Будь моей тенью

Это такой дурацкий бред – называть его при окружающих только по фамилии. Потому что знает – иначе голос предательски сорвётся, и все догадаются. Если ещё не догадались, конечно. Ей отчего-то хочется верить, что нет. Хотя, кому какое дело, если подумать.

Ещё большая глупость – пытаться скрывать собственные эмоции. Точнее нет, глупость состоит не в этом, а в том, каким способом она пытается притворяться другим человеком. Конечно, работа опера не подходит для выражения эмоций, но ещё меньше это дело подходит для её постоянной улыбки, иногда переходящей в неосознанный оскал. 

Её не воспринимают всерьёз и, одновременно, будто бы не доверяют. То ли от того, что она третий год в статусе «вечно новенькой», то ли как раз из-за попыток прятать собственные чувства ото всех, включая саму себя. Кого она обманывает, чёрт бы её побрал. И чёрт бы его побрал. Мать его. 

Тили, мать твою, трали, трали, мать твою, вали. 

Они всегда были так похожи и, одновременно с этим, так бесконечно отличались, что впору было сойти с ума. Схожесть была, конечно, больше внешняя. Такая сильная, что, когда её привели в музыкальную школу, все сразу решили, что он, сверхталантливый мальчик, гордость музыкалки, заканчивающий обучение в следующем учебном году, этой девочке – родной старший брат. Они не были родственниками вообще. А сходство – оно иногда случается.

Они и не общались, хотя учёба их сталкивала регулярно. У девочки обнаружили абсолютный слух, а мальчик, помимо прочих талантов, постоянно вёл всяческие концерты. Конечно, он быстро её запомнил, поэтому из череды малявочек, только начинающих свой путь в музыке, выделял её без труда. И здоровался, проходя мимо. Она кивала в ответ и старалась поскорее уйти прочь, потому что боялась подростков ещё больше, чем взрослых людей. И его боялась тоже.

А одноклассники её дразнили: то невестой, то сестрой, то вообще «левой» девочкой, которую взяли в музыкалку «по знакомству». Она никому не рассказывала, даже родителям. Отмалчивалась, потом огрызалась, потом игнорировала. 

Когда училась во втором классе музыкальной и третьем обычной школы, терпение детей закончилось. Они зажали её в круг в соседнем от музыкалки дворе и начали бить. Девочка, на удивление самой себе, не сжалась в привычный комок, а начала отбиваться. Да с такой силой, что нападающие опешили. Но ненадолго: их было значительно больше. Несколько ударов по голове – и она упала.

И неизвестно, что было бы, если бы не вмешался девочкин «брат», возвращающийся с занятий. Она даже не поняла, что произошло, но бить перестали. Более того, однокласснички почему-то выстроились в ряд и начали извиняться: совершенно не искренне, но очень дружно. 

Девочка подняла глаза и увидела своего спасителя:

– Простишь их? – спросил он. 

– Нет, – она с трудом сжала разбитые губы в тонкую ровную линию.

Девочка загремела в больницу. А дебоширов вскоре неожиданно исключили из музыкальной школы. Их родители возмущались, но это ни к чему не привело. А её вообще это мало заботило – она лишь хотела встретить своего «жениха» ещё разок, чтобы поблагодарить. Но, когда она вылечилась, он уже окончил музыкалку.

Профессию девочка выбрала неожиданную не только для окружающих, но и для самой себя. Её отговаривали, в неё не верили, но она упрямо стояла на своём. 

Обучение давалось до отвращения тяжко, особенно первые годы. Не раз и не два она рыдала от очередной неудачи или внеочередной несправедливости, несколько раз была на грани отчисления, а со временем и вовсе перестала считать сложности на своём пути. И, несмотря ни на что, справилась. Назло всем, в первую очередь, – себе.

Когда её пригласили в ФЭС, она согласилась раньше, чем осознала и поверила. И, в первый же свой выезд, чудом не опоздав, услышала за спиной хорошо поставленный голос с подозрительно знакомыми интонациями:

– Привет, Оля Дунаева.

Они сошлись на удивление быстро, хотя Павел Гранин, к её невольному удивлению, оказался практически не похож на того эмоционального Пашу, который отложился в детской памяти. 

Неразговорчивый, малообщительный, сдержанный, но неизменно галантный, он почти всегда держался особняком, хотя и допускал иногда шуточки и язвительные замечания в сторону коллег. Больше всего Гранин общался с Майским, с которым его объединяло военное прошлое, и с Лисицыным.

Для всех остальных Паша оставался чужим. И Дунаева исключением не была. Только вот Гранин, в отличие от остальных, если и сомневался в Ольге, то никогда этого не показывал и держался как с ней как с равной. Он вообще со всеми так держался, даже с полковником. И был так в себе уверен, что ему даже в голову не приходило кому-то и что-то доказывать. 

Это было очередное дело, обычно-необычное, потому что совсем простых дел в ФЭС, по определению, не бывало. И всё они раскрыли, всех поймали. Только спасли не всех, кого могли. 

Гранин собирался домой, когда увидел Дунаеву, сидящую с отсутствующим видом в буфете. Мужчина зашёл в помещение и положил свою руку поверх ладони Оли. Дунаева вздрогнула и, не думая, уткнулась лицом в грудь коллеге. 

В тот вечер они уехали вместе – так всё и началось.

Примечательно, что равновесие в их отношениях было практически недостижимо: или они проводили время вместе, толком не разговаривая, или собачились до хрипоты. Каждый отстаивал свои мировоззрение, принципы, привычки, свободу. Ни один не хотел меняться или уступить. Оля – в силу возрастного максимализма, Паша – из собственного упрямства. 

Гранин не любил привязываться к людям и отрицал даже для самого себя, что каждое утро просыпается с мыслями о Дунаевой. И как будто бы не замечал, что Ольга была единственной, кто мог вывести его из себя. 

А Дунаева боялась показывать свои чувства даже Гранину, потому что он всегда был очень сдержан. Почти всегда. Но в те моменты, когда Паша «открывался», Оле было не до того. Она с каким-то маниакальным упоением разглядывала коллегу, пытаясь сохранить его в памяти именно таким.

Жить без него она уже не могла, поэтому тоже пыталась сдерживаться.

Равновесие в отношениях достигалось только на работе: там были и шуточки, и долгие разговоры, пусть и о потерпевших, а не друг о друге, и пристальные взгляды Гранина, когда мужчина думал, что напарница ничего не замечает. А она замечала. И пыталась вяло успокоиться тем, что ни на кого больше Паша так не смотрит. 

А кошки, скребущие на душе, тем временем превращались в голодных тигров, которых мог успокоить только один человек – сам Гранин.

Их схожесть, в том числе не только внешнюю, но и в манере себя вести, вскоре увидели все. Но, в отличие от одноклассников Ольги из музыкалки, благоразумно молчали. Дунаева же, раз за разом, копировала Гранина, сама того не замечая. 

Но замечал он. И однажды, после не самой удачной смены, не выдержал:

– Оля! – он всегда называл её только так. Без вариантов. – Хватит быть моей тенью!

– В смысле? – не поняла девушка.

Павел хотел сказать что-то грубое, но последним усилием сдержался, сжав зубы:

– Ты. Меня. Копируешь. Во всём, – выдохнул он. – Поведение, интонации, голос, мимика, манера вести допрос – всё! Зачем?

Она не ответила, уйдя куда-то в себя. Последнее время это случалось подозрительно часто, поэтому Гранин взбеленился:

– Оля, да я как будто сплю сам с собой!

Она дёрнулась, как будто от сильной-сильной пощёчины. И, на мгновение, превратилась в ту самую девочку, которую когда-то избивали во дворе. Павел мысленно отправил себя в нокаут. 

Мгновения прошли в тишине.

– Оленька, чёрт, я не это хотел сказать, – он прикоснулся ладонью к ладони девушки. – Извини меня, пожалуйста.

Дунаева прекратила разглядывать стену и перевела нехорошо потемневшие глаза на напарника:

– Больше не будешь, – если бы голосом можно было бы замораживать, Павел был бы уже одним огромным куском льда.

В горле пересохло.

– Что – не будешь? – с трудом спросил мужчина.

– Всё.

Когда Тихонов попытался дозвониться Гранину, тот не ответил на звонок. Тогда компьютерный гений, будучи абсолютно уверенным в том, что оперативники тусуются вместе, позвонил Ольге и сообщил, где прячется предполагаемый преступник. 

Через несколько минут перезвонил Павел:

– Что звонишь, Паш? Я Оле уже всё сообщил про Матвеева, – сказал Тихонов и тут же оглох на одно ухо.

– Что ты ей сказал?! Где она?! Где Матвеев?!

Стреляла она, конечно, неплохо – попала. Но и Матвеев был не промах – пуля угодила куда-то в грудь.

Ранее Дунаева часто задавалась вопросом, о чём думает человек перед смертью. О ком он вспоминает, о чём жалеет? Всё оказалось просто, даже банально.

«Жалко, я Паше так и не сказала, что….» – на этом сознание начало предательски отключаться и формулировать не выходило.

Умереть ей не дали – подхватили на руки и куда-то потащили. Девушка не отключалась окончательно, но и оценить обстановку не могла. Уже в больнице, перед тем, как её завезли в операционную, Дунаева с трудом приоткрыла глаза. На неё смотрели другие. Бесконечно чёрные, до мурашек знакомые и как будто бы слезящиеся.

– Я люблю тебя, Оль, – голос Гранина звучал как сквозь вату.

«Предсмертные глюки», – решила девушка.

Врачи удивлялись и не могли нарадоваться – смертельно раненая пациентка, которую чудом спасли, стремительно шла на поправку. Объяснения тому не было, а прогнозы были как никогда положительные. 

Когда Дунаеву перевели в общую палату, к ней, как снег на голову, свалилась вся контора. Палата не замолкала ни на секунду, там постоянно что-то происходило. К счастью, Олина соседка оказалась вполне себе терпеливой женщиной и ни разу не возмутилась. 

Пришли все, кроме одного, некоторые, вроде Тихонова, были не по разу. Не приходил только Гранин. И именно тогда, когда Дунаева отчаялась ждать, он появился с букетом наперевес.

И без того изогнутые брови девушки изогнулись ещё больше в немом вопросе.

– Привет, – неожиданно робко сказал Паша. – Это тебе, – мужчина протянул букет.

На оживший труп смотрят с меньшим недоумением.

– Ты бы ещё ножкой шаркнул.

Глубоко вздохнул. «А чего хотел? За что боролся».

– Оленька, – ласковое обращение сорвалось само себе.

– Я за неё, – язвительно отозвалась Дунаева. Не смогла сдержаться.

Павел замолчал истуканом, и тогда девушка, театрально вздохнув, перевела взгляд на соседку, жующую очередной пирожок. Та начала работать челюстями ещё активнее, встала и неторопливо покинула палату. 

Не успела за ней закрыться дверь, как Дунаева чуть не задохнулась от ощущения горячих рук на своей талии. 

– Будь моей тенью, – тихо сказал Паша.

Оля прикусила губу, пытаясь не улыбаться слишком заметно.

– Неубедительно/

Гранин поцеловал её в макушку.

– Будь моим смыслом.

Паша был значительно выше и так крепко прижимал Олю к себе, что девушке пришлось задрать голову, чтобы увидеть его глаза. Гранин так на неё смотрел, что Дунаева поняла: это были не глюки.

– И я тебя.