Однажды, встав с утра и подглядевши в окна из-за тяжёлых гардин, мы видим, как никогда чётко, небо — синее, хмурое, серое, резкое,
Прохожих понурых, когтистые ветви замёрзших деревьев, осень багряную, скинувшую себе под ноги листьев ворох.
Это лето прощает нас — доброе, тёплое, ласковое, как мать, нежное — своё слово кидая вслед — последнее, громкое, веское.
И вновь ощущаем на лицах, уже бледных, но ещё от румянца багряных, холодное касание лапы, мягкой как шорох.
Стоя за гранью тепла, находясь у порога белого мира зимы, уже не шепча во тьму заклинаний,
Не боясь глядеть вперёд, делать шаг в сторону, петь как архангел и закрывать глаза, как бог,
Я смотрю в горящие глаза, светящие алым, одеваю вместе с миром опадающую листву, как платье для покаяний,
Смотрю на часы, отмеряю оставленное время, не боясь шагать выше, смеясь, стремясь, нарушая закон, разрушая крыши, продолжая свой монолог.
И уже не такая как все, и уже — как все — верчусь в водовороте людских страстей и признаний.
И уже не страшно, не важно, что будет дальше, ведь дальше может быть лишь ещё одно лето и осень, и прошлое за пеленой.
Весело, тревожно, грозно играет ветер — лихой и хлесткий, — танцуя джигу на крышах зданий.
И завывает, как волк голодный, — город, старея вместе со мной.