Коснись меня

Говорят, делать то, что очень хочется сделать — высшее блаженство из всех существующих. Не поспоришь. Но проведя не один месяц в дороге, постоянно прячась по темным углам и вонючим подвалам, не имея возможности даже толком умыться, понимаешь, что делать то, что хочется — это одно, а вымыться в горячей воде — совсем другое. И выродки с ним — с тем, чего хочется. В сток утекает грязно-серая рваная пена, а деревянная купальня с чистой, исходящей паром водой ждет его, раскинув гостеприимные руки-борта. У него сегодня приз — он не просто может помыться, он может провести в этой воде столько, сколько пожелает, не прикидывая, когда именно под дверью его убежища послышится топот казенных сапог. 

Дагмар с наслаждением еще раз вымыл голову и забрался в купальню. Девушка принесла ему одежду, и он с благодарностью и, по возможности, деликатно принял и другое ее подношение — соленое и сладкое одновременно, густую и теплую кровь. Потом как смог пятерней расчесал сильно отросшие завивающиеся волосы, затянул на себе тонга, подумав, отложил рубашку и набросил тонкий шерстяной хорт прямо на голое тело. Не удержался и погладил мягкую ткань рукой — он давно не носил чистого, а такого роскошного не носил, наверно, никогда. Это была одежда аристократа. Приятно было думать, что этот хорт гладил кожу любимого, но вряд ли это было так — Дагмар был крупнее, а хорт пришелся ему впору.

В спальне, которую ему указали, слуги уже растопили камин, а на кровати заманчиво откинули шелковые покрывала. Блаженно жмурясь, Дагмар потянулся и не сразу заметил, что у него гости: на кушетке у окна полулежал Язет, закинув руки за голову и свесив на пол по-домашнему босые ноги. Он лениво разглядывал Дагмара, который сразу ощутил себя не в своей тарелке и запахнул хорт.

— Надеюсь, ты не против одежды моего отца — другой подходящей нет.

— Вовсе нет, — запротестовал мужчина, почувствовав облегчение от того, что можно не молчать, и широко улыбнулся. — А я еще удивился, откуда здесь одежда моего размера. — Дагмар вдруг вспомнил, как сильно поменялись их роли теперь, и резко осекся. — Простите, милорд, я забылся, — пробормотал он, опускаясь на колено перед кушеткой. 

Прохладная рука скользнула по его щеке и приподняла лицо за подбородок.

— Пока мы одни, можешь называть меня по имени, как раньше. 

Карамельные глаза смотрели, казалось, в самую душу, и Дагмар замер, боясь дышать, боясь спугнуть эту внезапно возникшую близость. Но Язет почти сразу оттолкнул его и поднялся. Дагмар не спешил вставать с колен, мурашки бежали по коже от щеки, которой касалась его рука, и мужчина лелеял это чувство, прикрыв глаза.

Язет склонился над шкатулкой с травами и пузырьками масла, которая стояла на столике в каждой комнате — найдазе ценили игру ароматов. Он смешал что-то и осторожно понюхал горячее марево над аромалампой. Потом ловкие руки небрежно отпихнули ее от себя, совсем как Дагмара только что. И мужчина ощутил укол разочарования, которое тут же подавил: даже если он будет для Язета просто вещью — пускай, заслужил. Но мечта все равно оставалась… От лампы поднимался горьковатый запах осенних хризантем.

Язет внезапно прислушался к чему-то и быстрым шагом пересек спальню. Он широко распахнул балконные двери, и оттуда, словно волна через борт, рванулся аромат и шум дождя. Взметнулись шторы, и по комнате зашелестел ветер. Свечу под лампой сразу же задуло. Дагмар, окаменевший, смотрел на темный силуэт на фоне светлой арки. Ему был виден приподнятый профиль, закрытые в экстазе глаза, полуоткрытые словно для поцелуя губы… Словно он ждал любовника, умоляя его о ласке. 

Дагмар не помнил, как он поднялся на ноги, как оказался за спиной Язета. Он очнулся, когда до теплой желанной кожи оставалось всего ничего, и отдернул руку. Бредом и галлюцинацией показались слова:

— Коснись меня, Дагмар, я так этого хочу… 

Энвер не рискнул снова приблизиться к нему, он верил, что у него разыгралось воображение — Язет Неприкосновенный не может просить коснуться его. Но шепот повторился:

— Коснись меня… 

Дагмар подошел вплотную, так близко, что обнаженной грудью ощущал тепло чужого тела. Руки поднялись, но он не знал, что с ними делать. В конце концов, положил их ему на плечи, сжимая, лаская сквозь ткань. И тут же сорвался. Волосы его наваждения пахли так же, как сад за окном. Его кожа была бархатно-шелковистой, тонкой, с едва уловимым ароматом мыла. И Дагмар не замечал, как Язет вздрагивает от каждого касания, каждого мимолетного поцелуя. Но едва лишь тот шепотом попросил: «Остановись!..» — Дагмар тут же замер и отпустил его. 

Аристократ повернулся к нему лицом. Тяжелое дыхание разрывало грудь обоим. Расширенные бездны зрачков смотрели в свое точное отражение, но на скулах Язета загорелась бледно-розовая заря, а Дагмар давно разучился краснеть. Как будто подталкиваемый невидимым суфлером, Дагмар опустился на колени и, взяв его ладонь в свои, прижимаясь к ней губами, лихорадочно зашептал:

— Накажи меня этой рукой — я приму, ласкай меня этой рукой — я лягу под ней, отдай мне ею приказ — я исполню, укажи мне на дверь — я уйду, убей меня ею — я умру счастливым. Но не отнимай у меня этой руки… Не будь жестоким. Я — твой навсегда, с того самого дня, как... 

Язет молчал. Много ли он слышал искренних клятв от своих подданных? Вероятно, ни одной. Но эта была настоящей, пусть слова были совсем иными, не теми, что предписывались по регламенту. Бывший телохранитель лорда Морета словно бил каждой фразой куда-то под ребра, и становилось невозможно дышать. Хрипло, преодолевая сопротивление себя, своего голоса, этого мгновения, Язет ответил:

— Принимаю.

Дагмар резким движением скинул со стола потухшую лампу. Масло разлилось по полу лужицей, усеянной осколками. Одним из них мужчина порезал себе шею и замер, склонив голову в немой мольбе сделать его клятву законной. 

Эти губы и руки, эти касания — Дагмар понял, что большего наслаждения не испытывал никогда и уже никогда не испытает. Внутри все сжималось от давления губ на шею, от пальцев, вцепившихся в волосы. Язет сделал не символический глоток, он пил его в полную силу, уже пронзая клыками кожу. И Дагмар подумал, что готов отдать собственную суть, предложи ему кто сделать его отдающим для лорда Орсис.

Потом они оба без сил сидели прямо на полу и смотрели в сад. Дагмар чувствовал, как его тело медленно восстанавливает утраченное, голова кружилась, и едва ли хотелось шевелиться. Язет словно выдохся после эмоциональной разрядки. 

Дагмар рискнул спросить:

— Ты жалеешь, что тогда дал мне слово?..

Аристократ долго не отвечал, как будто не слышал вопроса. Абсолютно неподвижный он сидел спиной к нему, откинувшись на его грудь. Когда зазвучал его голос, Дагмар даже не сразу вспомнил, о чем спрашивал.

— Не жалею. Ты был умнее меня.

— Я был не умнее. Я тебя любил, — возразил он.

Медноволосая голова лениво перекатилась, Язет попытался заглянуть ему в лицо.

— А сейчас не любишь?

— Люблю и сейчас, — неожиданно легко ответил Дагмар, он не думал, что когда-нибудь сможет это произнести. — Но совсем иначе.

Язет продолжал смотреть на него. И мужчина кожей чувствовал его непонимающий взгляд. Найдазе не знают любви, кроме той, что питают к роду, к семье. Любовь Дагмара не братская. Мучительно подыскивая точные слова, на которые он никогда не тратился, Энвер ответил:

— Сначала я захотел твое тело. На летнем балу я буквально видел тебя нагим в своей постели и владел тобой безраздельно, — он помолчал. — Я был уверен, это сделает меня счастливым, я был одержим. Но когда я получил, что хотел, оказалось, этого мало. И я понял, что мне нужен твой разум вместе с телом. Твое внимание. Но его я получить не смог. И только много, очень много времени спустя я понял, что для счастья мне нужно позволение прикоснуться к твоей сущности — душе, как говорят люди. И тело, и разум без души стоят немного. 

Они снова молчали долгое время. Потом Язет произнес:

— Я только однажды видел, как ты раздеваешься. 

Столько всего странного и совершенно невозможного произошло за короткий отрезок времени, что Дагмара совсем не удивила эта полупросьба. Он поднялся и, стоя перед Язетом, медленно, с тайным знанием и грациозностью, неожиданной для воина, стянул хорт, размотал пояс тонга и позволил ему скользнуть на пол по бедрам и ногам. Вышагивая из одежд на полу, он как будто с гордостью явил свое тело изучающему взгляду карамельных глаз. 

Оно было тем же, что помнил Язет. Сильное, крепкое, мышцы на нем не бугрились, но выступали плавными изгибами, играя светом и тенью. На грани эталона и безобразия. Бесстыдное в своей чисто мужской красоте. Лорд Орсис коснулся горячей кожи, и кончики пальцев побежали вверх от щиколотки, по икре и под коленом, по бедру, по животу до груди, по шее, зарылись в густую массу темных, свободно рассыпавшихся волос. Прикасаясь, лорд медленно поднялся и теперь стоял со своим гостем лицом к лицу.

Дагмар ждал поцелуя, но он стал для него неожиданностью — властный, крепкий, глубокий, жадный. И он подчинился ему, вздрагивая всем телом, как недавно Язет. Желанные губы на мгновение оторвались от его рта, чтобы прошептать, обдавая жаром:

— Моя очередь. 

Они свалились на кровать, неясно как оказавшуюся у Дагмара под коленями. Но Язет сразу поднялся и, прожигая его кипящей в глазах страстью, тягучей и черной словно смола, начал раздеваться сам. 

Вещи слетали с него как листья с ветки по осени. И Дагмар, завороженный, не мог отвести глаз. Его мальчик изменился, возмужав. Тело не утратило стройности и гибкости, но то была стройность взрослого мужчины, не избегающего физических нагрузок. Плечи стали шире, раздалась грудь, в руках ощущалась скрытая сила, но природная худощавость накладывала на это свой отпечаток, превратив изысканное творение природы в идеальную скульптурную модель. 

Его откровенное желание оказалось для Дагмара сюрпризом, но Энвер только тяжело дышал, ожидая действий. 

— Моя очередь, — тихо повторил Язет, стоя у кровати. 

Дагмар нервно сглотнул. Подсознательно он уже всё понял, но полностью осознал, что это значит, лишь сейчас. Карамель глаз, смотрящих на него сверху, была непреклонна.

— Подними руки и не смей касаться меня, — и когда Дагмар исполнил приказ, Язет тихо добавил: — Пригласи меня, Дагмар. 

Нервное дыхание срывалось с дрожащих губ, почти паническое, в бездне расширенных зрачков царила неуверенность и неясная мольба. Но колени дрогнули и медленно разошлись в стороны. И если Дагмар этого не понимал, то Язет точно видел, что мужчина этого хочет.

Язет не был жесток, как Дагмар в первый раз. Он зажег его тело страстью, лаская так, как только он один и умел, ни на секунду не переставая наращивать возбуждение, не давая ни мига передышки, чтобы ни у кого из них не было времени на раздумья. У него был хороший учитель. Язет видел, как сжалась челюсть на запрокинутом лице, когда он вторгался в Дагмара, но после складка между бровей разгладилась, и снова приоткрылись плотно сжатые губы, когда он сыграл на его теле симфонию наслаждения. Когда оба достигли разрядки, они долго лежали, не шелохнувшись, пока Язет не перекатился на спину. Пышущие жаром тела остужал прохладный влажный ветер. Чуть позже Язет принес для них обоих мокрое полотенце, и стало холодно. Они забрались под покрывала, тесно прижимаясь друг к другу. Слова были не нужны. Страсть ненадолго схлынула, оставив их обоих пустыми сосудами, выброшенными штормом на берег. Просто сосудами без мыслей.

В какой-то момент Дагмар ткнулся носом куда-то за ухо Язету, и они снова начали целоваться. Теперь жажды и жадности в них было поровну. Дагмар избегал прикасаться к Язету руками, лишь поддерживая его за талию. В перерывах между горячечными поцелуями, глядя в расширенные зрачки, почти видя там отражение себя, Язет отчетливо сказал:

— Коснись меня, Дагмар, — и добавил чуть, тише, слегка неуверенно, почти умоляя: — Возьми меня… 

Руки дрогнули, накрывая бедра любимого, отыскивая тайные тропки на его теле, касаясь запретных раньше мест. И теперь Дагмар видел его карамельные глаза так отчетливо, как никогда прежде — Язет больше не прятал их от него. В них было все, чего Язет никогда ему не скажет, но даст прочесть, когда они вдвоем — единственные на целой земле, в средоточии тьмы, в плену сладострастия, когда они — любовники. 

«Люби меня, Дагмар…»