Келус прилипчивый.
Не сказать, что Дань Хэну это совсем не нравилось, наоборот, он был в тихом восторге. Келус приходил к нему, когда чувствовал себя одиноким, и оплетал всеми конечностями, словно Дань Хэн мог его оттолкнуть. Иногда Келус приходил играть в мобильные игры в архив, опираясь на него половиной своего веса, и единственное, что в таком случае мог сделать владелец комнаты — расслабиться, позволяя полулежать на себе со всем удобством.
А иногда Келус не приходил. Иногда он сидел один в общем вагоне, когда все спят, и смотрел на мерцающие звёзды, а они пели ему истории из далёких миров, которые им только предстоит посетить. И уже Дань Хэн садится рядом, молча протягивая тёплую кружку чая, и Келус благодарно кивает, на миг обжигая золотом глаз. В такие моменты Дань Хэн чувствует что-то странное, видя Келуса будто впервые. Келус же отпивает из кружки, ставит ту на журнальный столик и доверчиво прижимается к боку, и странный блеск из золотых глаз будто улетучивается. Келус становится привычным Келусом, и Дань Хэн осмеливается прислониться лбом к его плечу, чувствуя, как тот склоняет голову и зарывается забавно носом в макушку.
И все эти моменты осколками сыпятся на землю, как рассыпался образ Дань Хэна, ставшим Старейшиной Лофу. Потому что у Келуса в его златых зрачках отражалась тёмная-тёмная ночь, делающая его совсем чужим. Незнакомым.
Взгляд обжигает. Режет Дань Хэна по живому и он совсем ничего не может сделать.
Келус качает головой на его неуверенный вопрос, и отворачивается. Дань Хэн хочет к нему прикоснуться. Хочет убедиться, что всё в порядке. Хочет почувствовать, что Келус всё ещё на его стороне, что он всё ещё его. Что Келус рядом.
Он в отчаянии тянет дрожащую руку, легонько касаясь пальцев, неуверенный. Его оттолкнут? Его не примут? Не простят?
Пальцы Келуса так же легко сжимают в ответ, и Дань Хэн весь будто обмякает. Хорошо. Его не оттолкнули. Это отлично. Значит, они поговорят позже.
Всё хорошо, пока Келус держит его за руку.