Сара рисует карту созвездий — сколько поместится на «холсте». Обмакивает кисть в баночку с синей краской и продолжает чертить короткую линию пояса Ориона. Скотт тихо вздрагивает, и она шлёпает его по бедру.
— Не дёргайся!
— Щекотно же, — он смеётся, но послушно замирает — его спина в полном её распоряжении, как всегда. — Скоро ты там?
— Хочешь, чтобы получилось хорошо, тогда не торопи меня.
Сара ёрзает бёдрами, устраиваясь удобнее, и продолжает водить кистью, а Скотту лежать становится совсем тяжело, и он старается думать о чём угодно, только не о том, как её ноги обнимают его с боков. Делать это невыносимо трудно, и он пытается отвлечься на пение птиц за окном.
— Ой, немного не рассчитала.
Сара ставит жирную точку у него на шее, почти под самыми волосами, и наверняка хмурится. Скотт почти видит это, она всегда делает так, когда сосредоточена на чём-то важном.
— Это была Лямбда Ориона? — интересуется он, сдерживая смешок.
— Она самая. Из меня бы вышел великий художник, — Сара хмыкает и треплет его волосы. — У тебя уши покраснели.
«Конечно, покраснели», — думает Скотт, в очередной раз пытаясь сосредоточиться на птичьем пении.
Сара проводит ещё одну линию, быстро тыкает кистью ему под лопатку — должно быть, Бетельгейзе, — и скатывается с него, усаживаясь на край постели. Скотт садится рядом, берёт со стола маленькое зеркало и пытается рассмотреть отражение спины в большом напольном. Точнее, делает вид, что пытается.
На Саре до неприличия короткие шорты и прозрачная белая майка, небольшие тёмные соски просвечивают сквозь неё, и ему, как хорошему брату, надо бы упрекнуть её за отсутствие нижнего белья — ай-яй-яй, что бы мама сказала? — но почему-то в голове все мысли совсем не о том. Он неловко ёрзает на месте, с трудом возвращается к зеркалу и заканчивает осмотр рисунка.
Рядом с созвездием Ориона поместились Близнецы и кривоватое созвездие Единорога. «Совсем кривое», — поправляет он себя и шутливо хмурится.
— Халтурщица.
— Эй! — она выхватывает у него зеркало. — Сам бы попробовал.
— Без проблем. И голову даю на отсечение — во мне больше таланта.
Сара тыкает его пальцем под рёбра.
— Пф, позёр.
Он морщится, перехватывает у неё кисть и от души макает в краску. Подняв руку, на какой-то момент застывает, выбирая место, а потом ставит первую точку на тонкую ключицу. Сара терпеливо замирает и снова хмурит брови.
— Это Сегин, — начинает он, напряжённо выводя первую линию созвездия Кассиопеи, и ставит ещё одну точку: — Рукбах.
За окном лето, и в комнате пахнет липами и свежескошенной травой. Кожа Сары пахнет мускусом и лавандовым чаем, на её груди и плечах проступают тёмные веснушки, сами как созвездия, и Скотт с трудом отводит от них взгляд.
— Нави.
Синие линии на смуглой коже кажутся тёмными ранами. Сара кладёт руку ему на колено и опускает глаза. Скотт видит, как вздрагивают её ресницы.
— Шедар, — кисть утыкается в вырез майки. Скотт старается дышать ровно, но не выходит, и он чувствует, как краснеют уши. Уши всегда его выдают.
— И чего ты остановился? — необычно тихо спрашивает Сара и снимает одну из лямок майки. — Ещё остался Каф, без него ничего не выйдет.
У Скотта дрожат руки, когда он в очередной раз окунает кисть в краску. Должно быть, Сара замечает, потому что берёт его ладонь в свою и помогает поставить точку у себя на груди, над самым соском, едва прикрытом прозрачной тканью.
— Каф, — она придвигается ближе, и жар её тела становится почти невыносимым. Смотрит ему в глаза своими, тёмными как глубокая вода, губы приоткрыты. Скотт видит, как от частого дыхания точка Нави ходит вверх-вниз. — Скотт?
Он резко наклоняется и целует её, неловко, как и бывает в первый раз, от страха попадая скорее не в губы, а в подбородок, и так же быстро отстраняется, ожидая возмущения. Но вместо этого Сара кладёт руку ему на грудь и, раскрасневшаяся, смотрит прямо в глаза.
— И кто из нас халтурщик?
Она обнимает его и подставляет губы для ещё одного поцелуя. Тёмно-синяя Бетельгейзе расплывается под её горячей ладонью.