Когда не хочется расставаться

Сегодня он — чёрный кот, сотканный из теней по углам комнаты. Прыгает на грудь, трётся мордой о щёку — и Сан, ловя его в объятья, накрывает ладонями вполне человеческие лопатки и утыкается носом в пахнущую озоном шею.

— Привет.

— Привет. Скучал?

— Сильнее, чем ты можешь себе представить.

Его волосы пестрят звёздами, пряди переливаются, завораживают, и Сан с трудом отводит взгляд, кладя ладони на серебряные щёки и оглаживая пальцами виски. Бесконечно чёрный взгляд, как и всегда, лишает его земли под ногами — хорошо, что он и так сидит — и дарит ни с чем не сравнимое умиротворение. 

— Опять думаешь грустное, Сан-и? — у него беззаботная улыбка и хитрый прищур, за которым умело прячется боль и смерть. Его собственная, так и не пережитая до конца.

— Ты — не грустное. Сколько нам осталось?

— Раз восемь, не больше, — он поудобнее устраивается на коленях, пожимает плечами и дует губы. — Если все эти разы ты собрался грустить, я против.

— Ён-а, — мягко вздыхает Сан, прижимаясь лбом к родному плечу и крепче обнимая за талию. — Я не грущу. Всё в порядке. Это должно закончиться, верно? Когда-то. Это закономерность. Но чем меньше времени нам остаётся, тем… сложнее это принять. Куда ты пойдёшь дальше, ты знаешь?

— Никто не знает. Я спрашивал, когда было у кого. Ты же знаешь, я и мёртвого достану, а? Так, может, ну её нахер, эту парадигму жизни и смерти, и займёмся тем, что доставляет нам обоим удовольствие, пока ещё можем это?

Сан заставляет себя улыбнуться и падает спиной на подушки, держа в объятьях свою невесомую серебряную любовь.

— Закажем пиццу и посмотрим тупой боевик?

— Очень тупой боевик. Чур, я выбираю!

***

Его образ стекает каплями дождя по стеклу и собирается в отражении теней на полу. Сан почти спит — но не может пропустить визит такого важного гостя. Лунный свет выцвечивает пятна на его груди — следы, от которых уже не избавиться, отпечатанные у Сана на сердце.

Он мнётся, прячет взгляд и тараторит тихо и смущённо, всё ускоряясь с каждой фразой.

— Кажется, меня пару недель не было… прости. Хочу растянуть удовольствие. Это неправильно, мне говорили, что так нельзя, что ты должен отпустить меня и жить дальше. Почему-то никого не волнует, что я могу сам не хотеть отпускать тебя. Эй, ну, не плачь. Это ты так рад меня видеть, или я снова так сильно тебя расстроил?

— Ён-а. Просто иди сюда, — Сан всхлипывает, протягивая руки. — Да. Я рад тебя видеть. И я тоже не хочу тебя отпускать, — он шепчет в сияющую серебром шею и гладит по спине, оставляя чёрные следы под пальцами. — И я тебя не отпущу.

Тихий смешок пополам со слезами теряется между ними.

***

— Сан-а, Сан-а, Сан-а! Я узнал, что два последних… две последних встречи могут быть дольше! Как у тебя с планами на выходные? Хочешь, проведём их вместе, как… как раньше? — он врывается, яркий и солнечный, с рассветными лучами, юркает в постель под одеяло и вжимается всем телом, радостно хихикая и ворочаясь.

Сан не может его не обнять, утыкаясь носом в макушку и вдыхая любимый запах, смешанный с чем-то далёким и незнакомым, ставшим уже его частью.

— Конечно, Ён-а. Всё, что захочешь. Всё для тебя.

Сияющие бескрайней чернотой глаза весело щурятся, а губы растягивает счастливая улыбка.

— Поехали к реке Хан, Сан-и? Я так там и не побывал, а ты обещал свозить меня!

Сан кивает. Хоть он и свозил. Ехал несколько часов, прижимая к груди неподъемную тяжесть в металлической закрытой банке, а потом на берегу снял крышку и дал ветру завершить последнее желание. Всё бы отдал, чтобы самому развеяться вместо Уёна — Но вряд ли Уён оценил бы такой жест. Он и этот едва ли оценит — поэтому, чем позднее узнает о нём, тем будет лучше.

— Ну эй! Ты каждую нашу встречу плачешь! Всё давно кончилось, Сан-и, я просто хочу, чтобы у тебя осталось побольше хороших воспоминаний обо мне.

Его губы — горячее, чем песок пляжа, на котором они так и не побывали. Хорошее воспоминание. Несбывшаяся мечта.

— Я хочу, чтобы ты мог забрать что-нибудь с собой туда, куда отправишься дальше. Что-то моё. Что-то… наше, — Сан, закрыв глаза, гладит пальцами щёку и улыбается, понимая, как глупо звучит это разбитое желание.

Он чувствует ответное прикосновение к щеке — как и всегда, Уён попадает пальцем точно в ямочку даже тогда, когда её там нет.

— Я заберу с собой всё, что помню и чувствую. И твою девственность, — фыркает он, снова целуя. — Этого хватит?

***

Последний визит должен быть особенным — и Сан готовится долго и тщательно. Перебирает все варианты, и в конце концов останавливается на том, который кажется менее болезненным. Анестезирующий гель, который обычно используют татуировщики для особенно чувствительных клиентов, он бракует сразу — лучше уж тогда укол, ему же не только верхний слой вспарывать. С лезвиями проблем куда меньше. Остаётся дождаться Уёна — вряд ли он станет откладывать встречу надолго.

__________

— Чонхо, подойди-ка сюда.

Несмотря на не особенно громкий голос, один из младших Ткачей его услышал — и послушно поднялся со своего места, закрепляя нити на станке и подходя ближе. Юнхо вздохнул: пусть и нежно любимый, этот брат доставлял больше всего проблем, которые иногда не получалось предотвратить до самого последнего момента.

— Свет очей моих, подскажи, что это за пиздец? — он указал на плетение, лежащее на его коленях. Нити посередине сплелись в чудовищный в своём хаосе узор, дисгармонирующий со всем полотном, и он всё разрастался, пока не охватил всю ширину плетения целиком.

Чонхо удивлённо приоткрыл рот — будто и впрямь его вины здесь не было.

— Но я же только… он ведь… такой жизнелюбивый человек не мог…

— А, то есть, ты на это опирался, когда выдал ему испытание, верно? — голос Юнхо стал таким мягким, что не только Чонхо, но и остальные, слышавшие его, побледнели. — На жизнелюбие?

— Он должен был справиться с этим, а не… не бросаться под поезд, — прошептал Чонхо, накрывая руками полотно. Нити дрогнули, затягиваясь, и плетение стало ещё шире.

— Ты опять забыл просчитать сторонние события и выстроить дерево вероятностей. А теперь он ещё и второго за собой утянет, — Юнхо указал на узор, сплетающийся с первоначальным, простой и жестокий в своей прямолинейности. — Доволен, испытатель?

— Я всё исправлю. У меня есть право на один дар, верно? — Чонхо дышал, будто загнанный, и почти в священном ужасе смотрел на сплетающиеся нитяными змеями узоры на двух полотнах.

— Ты не израсходовал его до сих пор? С твоим-то количеством подобных… пакостей?

Чонхо поднял на него взгляд из-под белоснежного капюшона:

— Там не было подобного. Люди могут справиться со всем, кроме смерти.

— Дерзай, — Юнхо кивнул, и Чонхо, закусив губу, запустил пальцы между нитей.

___________

— О, мы сегодня в ванной? Необычно. Чем займёмся? — Уён выглядывает из запотевшего зеркала — и замирает в ужасе, глядя на сидящего в пустой ванной полностью одетого Сана. Опустевший шприц на краю раковины и вскрытая упаковка со скальпелем дополняют картину.

— Я пойду с тобой. 

— Сан, нет!

— Я решил, — Сан качает головой. — У меня не получится тебя отпустить, понимаешь? У меня уже не получилось. С твоей смерти прошёл год, Ён-а, а я так и не пережил её.

— Потому что я, как дебил, пытался побыть с тобой подольше! Это не то, чего я добивался! — Уён перехватывает запястья, забирается на колени, прижимается к груди — так, будто может стать препятствием между Саном и смертью. — Пожалуйста, тебе просто нужно жить дальше. Без меня. Так вышло, Сан-и, но это не значит, что тебе нужно…

— Но я хочу. Ён-а, что с тобой?

Кожа теряет серебряный отлив, в глазах становится меньше черноты — а отметины с груди почти пропадают, превращаясь из вечных кровоподтёков в почти прошедшие синяки. Уён делает вдох — и закашливается, бьёт себя по груди, задыхаясь, и валится на Сана всей своей живой тяжестью, вдавливая его в ванну.

— Н-не знаю… но я больше не чувствую холода. Вернее, чувствую, — он отдёргивает руку, случайно соприкоснувшуюся со стенкой ванны. — Но это не тот, это живой… живой?!

Не веря ни себе, ни ему, Сан кладёт руку на чужую грудь. Так и есть: под кожей торопливо, нагоняя упущенный год, бьётся живое сердце.

Уён смотрит на него слезящимися глазами:

— Ещё хоть один блядский раз ты решишь себя убить — найду и придушу, — и, выдавив это, вжимается лицом в плечо и заходится рыданиями, вцепляясь Сану в плечи так, что завтра наверняка уже будут синяки.