — затем нависает над ней в привычной «миссионерке», впивается поцелуем в губы, хватает за щеки, судорожно целует в шею, в ключицы.
Чувствуй всего меня под обломками моей крыши, проникайся всем сумасшедшим, что я к тебе испытываю.
Он ускоряет фрикции, трахая ее толчками — грубо и несдержанно, девушке-демонице нравится именно так, что, впрочем, мало удивляет. Она сцепляет ноги за его спиной, заставляя тело вжаться в нее сильнее, бессознательно царапает спину — все, что она делает человеческими руками, вообще не пугает, а ощутимая боль как проявление страсти доставляет нечеловеческий кайф.
— О господи, — кажется, шепчет она в мгновение между звучными, рваными стонами.
Нельзя быть такой сексуальной. Люси, я так тебя, так тебя…
Чувствуя, что на грани, он выходит и изливается ей на живот. Знает, что его дама не достигла пика — «плевать» настолько, что он «дотрахивает» ее пальцами. Кота прекрасно чувствует ее тело, и довести до оргазма — пустяковое дело, впрочем, он не имеет права не чувствовать, ведь такой уровень наслаждения от горе-возлюбленной — мастхэв его собственного счастья.
Кота не хочет ни ненавидеть ее, ни любить, но в жизни не все идет так, как хочется, и если лучше всего он выражает свои чувства быстрыми, грубыми движениями членом и нежными ласками…
Если ты — жестокая убийца, какого хрена я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо?
Кота «заботливо» вытирает сперму собственной футболкой и почти обессиленно откидывается на кровать, тяжело дыша — пока сердце не восстановит ритм, есть повод остаться наедине с ней чуточку дольше.
Люси устало улыбается, растворяясь в послеоргазменной неге, чуть погодя, сладко шепчет:
— Я люблю тебя, Кота.
Он сто раз это слышал, приятно было только в первый, а в остальные — жизненно необходимо.
— Тогда пообещай, что всегда будешь рядом. Живой!
Последнее слово звучит слишком серьезно.
Люси по-доброму смеется.
— Хорошо. Обещаю.
Кота смотрит в упор, не желая отрываться, вновь вспомнив, как же сильно ее обожает. Хочется заснуть в ее объятьях, а проснувшись — насладиться временем рядом. Однако, приведя разум в порядок, он с грустью одевается и вяло топает в свою комнату, ведь об их больной связи никто не должен знать.
— Я люблю тебя, Люси, — произносит вместо прощания.
— А я — тебя, — повторяет она в ответ.
Завтра ему снова захочется убить ее, а ей — умереть. Впрочем, любимая пообещала ему жить, а значит эта их тайная ночь — не последняя.