Несчастные люди несчастливы везде

Времена менялись, но не менялись их горячие, порой горячечные отношения. Хотя в какой-то степени бегу времени поддавались и они. Страна была залита красным, и теперь смотреть на всё приходилось через алое стёклышко.

Руневский всегда хотел видеть Алину в шелках и бриллиантах, но и в безвкусных партийных костюмах она выглядела прекрасно. «Товарищ»… Так он теперь на собраниях называл свою любимую женщину. Смешно, право. Слова теперь обмельчали.

Они жили не в коммуналке, конечно, а в просторной квартире в Ленинграде с остатками былой роскоши. Из сотен слуг остались только повар, домашняя работница и шофёр. Это была новая жизнь, и она не всегда нравилась Руневскому, но сохранять достоинство помогал обширный опыт презирания обществом. Некоторым новая реальность давалась сложнее.

Он был менее титулован и считался парией в рядах вампиров сотню лет. Ему оказалось легче принять перемены. Юсупов же не смог смотреть на то, что происходит с его страной и уехал. В Париже он быстро стал своим. Ничего удивительного, Юсупов всегда умел прогибать реальность под себя.

Алина тоже пребывала в странном настроении: потерянном, злом, вечно раздражённом. Она так стремительно потеряла всё, что не могла смириться.

Они ссорились. Алина хотела уехать — её надежды на светлое будущее разбились дважды, она со всей своей горячностью проклинала новые порядки, а Руневский, на чьем веку выдалось больше перемен, приспособился легче. Не быстрее, но с меньшим душевным надрывом.

Партийным работником ему, пожалуй, нравилось быть куда меньше, чем князем, но он мыслил трезво. Не в его характере было убегать и отсиживаться. Алина же верила в чудесную жизнь там, в эмиграции.

Они не только ссорились, они ещё и обсуждали.

— Алиночка, душа моя… — начал Руневский.

— У вампиров нет души, — парировала она.

— Ну как же нет, вот же вы сидите, красавица.

Алина улыбнулась сквозь гримасу злости.

— Алиночка, неужто вам не близка женская эмансипация?

— Близка, конечно.

— Так а что же? Получается, вы сначала шли за мечтой одного мужчины, а после за мечтой другого. Чего хочешь ты сама?

— Чтобы люди были счастливы. Но видимо, я слишком глупа, чтобы догадаться, как это правильно сделать.

Голос Алины сочился сарказмом. Она, разумеется, не считала себя дурой.

— Вряд ли это возможно. Люди по природе своей склонны к несчастью.

— Разве ты не стремишься к тому же самому? — серьёзно спросила Алина.

— Я стремлюсь к тому, чтобы они были менее несчастны.

Пока они могли только сделать менее несчастными себя. И для этого решили съездить в Париж погостить у Юсупова. Руневскому удалось договориться с партийными деятелями.

В Юсупове было много женского. Пожалуй, даже больше, чем в Алине. Но жажда власти в нём кипела чисто мужская. Такая сильная, что невольно вызывала уважение. Руневский был рад его видеть.

Когда они приехали, князь играл в теннис. На нём был костюмчик по последней моде, но сам он выглядел нервным и бледным, весь подёргивался.

— Приходится повременить с кокаином. — Он небрежно дёрнул плечом. — Кто бы мог подумать, что это такая зараза.

Да кто угодно, подумал Руневский. Всё, что доставляет удовольствие, нас убивает. Вопрос только в том, насколько быстро.

Первым делом Руневский хотел выяснить, что, собственно, Юсупову от них понадобилось. Не мог же он вызывать своих бывших недрузей просто так.

Юсупов ответил после долгого и театрального глотка мартини, который ему сразу после возвращения с корта принесли слуги:

— Вся эта экономическая депрессия вызывает у меня мигрень. Отвратительно. Мелкие людишки трясутся за свои мелкие бумажки. Раньше были совсем иные времена, люди жили с размахом. А теперь? Гляньте, каждый только и думает о том, как бы сэкономить. Я это презираю. Хочу сорить деньгами так, как будто завтра не наступит.

Руневский рассмеялся.

— Так что же?.. Святые угодники, Юсупов, да у вас острый приступ ностальгии.

Юсупов наморщил нос.

— Ностальгия мне не ведома. Мне скучно, Руневский. Париж — настоящая дыра. Как вам мой костюмчик, кстати? — спросил он, резко обратив своё внимание к Алине.

Выучившись этикету, Алина не утратила прямолинейности. Хамить партийным шишкам было не с руки, поэтому она решила отвести душу теперь.

— Отвратительно, товарищ Юсупов. Вы выглядете как бледная моль.

— У вас нет вкуса, Алиночка. Ещё бы. Такие платья, как на вас, уже десять лет как не в моде во всём цивилизованном мире.

Продолжив обмен колкостями, бодрящий обоих, они отправились сначала в особняк, а после в ресторан. Юсупов гонял официантов и поваров почём зря, требовал каких-то невообразимых блюд и напитков. Словом, вёл себя так, как привык. И всё равно было заметно, что всё это ему претит.

Руневский внимательно наблюдал за Алиной, которая рассматривала людей, будто пыталась в них что-то найти. Или напротив, очень этого боялась.

— Хочу, чтобы нас выкинули отсюда за пьяный дебош, — жарко прошептал Юсупов ему в ухо ближе к полуночи, обвивая шею руками.

Тогда Руневский понял, что пора уходить.

Комнату им, конечно же, выделили великолепную. Алина валялась на перине, как ребёнок, и крутилась перед зеркалом, словно совсем юная девица.

Они много часов провели в разгорячённых объятиях друг друга, прежде чем смогли поговорить. Руневский губами ловил лунный свет на молочной коже груди и пил его, словно волшебный нектар. Брал в руки жадные бёдра и сжимал так, чтобы на белизне проступали розовые отпечатки. Входил в готовое, ждущее тело и двигался с Алиной в одном темпе, растворяясь в стонах.

Они сцеловывали друг с друга все печали. Жались друг к другу, прося защиты от всего дурного, и защиту эту находили. Но, как и всё в этом мире, временно.

— Люди здесь тоже несчастны, — говорила Алина, когда наслаждение отхлынуло. — Я думала, что нам не придётся ничего делать. Всё будет само…

— Люди везде несчастны, душа моя.

— Но я не знаю, как облегчить им страдания здесь.

— Я тоже… — признался Руневский. — Домой?

— Домой.