Конец света

Лисицын стоял у подъезда и докуривал сигарету. Гордеева непроизвольно ускорила шаг:

– Кость, что-то случилось? – встревоженно. Не смогла сдержать эмоции, хотя очень старалась. 

– И тебе привет, – мужчина мягко улыбнулся и прикоснулся к губам собеседницы. Та чуть сморщила нос:

– Час уже стоишь, что ли? От тебя куревом разит, как будто пачку выкурил, не меньше.

Майор бросил взгляд на руку с часами:

– Сорок три минуты. И не пачку, а всего семь штук, – он усмехнулся.

Женщина закатила глаза:

– Сомнительное достижение, знаешь ли.

– Знаю, – не стал спорить Константин. – Пойдём домой? – он указал взглядом на дверь в подъезд.

Гордеева подозрительно сощурилась: судя по настроению Кости, ничего не случилось. Во всяком случае – ничего серьёзно-катастрофического. Но и встречать он её на улицу раньше не выходил. Даже во время цветочно-букетного периода их отношений. 

Нельзя сказать, что женщина была этим как-то недовольна: ей куда важнее были уважение, которое проявлялось в абсолютном доверии Лисицына и его искреннем интересе к ней, и забота, которой майор перманентно окутывал Гордееву с ног до головы. Иногда до такой степени, что она ощущала себя маленькой девочкой, отчего безумно смущалась. 

Гордеева. Смущалась. Понимаете? 

Ну и постель: как бы ни звучало, Гордеевой всегда были важны качество и накал интимных отношений. А всякая подростковая романтика не вызывала в ней умиления даже во времена юношества.

Проблема долгое время была в другом: те аспекты отношений и те, казалось бы, избитые донельзя мужские качества, которые женщина считала важными в противоположном поле, практически не встречались ей в одном-отдельном экземпляре. А если и встречались, то обязательно вкупе с какими-нибудь заскоками, терпеть которые Гордеева, конечно же, не собиралась. Она вообще не имела тенденции подстраиваться под людей. 

Пока в её жизни не появился Лисицын.

Она обратила на него внимание сразу: такой типаж ей нравился. И сразу же заметила, что это взаимно, что, по её мнению, было естественно и весьма предсказуемо. Однако цепочка последующих событий решительно отказывалась укладываться в голове Гордеевой. 

Костя не кадрил, не сыпал комплиментами направо и налево – он вообще мало разговаривал. Не пытался затащить в постель или хотя бы в близлежащий ресторан – даже не лез с поцелуями раньше времени. Не пытался быть лучше, чем он есть и, при этом, не пытался переделать Гордееву, чем поголовно грешили все предыдущие кандидаты. 

Мужчина просто был рядом и именно тогда, когда это было необходимо. Следил за тем, чтобы Гордеева поела, не замёрзла и не забыла надеть бронежилет на выезд. С боем отбирал большую часть отчётов, которые она терпеть не могла заполнять (в чём никогда и никому не признавалась), клеил обои в её квартире. Просто и молчаливо: узнал, что женщина делает ремонт и пришёл. И поклеил, не слушая возражений. Идеально ровно и с первого раза. 

А потом Гордеева узнала, что он ещё и с детьми ладит в разы лучше, чем она. И, хотя этому явлению было вполне логичное объяснение (Лисицын был старшим из пяти детей в семье), скрыть изумление не смогла. 

А потом она заболела, что с ней случалось редко и проходило быстро. Но не в тот раз: температура под сорокет, голос как у Дарт Вейдера и абсолютная неспособность к передвижению. Никому ничего не сообщила, как водится, о помощи тоже не просила. А Лисицын снова взял и пришёл. Лечил терпеливо, не обращая внимания на нытьё, отказ от лекарств, попытки поскандалить и отвратительный из-за болезни внешний вид. Вылечил – и остался. 

Так и сказал, де-факто:

– Я остаюсь, – и добавил, видя выражение лица женщины, – но, если хочешь, можем жить у меня.

Она долго не верила: язвила, цеплялась к словам (потому что к действиям не получалось), пытаясь привычно-цинично относиться к нежданно-свалившейся на неё, практически убеждённую холостячку, семейной жизни. 

Пробовала устраивать проверки: то демонстративно не сообщала о каких-то глобальных проблемах, в которые впутывалась по самое «не хочу», а то ныла из-за каждой стрелки на колготках или очередного сломанного ногтя.

Лисицын не провоцировался. Не уходил, хлопая дверью, не ругался, не злился и даже не возмущался. Если уж совсем терпения не хватало – прижимал Гордееву к любой ближайшей поверхности и целовал до умопомрачения. 

Единственным камнем преткновения была пагубная привычка мужчины. Но он старался при Гордеевой не курить, а она, в свою очередь, возмущалась по минимуму. Даже не возмущалась, а скорее ворчала.

Однажды не выдержала:

– Зачем ты меня терпишь?

– Я тебя не терплю, а люблю.

На следующий день женщина проснулась с ясной мыслью о том, что хочет замуж. Но, естественно, смолчала.

Лисицын открыл дверь:

– Только не торопись.

– Да что случилось-то? – снова поинтересовалась Гордеева, тщетно вглядываясь в кромешную тьму подъезда.

Вместо ответа мужчина достал из кармана фонарик и посветил на ступеньки:

– Электричество отключили во всём доме.

– Нормаально, – с лёгким возмущением протянула женщина. – И на какой срок?

– Сказали, что завтра починят, – спокойно сообщил Костя, как бы между делом обняв собеседницу за талию. – Там авария на станции какая-то.

Чёрт. Иногда она всё-таки жуткий тормоз.

– То есть, – голос предательски дрогнул, – ты вышел меня встречать, чтобы я тут не убилась ненароком?

– Угадала.

– Ты мог бы просто позвонить и предупредить, чтобы я была осторожнее. Ты же мог замёрзнуть, – максимально ровным тоном сказала она. 

Ответом ей послужила еле слышная усмешка, которая отчётливо ответила за своего хозяина – не мог. Оба раза не мог.

В глазах противно защипало. Гордеева даже порадовалась, что света нет. Они зашли в квартиру, Костя за руку, как ребёнка, довёл женщину до дивана, усадил и направился на кухню, откуда пахло чем-то вкусным. Вскоре на журнальный столик перед Гордеевой опустилась кастрюля, по максимуму забитая подогретым рагу.

– Пустил в ход всё, что было в холодильнике?

– Иначе испортится.

– Мы же это не съедим.

– Ночь длинная, – она не видела Костиного лица, но могла поклясться, что он широко улыбнулся, как улыбался крайне редко.

– То есть, спать ты не собираешься? – тоже не могла сдержать улыбки.

– Кто знает, – почти промурлыкал мужчина и, неожиданно поцеловав Гордееву в ухо, быстро отстранился. 

Гордеева не сдержала разочарованный вздох и услышала в ответ лёгкий смешок. Кровь прилила к щекам. Что делает с ней этот майор, а?

как

хорошо

что

нет

света

Лисицын отошёл на несколько шагов и стал шарить по ящикам.

– Что ищешь?

– Свечи.

– У тебя и они имеются? 

– Угу, со свиданий с девушками остались.

– Чегоо? – возмущённо.

– Ну, ты же этого ответа от меня ожидала.

– Неправда, – почти детско-обиженным голосом.

– Или сама бы это сказала, разве нет?

– Как хорошо ты меня знаешь, – не смогла ни промолчать, ни найти достойного ответа. 

Чёртов Лисицын.

Гордеева смотрела, как Костя зажигает свечи, и чувствовала себя полной идиоткой из каких-нибудь мыльных сериалов отечественного, а то и бразильского производства. Влюблённой от самых пят до макушки идиоткой. 

До-жи-ла. 

Как ты докатилась до такой жизни, Гордеева? 

– Катюш, – она настолько глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как Костя оказался рядом.  

– Что? – отчего-то спросила шёпотом.

– Закрой глаза, пожалуйста, – ей показалось, или мужчина волновался? 

Закрыла и через несколько секунд ощутила огромный букет на своих коленях.

– Кость, – вышло сипло, – с чего вдруг? – откуда ком в горле, Гордеева? Совсем спятила?

Вместо ответа Лисицын надел ей кольцо на безымянный палец.

Под утро рагу действительно оказалось съедено. А свечи советской закалки сгорели лишь на треть.

– А говорила – «мы же это не съедим», – передразнил Гордееву Костя.

– Ночь длинная, – вернула ему фразу женщина и ногтем безымянного прочертила дорожку от уха Лисицына до груди. Мужчина перехватил её ладошку и поцеловал:

– Ты мне так и не ответила, – напомнил он. Гордеева помолчала, вглядываясь в до мурашек любимые глаза.

– Если ты бросишь курить.

– Если ты подаришь мне наследников.

– Если у них будут твои кудри.

– Если у них будут твои глаза.

–… Да.