Родовое поместье Лю, три дня назад полное гомона, с возвращением господина неожиданно стихло. Слуги, что пугливо оглядываясь обсуждали временную отставку Третьего Генерала, сумели наконец успокоиться. Хоть по городу ходили с каждым днём всё более пугающие сплетни, все они оставались полной чушью. Клеветой. Господин Лю был абсолютно здоров, хоть уже который день сидел запертым в одной-единственной комнате, не желая её покидать. Стоя у неё, две взволнованные горничные шептались между собой. Они не находили смелости потревожить чужой покой.

— Мэймэй,* а ты уверена, что он там не умер? — недоверчиво спросила Ша Наньи.

*Мэймэй; -мэй (妹) — младшая сестричка; ласковое обращение к младшей девушке (которая не обязательно является членом семьи).

— Не говори глупостей! Его ничто не может убить… — шепнула ей Ци Наньи, косясь на ширму, слишком взволнованная, чтобы проверить чужую догадку. — Как думаешь, сколько ещё он там пробудет? Я устала, хочу сесть и почитать…

— Ци-сюн* сказал, что он выбирается время от времени, но тут же возвращается обратно. Даже Дай-гэ не смог его вытащить…

*-сюн (兄) — старший брат, уважаемый друг; вежливое обращение к старшему сверстнику.

Они, позабыв про свои дела, так и продолжили бы тихо перешёптываться поодаль от библиотеки, косо на неё поглядывая, но их вдруг прервали. Лю Бинмо появился в проходе. Он отпихнул ширму так резко и внезапно, что обе девушки подпрыгнули на месте, едва не взвизгнув. С испугом они уставились на господина. В черных мешках под его глазами можно было укутать целую столицу, но, с другой стороны, вместо привычных усталости и безразличия, на лице мужчины неприкрыто читалось удовлетворение. Он был полон сил и очень чем-то воодушевлён… Это испугало Ци Наньи и Ша Наньи ещё сильнее.

Шепотки своих горничных Лю Бинмо услышал давным-давно. Не обращая внимания на то, как девичьи тела вытянулись, как две натянутые струны, стоило подойти ближе, он заявил:

— Всё кончилось.

Служанки уставились на него, хлопая ресницами, будто видели в первый раз. Поспевая друг за другом, они спросили:

— Что кончилось?

Лю Бинмо потянулся к рукаву, где в тайном кармане приберёг ещё благовоний, и, закурив их, пояснил:

— Романы, которые были в библиотеке. Я прочёл их все, — и, прежде, чем девушки успели осознать, что сейчас услышали, добавил: — Однако не думайте, будто я поверю, что у вас нет чего-то более стоящего.

Наконец, до девушек дошло, и глаза обеих тут же выкатились, стали шире озёр. Их господин… прочитал все их романы?! Все?!

«Не может быть!» — одновременно пронеслось у Ша Наньи и Ци Наньи в головах. Если Лю дае в самом деле все их прочитал, так почему они всё ещё живы?! Почему ещё не сгорела библиотека?! Почему вообще Лю дае выглядит таким довольным?!

Вдвоём они готовы были стоять в ступоре и неверии целый день, но под давящим взглядом господина им пришлось скорее соображать.

— Господин, вы что, в самом деле… — начала Ша Наньи, но Ци Наньи быстро прикрыла ей рот. Она спросила первой:

— Господин, что значит, чего-то более стоящего? Хотите сказать, вам ничего не понравилось?

Лю Бинмо вздохнул и помотал головой. Из рукава он аккуратно достал одну из прочитанных им книг.

— Некоторые были просто ужасны, другие пришлись мне по вкусу. Особенно эта: её сюжет хорош и герои своими поступками сильно меня впечатлили… Но почему я должен наблюдать, как слепая до намёков девица и немой червяк, которого она любит, не могут до самой последней страницы сказать друг другу о своей симпатии? Это раздражает.

Обе горничные про себя сильно оскорбились таким комментарием, но виду не подали. Они, будучи красавицами, падкими на невинную затяжную романтику, не могли согласиться с господином, пусть и самим им хотелось время от времени разорвать все страницы в клочья. Но, с другой стороны, теперь они понимали, чего желал Третий Генерал. И точно знали, где это взять. Переглянувшись друг с другом, они стали мысленно спорить, кто должен ему рассказать.

— Ну? — нахмурившись, Лю Бинмо заставил их спорить быстрее. В безмолвной битве проиграла Ша Наньи. Она сделала глубокий вдох, смирившись с поражением, и вполголоса пробормотала:

— Лю дае… Хотели бы вы прочитать продолжение этой истории, в котором герои ведут себя более… открыто?

— Мои слова мимо вас ветром пронесло? Если у вас имеется такое, то не медлите и принесите его мне.

Горничные переглянулись вновь, ища друг в друге поддержку, прежде, чем решиться посвятить генерала в их маленькие девичьи тайны. Они очень хотели бы увидеть его реакцию. Ведь если ему понравились лелеемые ими романы… то и подобное тоже должно понравиться? Должно ведь? Им либо выдадут премию, либо заставят ходить по углям…

«Была не была!» — обе набрали воздуха в грудь. Лю Бинмо заметил, как покраснели их щёки, но совершенно не понял почему.

— Горничной Ху Сянь* тоже не понравилась концовка, поэтому она решила сама всё переписать. И нам её версия тоже очень нравится, хотя в ней очень много… специфичного.

*Ху (狐) — лиса; Сянь (闲) — свобода (от работы), отдых.

— Сама? — Третий Генерал нахмурился, покосившись на своих служанок, а те мигом ему закивали. Эта новость так захватила его мысли, что он не услышал ничего, сказанного после.

Этот роман и так был написан женщиной. И, хоть ему и понравилось, но всё же недостатков в нём нашлось предостаточно. Бессознательно он сразу решил, что ещё одна женская рука окончательно превратит эту хорошую историю во что-то второсортное.

Лю Бинмо никогда не относился к женщинам плохо. Отец учил его уважению и почтительности с самого малого возраста, и, благодаря его усилиям, Третий Генерал за всю свою жизнь не обидел ни одной девы. Тем из них, кто нуждался в помощи, он бескорыстно помогал, а тех, кто проявлял к нему симпатию, искренне благодарил, хоть никогда и не отвечал взаимностью. Даже двух горничных — двух маленьких осиротевших девочек — он сам забрал к себе в поместье и вырастил грамотными и вежливыми, несмотря на взявшуюся из ниоткуда избалованность. Только одну женщину Лю Бинмо не стеснялся побить, но лишь потому, что та боролась с ним почти на равных. Свирепая, властная и решительная — она оставалась его маленьким секретом, и даже сама о том не подозревала.

И всё же, несмотря на такое хорошее воспитание, Третий Генерал оставался предвзят: он никак не мог представить, чтобы женщина могла справляться с некоторой ответственной работой, а если представить и удавалось, то оставался уверен, что женщина не сможет справиться с ней хорошо. Раньше, сколько бы раз не доводилось видеть подтверждение обратному, Лю Бинмо оставался непреклонен… Но теперь, на горьком опыте вкусив последствия собственного упрямства, он понял, что пора менять собственные взгляды. Отвергнув старые убеждения, он согласился.

— Найдите Ху Сянь и передайте мне её… вариацию.

— Конечно, Лю дае! Мы немедленно найдём её! — пролепетали друг за другом Ша Наньи и Ци Наньи. Они, сделав малый поклон, бросили Лю Бинмо наедине с собой в пустом коридоре и побежали искать старшую горничную.

Лю Бинмо, проводив их взглядом, вдохнул душистый аромат благовония. Он постоял ещё немного в одиночестве и, докурив, вернул книгу в библиотеку. Делать в этой комнате ему теперь было нечего. В последний раз окинув место, ставшее для него одним из любимых, он прикрыл его ширмой и направился в трапезную.

Время, судя по его внутренним часам, было как раз обеденным. С кухни, к тому же, уже доносился аромат специй, имбиря и жареного мяса… Повара готовили хуншао жоу.* Лю Бинмо смог понять это по одному только запаху. Этот запах во время похода в Северное Море часто вспоминался ему во снах. За два года Третий Генерал успел забыть чувство сытости и вкус хорошей еды. Он заранее представил, как приятно будет впиться зубами в этот сочный кусок свинины, не спеша пережевать его и проглотить… Просто наслаждаться тем, как жареное острое мясо обжигает язык, шкварчит, тает во рту… Проснувшийся голод подсказывал, что пора бы ускорить шаг. Тем не менее, Лю Бинмо не торопился.

*Хуншао жоу — тушеное мясо в соевом соусе по-красному, классическое блюдо китайской кухни.

Половицы, согретые ярким солнцем, отдавались теплом под босыми ногами, когда он проходил мимо небольшого внутреннего сада. Этот сад был его любимым местом: если появлялся в прошлой жизни свободный момент, то первым делом генерал возвращался в родное поместье, а потом сразу шёл сюда. Так же всегда делал его отец. Сейчас, после двух лет, проведённых в Северном Море, среди голых деревьев, вечных снегов и слякоти, он смотрел на это прекрасное место, и не мог перестать любоваться. Оно осталось точно таким же, каким он запомнил его, когда уезжал.

Это была невероятной красоты картина: утренняя роса на лепестках напоминала россыпи драгоценных камней; в маленьком пруду у мостовой плескались карпы кои, голодные и капризные; полуденное солнце, достигнув своего пика, проникало сквозь крону деревьев цинового цвета и играло с тенями так, будто это место покоилось под морской гладью… А жемчужиной этого места всё так же являлись цветы. Лотосы, камелии, пионы, гардении — все они разноцветным полем расстилались по саду.

Каждый цветущий бутон напоминал генералу о тех временах, когда каждый сорт, попавшийся на глаза, он лично привозил из разных уголков империи. Цветочек за цветочком он выстраивал свой внутренний двор, до тех пор, пока тот не стал сравним, разве что, с одной из богатых резиденций Южного Моря. И всё это в прошлой жизни он собственными руками загубил…

Лю Бинмо сделал глубокий вдох. С ледяной стены, защищавшей его сердце, скатилась первая оттаявшая капля.

На тропах, украшенных фонтанами и изящными барельефами, трудился Ван Ци* — человек, способный в одиночку сделать столько, сколько не смогла бы дюжина слуг. Сейчас он с ножницами в руках возился с подстриганием кустов. Один он подстриг под форму чайной чашки, второй — под пышную рисовую булочку, а третий как раз превращал в лунный пряник. Глядя на его творения, Лю Бинмо почувствовал, как мысленно возвращается к запахам с кухни, но он быстро отмахнулся от навязчивого голода, как привык это делать во время кампаний.

*Ван (汪) — водоём, пруд; Ци (汪) — семь, седьмой.

Говоря откровенно, то, чем занимался сейчас Ван Ци — было для него вовсе не обязанностью, а лишь одним из многочисленных увлечений, но он был так хорош в своём деле, что запретить ему уход за садом не повернулся бы язык. С каждым движением лезвий в его руках, родные этому месту растения, среди которых были и четверо благородных,* приобретали такое очарование и ухоженность, какой во всем Юнгэ,* их прибрежном южном городе, не нашлось бы равных.

*Четверо благородных — четыре растения китайской поэзии, символизирующие четыре времени года: слива, орхидэя, бамбук и хризантема.

*Юнгэ (永歌) — вечная песня; город Вечных Песен.

Подавшись желанию прогуляться по саду ещё, Лю Бинмо соступил с половиц на горячую мягкую землю. Проходясь по дорожке, выложенной камнем, он быстро скрылся среди растений.

Снова стали лезть в голову мысли о войне, о будущем, о потерях и о собственном долге. Чтобы избавиться от них, он не придумал ничего лучше, кроме как перестать думать. Его голова мигом опустела. Генерал слился с природой в гармонии. Тишину разбавлял только шелест кроны, щебетание маленьких птичек и жужжание пчёл. Аромат цветов разносился лёгким ветром повсюду, ублажая лёгкие.

Чем дольше Лю Бинмо бесцельно блуждал по тропам, пугая проходящих мимо слуг, тем больше понимал, что вот-вот потеряется среди них. Растворится и исчезнет, забывшись так же, как забылся недавно в чтении.

Его прогулку прервал чей-то тихий, болезненный писк. Лю Бинмо обернулся. За одним из кустарников кто-то скрывался. Узнав торчащую сверху макушку, генерал переполнился любопытством, а его синие глаза по-хищному сверкнули. Он неторопливо приблизился к прячущемуся… Там действительно оказался Шайбэй. Он сидел на коленях, склонившись над яркими пурпурными цветами, и потирал опухшую ладонь. Светлые брови сошлись к переносице, а глаза покраснели по краям. Раб осторожно дул на покрасневшую кожу.

Лю Бинмо почувствовал, что в этой картине было что-то не так. Обдумав увиденное ещё раз, он вдруг поймал себя на мысли, что уже много лет не видел, как этот мальчик корчится от боли. Одно за другим проплывали воспоминания, в которых бывший принц, ни на миг не поморщив лица, принимал послушно любую пытку: его били кнутами и палками, резали стеклом, заставляли ходить по углям… Иногда этот покорный мальчишка даже заставлял себя улыбаться, чтобы скорее угодить господину. И Лю Бинмо бы соврал, сказав, что хоть раз остался равнодушен к чужому раболепию.

О любви Третьего Генерала к пыткам знал каждый, но не каждый знал, что на самом деле Третий Генерал их не любил. Пытки всегда были для него необходимостью. Средством достижения цели. Если бы только существовал способ добиться желаемого, такой же действенный, как пытки, то Третий Генерал сразу переключился бы на него.

Однако, чем дольше находился у него в плену южный принц, тем более пугающие слухи разлетались по империи. Иногда они доходили до такой вопиющей жестокости, что многие, в начале кричащие, мол, так с драконами поступать и надо, начинали испытывать к бедному рабу жалость, а Лю Бинмо тем временем, слушая про себя такие зверства, от которых и сам мог лишний раз вздрогнуть, никогда ничего не отрицал. Образ жестокого, беспощадного человека, которого стоит бояться, приносил ему куда больше пользы, чем вреда. Переходить дорогу Третьему Генералу не желали даже самые смелые.

На самом же деле, как только южный принц принял свою судьбу и согласился подставить шею под клинок человека, Лю Бинмо перестал водить его в пыточную. А годом позже, когда в генерале поселилась уверенность, что этот мальчик, как только придёт время его казни, не испугается ни боли, ни унижения, ни смерти, он оставил пытки окончательно, ограничившись лишь сводом строгих правил и наказаний.

Хоть прошло уже больше десяти лет, но Шайбэй по-прежнему мог стерпеть любую боль. Лю Бинмо знал это, потому что тогда, два года тому назад, во время казни, этот слуга не проронил ни звука. Так почему сейчас он вдруг так сильно скорчился? Что могло принести ему такую невыносимую боль?

Лю Бинмо подошёл ещё ближе. Тогда он заметил, что некоторые из цветов, подле которых сидел дракон, уже были выдернуты. Генерал наконец вспомнил этот яркий пурпурный цвет. Драконья роза — диковина Восточного Моря. Он привёз её в свой сад пять лет тому назад, когда увидел на чёрном рынке и влюбился с первого взгляда. Растение, пусть и красивое, оказалось с отвратительным характером: капризное, живучее, ядовитое, а в недостойных руках, к тому же, ещё и смертельное. Едва коснись голой кожей лепестка — укусит. Ужалит, как дикая оса, и заставит валяться в муках, от которых даже покойник выскочит из могилы. Сколько бы от него не пытались избавиться, оно снова и снова прорастало на том же месте, захватывая территорию. Каждый год приходилось по новому всё выдёргивать, чем сейчас и занимался бедный раб.

Шайбэй отчаянно пытался унять жжение в ладони. В перчатках, конечно, было бы куда удобнее, но кто бы посмел дать их рабу, которому они были запрещены? Вокруг сяоцзы валялось ещё пять цветов, а, значит, пять раз ему понадобилось схватиться за драконью розу, чтобы потерять терпение. Генерал мог только представить, в каких тот сейчас находился муках, и всё же… Кто-то бы от подобной боли давно потерял сознание, а его раб только пискнул и едва поморщил лоб. Тогда, два года назад, лезвия на своей шее он, наверное, даже не почувствовал. Он умер всё равно, что в мирном сне. Лю Бинмо ненадолго переполнило облегчение и, вслед за ним, больно укусила совесть.

Тяжело вздохнув, Шайбэй прикусил губу и приготовился вновь сунуть руку к злосчастному цветку, но ему не позволили.

— Не трогай, — послышался сзади голос. Над рабом нависла тёмная тень, и он подскочил на месте, резко обернувшись.

Хоть картина перед ним была размытой, но всё же Шайбэй заметил знакомые ноги. За ними, подняв голову выше, увидел подолы чёрного ханьфу, расшитого гибискусами, пэйюй — красивую подвеску с нефритовым украшением и алыми лентами, киноварный матерчатый пояс, с которого она свисала, небрежный правый запа́х, широкие мужские плечи и… волчьи глаза. Синие, как ночной шторм, и глубокие, как бездонное море.

Шайбэй забыл, как дышать. По телу пробежала холодная дрожь, а сердце стало покалывать. Увидел ли господин, как он корчился от боли? Слышал ли господин, как он вскрикнул? Решит ли господин заново начать свои пытки?

Прежде, чем Лю Бинмо успел открыть рот, Шайбэй уже упал на четвереньки, подполз к его ногам и громко взмолился:

— Г-господин, простите этого н-никчёмного раба!

Лю Бинмо медленно моргнул.

— Я ещё ничего не сказал.

— Т-тогда простите, что этот никчёмный п-посмел заговорить раньше вас!

— …

Лю Бинмо не знал, что и сказать. Впрочем, иной реакции от бывшего принца он не ожидал. Шайбэй по привычке продолжал трястись в его ногах и был так увлечён своим унижением, что прилип лбом к земле.

Он вёл себя именно так, как желал того погибший Лю Бинмо. Отполированный до желаемого совершенства, Шайбэй готов был по щелчку пальцев подставиться под удар, и вечно без остановки бояться, скулить, молить прощения за каждый свой вздох. Но для Лю Бинмо, который сейчас был жив, чужие стремления были серьёзной помехой. Кто же знал, что собственные труды однажды обернутся против него? Генерал едва успел отойти от раба, прежде, чем тот лизнул ему ногу.

— Сильно ли болит твоя рука? — спросил он, хотя уже знал ответ. Шайбэй ожидаемо замотал головой.

— Уже совсем н-не болит, клянусь! Т-только на миг обожгло, и-и всё… С-сейчас всё в порядке…

Бывший принц не любил врать, но сказать правду не повернулся бы язык. Пусть за ложь его могли сурово наказать, зато был крохотный шанс, что прямо сейчас его не кинут в проклятые драконьи розы с головой. От одной мысли об этом все органы скручивало узлом. Потихоньку подступала тошнота. Шайбэй надеялся на редкую милость судьбы.

Лю Бинмо ещё раз окинул взглядом перепуганного грязного мальчишку и положил руки на хрупкие юношеские плечи.

— Пойдём, — сказал он, уводя того из сада.

У дракона опустела голова. Если бы господин не подталкивал его в спину, то он давно бы уже оцепенел. Замер бы на месте, как статуя. Шайбэй уже и не помнил, когда в последний раз господин прикасался к нему, не считая, конечно, его недавнего всплеска доброты.

Вспыхнувшие воспоминания о мужской ладони, нежно взъерошившей его светлую макушку, бросило в жар. В тот день мальчик так и не смог привести себя в чувства: до утра следующего дня его щёки пылали, а лицо становилось то белым, то красным. И вот, когда он уже почти убедил себя, что в тот день, наверное, просто бредил, господин вновь вытворял с ним что-то странное… Шайбэй растерялся в его руках, не зная, чего ожидать.

Он даже отряхнуться не успел, а сад уже сменился узким коридором. Ладонь Третьего Генерала, казалось, только крепче сжалась на плечах. Шайбэй не смел поднять взгляда. Мысли в голове напоминали стаю птиц, бьющихся друг о друга в тесной клетке. Живот скрутило от паники, пока он гадал, куда его ведут. Снова в пыточную? Или на публичную порку? Может, снова подвесят на ветке вверх ногами? А если заставят отрубить больную руку?!..

Чем дольше они шли, тем больше вольностей Шайбэй позволял своей фантазии. Он был так увлечён гаданием, что не заметил, как его завели в одну из комнат и усадили на стул. Только когда чужие руки взяли в плен его собственную, он очнулся и захлопал ресницами. Лю Бинмо стоял перед ним, нагнувшись, и пальцами массировал опухшую красную ладонь, втирая в неё мазь. Этой мазью, сделанной из редких восточных трав, можно было залечить в мгновение ока открытую рану. Одна её капля стоила целое состояние! Много раз Шайбэй видел, как господин использует её на себе, но никогда и представить не смел, что однажды он поделится ей с простым рабом. Дракон впал в ступор. Он был так обескуражен, что когда попытался заговорить, у него отвисла челюсть.

Боль в ладони, конечно, не исчезла до конца, — с ожогом драконьей розы не справилось бы даже самое чудотворное растение, — но зато мигом ушли покраснение и опухлость. На вид ладонь стала здоровой. Красивой, как раньше. Лю Бинмо, вдумчиво её поглаживая, чувствовал, как расцветает внутри удовлетворение. Оставалось только разобраться со шрамами от пепла, покрывающими эти тонкие бледные запястья. А ещё стоило бы залечить чужие шрамы, избавиться от клейма на бедре и, раз уж Его Величество пообещал недавно послать в Чуйлю трёх лучших целителей, то они бы могли провести осмотр……

Прежде, чем в его голове бы появилась ещё сотня планов на будущее, у Шайбэя заурчал живот. Звук был тихим и слабым, но Лю Бинмо, стоящий перед мальчиком на коленях, отчётливо его услышал. Подняв голову, он заметил, как юное лицо вмиг побагровело от стыда.

— И-извините… — тихо прошептал Шайбэй, кусая изнутри свою щёку. Его голова привычно вжалась в плечи, а глаза опустились в пол. Выше смотреть не хватало смелости. Если бы только до него не донёсся вкусный запах с кухни, то он бы даже не подумал о еде. А если господин вдруг решит, что этот никчёмный сейчас мечтает попасть за господский стол? Если за такие фантазии накажет его, и запретит слугам отдавать ему кухонные объедки? Шайбэй не хотел снова их лишаться. Даже они были вкуснее, чем та мерзкая, пресная и холодная каша, которую ему разрешали есть по чашке в день.

Ничего не сказав, Лю Бинмо встал с места и убрал подальше мазь. Шайбэй верно угадал его выводы: генерал понял, чего тот желает, поэтому поднял со стула и снова куда-то повёл.

В голове бывший принц на всякий случай распрощался со своим последним живым братом, со слугами поместья Чуйлю, со своим народом, даже с рыбками в пруду, и сразу же приготовился встретить мертвецов. Мысленно он уже тысячу раз отрепетировал земной поклон перед покойной матушкой, и не боялся перед ней опозориться… Но его снова провели мимо пыточной. Вместо этого господин отвёл его в столовую.

Аромат, который мягко щекотал дракону нос, стал сильнее. От него рот мигом наполнился слюной. Лю Бинмо, поставив мальчика перед накрытым столом, присел за него напротив и стал ждать, пока тот опустится следом. Но этого не происходило. Шайбэй продолжал стоять на месте, как брошенный матерью оленёнок, впервые встретивший хищника, и пялиться на стол, уставленный яствами.

— Садись, — попросил Лю Бинмо. Он хотел немного его подтолкнуть, но не вышло: дракон помотал головой. Он стал выглядеть ещё более растерянно, чем до этого. Происходящее казалось бредовым сном, поведение генерала — издёвкой, а новый приказ — какой-то изощрённой пыткой. В самом деле его господин попросил сесть с ним за один стол? Этот никчёмный раб что, похож на бессмертного?!

— Э-этот раб не смеет, господин… Ему запрещено даже д-думать о том, чтобы сидеть с-с вами р-рядом… — промямлил он почти шёпотом. Поняв, в чём же сложность, Лю Бинмо не стал повторяться дважды. Он сам встал с места и усадил мальчишку на стул, а потом хорошенько придвинул его к столу. Шайбэй не сдержал тихого писка, когда его насильно заставили сесть.

— Больше не запрещено, — коротко объявил генерал, возвращаясь на место. — Сиди, сколько захочется, и ешь, пока не лопнет живот.

Мальчик тихо икнул. Глядя вниз, на дрожащие колени, где его руки нервно сжимали протёртую ткань халата, он действительно представил, как лопнет, и слугам придётся соскребать со стен его остатки. Неужели этого хотел господин? Шайбэй, хоть и не мог этого разглядеть, но чувствовал, как его бедную тушку сверлят насквозь ледяным взглядом.

Любое его действие, как ни старайся, теперь приведёт к наказанию. Господин, очевидно, специально искал для него повод. Он стал вести себя мило только за тем, чтобы Шайбэй потерял бдительность и забыл своё место. Как только он переступит черту, то тут же за это поплатится… В лучшем случае — снова отправится на «свидание» с бамбуковой палкой.

В то же время, пока бедный дракон изводил себя жуткими пьесами, в которых играл роль мученика, Лю Бинмо продолжал пристально на него смотреть. Его голова тоже была забита вопросами. Что он сделал не так? Он ведь вылечил этому рабу руку, он усадил его за стол, обваливающийся от блюд, он разрешил ему есть столько, сколько влезет… Он даже постарался говорить с ним любезно и мягко, вопреки старым привычкам. Так почему сяоцзы стал ещё испуганнее, чем до этого? Теперь он выглядел так, будто в любой момент свалится в обморок.

— Может, тебе не нравится еда? — спросил он, сдаваясь. — Я попрошу приготовить поваров что-то другое. Чего бы ты хотел?

— Н-не-ничего не нужно! М-мне всё нравится, н-нравится… — тут же залепетал Шайбэй, трясущийся, как осиновый лист. — Э-этот никчёмный очень благодарен господину за его доброту! Мой г-господин, мой благодетель, м-мой смысл жизни! Я б-безмерно буду благодарить его каждый день за то, что он п-позволил этому рабу исцелить его р-рану бесценной мазью, и за то, что он п-позволил этому недостойному п-посидеть вместе с ним и п-подышать чем-то настолько вкусным, чего этому рабу не представить и во сне… Н-но мне ведь нельзя даже мечтать о том, чтобы коснуться с-своим грязным ртом блюд, приготовленных поварами…

«Вот оно что…» — Лю Бинмо тяжело вздохнул. Он, конечно, знал, что южный принц питается отвратительно и скудно, но по ошибке решил, что это станет для бедного стимулом поскорее наброситься на хорошую еду… А оно стало помехой. «Благодарю за старательное воспитание!» — мысленно съязвил он, разговаривая с самим собой. Третий Генерал постарался на славу: теперь для этого мальчишки хорошее отношение со стороны господина казалось чем-то ужасным. Простой любезностью его было не исправить. Этого ручного оленёнка придётся терпеливо выхаживать. Балансировать между строгостью и мягкостью, постепенно склоняясь в последнюю сторону, чтобы однажды он заново научился ходить на своих тонких ножках. Чтобы он осмелел…

…Но этот мальчишка всё равно обязан был поесть. К тому же, его желудок полностью поддерживал генерала: он выл так громко, что его услышали бы даже за пределами поместья. Нужно было, для начала, подготовить почву — вместо голой уличной клетки предоставить мягкую подстилку. Воодушевившись новой стратегией, Лю Бинмо объявил Шайбэю новые правила:

— С этого дня ты обязан есть три раза в день, не хуже, чем твой господин. Каждый вечер ты будешь посещать купальни с горячей водой и обтирать себя маслами, которые я предоставлю. Тебе запрещено работать голыми руками и брать на себя обязанностей сверх меры, а если ты снова получишь рану, то обязан будешь тут же сообщить об этом мне. С твоими вещами и комнатой я также скоро разберусь. И последнее — этот господин запрещает тебе называться никчёмным рабом. Всё это ты обязан выполнять по моему прямому приказу.

Шайбэй потерял дар речи. С каждым словом Третьего Генерала у него всё больше пустела голова. Неужели его уши кто-то проклял? Рот у его господина открывался, но этому рабу всё равно слышалась всякая ересь… А, может, он просто уже умер? Тогда, во время казни, или сейчас, от страха, прямо за этим столом? Да, точно! Это был просто предсмертный сон!.. Но Шайбэй понимал, что просто обманывает себя. Он знал, каковы объятия смерти, и что в них не ломит от страха каждую косточку.

«Не буду давить на него, и подожду до ответа столько, сколько ему потребуется,» — так подумал Лю Бинмо, и молча смотрел на своего раба, а Шайбэй из-за его зловещего взгляда едва не плакал. Гробовое молчание давило на его плечи, как гора.

— Как п-прикажет господин… — он молча кивнул, так и не разгадав намерений господина. Заново промямлив слова благодарности, будто молитву, бывший принц посмел поднять робкий взгляд к блюдам перед собой.

Поздний обед был приготовлен на высшем уровне — иначе юные повара в Чуйлю не умели. Атмосфера, несмотря на царящее напряжение, дразнила растущий аппетит, а стол восьми небожителей* длинной в четыре чи, украшенный обилием великолепных, сочных блюд, будто бы был подготовлен для торжественного пиршества. Здесь, рядом друг с другом, стояло всё, о чём только можно было мечтать: начиная с ароматного гунбао, заканчивая сочным свиным мясом, обжаренным до тёмной золотой корочки. Чуть поодаль стояли спелые нарезанные фрукты. Среди них были даже те, которые в это время года уже не найти. Отблески в чашках, полных горячего травяного чая, играли с солнечными лучами. Все блюда были расставлены с дотошной точностью, так, чтобы между ними всеми оставалось одинаковое расстояние. На тёмной скатерти, украшенной узором ивовых ветвей, стояли лишь две обеденные тарелки: одна была уже полная, вторая — до сих пор пустая.

*Стол восьми небожителей — стол с достаточно большой столешницей, по каждую сторону которого могли уместиться по два человека.

*Чи — мера длины, равная 0,34 метра; 4 Чи — около 130 сантиметров.

*Гунбао — традиционное китайское блюдо: курица, запечённая с овощами.

Шайбэй не мог представить, чтобы хоть один человек разрешил своему рабу баловать себя таким количеством яств. К тому же, сидя совсем рядом с господином… Он чувствовал себя особенным, но не знал, стоит ли этому радоваться. Говоря откровенно, он бы предпочел сейчас сидеть возле ног Третьего Генерала, и подбирать с пола всё, что тот кинет ему, как собаке. Одна фантазия об этом уже успокаивала.

Под давлением чужого взгляда мальчик взял палочки в дрожащую руку. Он не знал, с чего стоит начать. Разнообразие было слишком велико для безвольного раба. Только живот требовал скорее схватить хоть что-то. Что угодно. Ему ведь сказали, что можно есть, пока не лопнет живот, верно? Но в каком порядке?..

Пока Шайбэй бегал по блюдам глазами, выбирая, с какого хотел бы начать, то вдруг поймал себя на мысли, что хотел бы попробовать каждое. В голове уже построилась цепочка из десяти, от каждого по кусочку. Размышляя над этим, он неожиданно разгадал настоящий план господина. Все его действия и слова наконец приобрели смысл. Пугающий смысл.

«Конечно, теперь я всё понял… Меня откормят и съедят!» — подумал Шайбэй, обливаясь холодным потом. Совсем недавно до него доходили слухи, что некоторые сановники пристрастились покупать себе драконов, откармливать их до тех пор, пока те не становились похожи на свиней, а потом пускать их на мясо. Третий Генерал, конечно, никогда не был сторонником подобных извращений… Но ведь он в последнее время творит столько странностей! Неужели он, вдобавок ко всему, ещё и решился попробовать драконью плоть? Сердце беззащитного принца колотилось, как у загнанной в угол мыши.

Он нервно рассмеялся у себя в голове, чувствуя нарастающее отчаяние, и вновь посмотрел на уставленный яствами стол, на котором медленно остывала еда. Слюна едва не потекла с подбородка. Поняв, что он по-прежнему сидит, как статуя, с палочками в руке, Шайбэй почувствовал, как что-то внутри щёлкнуло. Он сказал себе, что ещё рано паниковать. Его господин ещё не рассказал о настоящих намерениях. Но даже если эта догадка окажется правдой…

«Я не умру с голодным желудком!» — он начал резво накидывать себе в тарелку всё, что попадалось, а после, почти не пережёвывая, проглатывать это. О пристальном взгляде, прожигающем его насквозь, бедный слуга старался не думать: от одной мысли кусок не лез в горло.

Лю Бинмо просиял сразу же, как только Шайбэй начал есть. Глядя на то рвение, с которым мальчик опустошал тарелки, он почувствовал прилив воодушевления. Это была первая маленькая победа.

Генерал облегчённо выдохнул, продолжая ковыряться палочками в своей еде. Он продолжил разглядывать израненное тело дракона, подмечая всё больше шрамов, толстых и тонких, старых и свежих, едва видных и бросающихся в глаза. Это было ужасно. Во многих местах на коже разрасталась грубая тёмная кожица, вслед за ней расцветали то тут, то там синяки. Наконец, на запястьях блестящими розоватыми пятнами расцветали старые ожоги от табачного пепла.

Из-за бледной кожи мешки под глазами у раба казались ещё больше, чем у его господина. Взгляд Лю Бинмо замер на поблекших соломенных волосах — в них двумя испорченными жемчужинами торчали голубые рожки, маленькие, как два мизинца. Захотелось отчего-то погладить их, но генерал побоялся, что тогда принц подавится от испуга.

При этом глаза со зрачками, напоминающими рыбьи, по-прежнему сверкали как чистый небосвод. Два драгоценных сапфира. Они выдавали в принце и водного дракона, и южное происхождение. Они напоминали Лю Бинмо кое-кого очень важного. Каждый раз, когда он слишком долго в них засматривался, то воспоминания острыми шипами пронзали его изнутри. Эти глаза делали его слабее.

Конечно, Его Высочество был не виноват в том, что случилось много лет назад. И уж тем более он не был виноват в том, что родился с такой внешностью… Но Лю Бинмо по-прежнему было сложно на него смотреть. Образ из прошлого всё ещё преследовал его иногда, несмотря на то, что за двадцать лет этот мальчишка ни капли не вырос. Он, кажется, наоборот, стал меньше. Худой, истощённый, забитый… Всю ту ци, которая у него оставалась, он тратил на то, чтобы поддерживать остатки своего здоровья. На то, чтобы перевоплотиться в юношу подобающего возраста, у него просто не хватало сил.

Самого Шайбэя внешний вид совсем не волновал — он знал, что выглядел ужасно. Зато ему всегда было интересно, о чём думает Третий Генерал: господин, хоть и делился с ним многими своими планами, но никогда не рассказывал о том, что творится у него на душе. Он был похож на бездушную кипу документов, в которой не положено быть ничему личному. Но бывшего принца это совсем не обижало. А могло ли? Господин ненавидел делиться личным с кем бы то ни было. Даже Дай-гэ, знающий его всю жизнь, часто жаловался, что с детства его Сяогуй не изменился, и всё так же любит делать, что вздумается, никому ничего не объясняя.

Вспомнив о Втором Генерале, Шайбэй вспомнил и о его историях про маленького демонёнка Лю, которыми он любил тайно делиться со слугами. От них каждый раз разрывался от смеха живот. Даже сейчас они помогали отвлечься от пристальной слежки господина. Перестав трястись, мальчик отдался фейерверку вкусов на языке, и единственной его проблемой стала тянущая боль в животе. Он действительно собирался вот-вот лопнуть.

У Лю Бинмо тем временем до сих пор лежала на тарелке растормошенная свинина, от которой он не съел и половины. Голод его исчез, а аппетит давно пропал.

К тому же, обед стал больше походить на представление, когда краем глаза он заметил выглядывающую из прохода служанку. За ней следом в комнату заглянула вторая, за второй — третья… И будто по списку генералу посчастливилось увидеть всех своих слуг. Даже Гэнь Хуаня,* управителя поместья. Вредный пожилой мужчина специально отложил дела, чтобы проверить, не врут ли наглые бездельницы-горничные. За такую клевету он собирался назначить им порку, а теперь замер в проходе, оцепенев. Оправившись от тяжёлого шока, он, как и остальные, скрылся за стеной. Тревожные голоса слились в глухой бессвязный шёпот, но Лю Бинмо и без того понимал, о чём велось бурное обсуждение.

*Гэнь (根) — корень; Хуань (桓) — мыльное дерево.

Это было даже забавно. Очень давно в Чуйлю не было так оживлённо. Только-только он усадил за стол дракона, а об этом уже знал каждый… В пределах поместья, разумеется. Проснувшаяся доброта господина Лю выбивала всех из колеи как внезапный шторм, и разговоры об увиденной совместной трапезе не утихнут ещё очень долго — Третий Генерал прекрасно это понимал. И всё же был спокоен. Он знал, что за стены поместья не проберется ни единого слуха. Людям, живущим под крышей его дома, можно было доверять.

Когда в следующий раз он украдкой взглянул на проход, то заметил, наконец, Ху Сянь. Юная дева, обратив на себя внимание, помахала издалека стопкой бумаги. Это была её долгожданная рукопись. У Лю Бинмо энтузиазмом засверкали глаза. Забыв про обед, он встал с места и в один глоток выпил всю чашку чая. Шайбэй от неожиданности подскочил на месте и тоже собрался вставать, но генерал вдруг положил руку ему на голову, прижав обратно к стулу. Лю Бинмо снова погладил его по голове, как несколько дней назад.

— Не спеши и ешь вдоволь, а как наешься, попроси нагреть для себя бочку. На сегодня твоя работа окончена. Отдыхай.

Попрощавшись, Лю Бинмо торопливо покинул трапезную, оставив Шайбэя наедине со своими мыслями. Тихо икнув, мальчик трясущейся рукой продолжил есть.

Точно ли это был не предсмертный сон?..

‿︵‿︵୨˚୧ ☽ °❀° ☾ ୨˚୧‿︵‿︵

Довольный, Лю Бинмо зашёл в свои покои с рукописью на руках. На обложке красивыми буквами было выведено название того же романа, который понравился ему больше остальных. Почерк у Ху Сянь совсем не изменился, он был аккуратным и элегантным. Точно таким, какому её учил господин.

Разместившись удобно у себя в кресле, он вспомнил вдруг слова Ша Наньи, которые утром пропустил мимо ушей, но на замечание её снисходительно отмахнулся.

«Будто осталось в этом мире что-то, что может меня удивить? За свои пятьдесят лет я видел столько всего, что юной девице уж точно ничем меня не удивить,» — рассуждал Лю Бинмо, открыв первую страницу, и вновь углубился в чтение.

«Госпоже тигрице суждено умереть». Никогда бы он не подумал, что увлечётся книгой с подобным названием, но, как оказалось, генерал многого о себе не знал. Он с наслаждением пожирал строчку за строчкой, читая историю о героине, которая сбежала из бедной семьи, чтобы стать бродячей заклинательницей, и на своём пути встретила юношу, который сразу же в неё влюбился… Но из-за того, что у обоих героев характер оставлял желать лучшего, о своих чувствах друг к другу они решились заявить только к концу романа. Будто автор уже забыл, что, вообще-то, это должна была быть любовная история. Ну что за!..

Практически на последних страницах главная героиня, которую звали Цаоцао,* узнает, что маленькому тигрёнку, которого она выхаживала с самого начала романа, предстоит стать спасением для трёх миров. И ради сохранения его жизни Цаоцао жертвует собой. Лишь перед смертью она просит своего возлюбленного, которого звали Бань Хуаном,* позаботиться о тигрёнке вместо неё, а потом признаётся в чувствах. Она едва успевает договорить, прежде, чем умирает у него на руках, и Бань Хуан, склонившись над её трупом, снова и снова повторяет, что тоже всегда её любил…

*Цао — (操) — действовать, заниматься делом.

*Бань (伴) — товарищ, спутник; Хуан (瀇) — обширное глубокое водное пространство.

Концовка приводила Лю Бинмо в злость, о которой в своей душе он раньше не подозревал. Это было совершенно новое для него чувство, которое не давало ему покоя весь день. Ни героиню, ни её возлюбленного, генералу было не жалко. Он жалел только свои потраченные нервы.

Он бы желал, чтобы в рукописях его дорогой горничной было что-нибудь получше оригинала, но надежды питал очень мало. Вздохнув, Лю Бинмо стал читать с первой строки… И быстро пристрастился, когда понял, что повествование теперь ведётся не Цаоцао, а её возлюбленным. Главным героем стал Бань Хуан. Более того… Это вовсе не был переписанный роман. Это было прямым продолжением!

Вновь время перестало существовать. На середине истории Лю Бинмо уже решил, что повысит Ху Сянь жалование в два раза. А если она согласится написать ещё что-нибудь, то в три. Слог у неё был гораздо интереснее, нежели у автора: все бессмысленные детали она убрала, а интересные, наоборот, расписала с душой, будто эта история происходила наяву.

Поскольку Бань Хуан уже пообещал Цаоцао сохранить её тигрёнка, чтобы тот однажды стал спасителем трёх миров, он решил продолжить её дело. Он был настоящим мужчиной и не желал, чтобы труды его возлюбленной были напрасны. Его стараниями нельзя было не восхищаться…

Потому, увлечённый сюжетом, в этот раз Лю Бинмо не заметил подвоха. Даже когда появился вдруг герой, о котором он давно успел позабыть. Юй Тао.* В настоящем романе он появился всего на несколько глав, как прошлый соперник Бань Хуана, решивший устроить ему реванш. Лю Бинмо он показался раздражающим, поэтому когда он исчез, то генерал тут же обрадовался.

*Юй (余) — разделённый, разделять; Тао (桃) — персик; Юйтао — надкушенный персик, обозначение любовника в однополых отношениях.

Но Ху Сянь вновь поражала его своими умениями: она заставила господина взглянуть на этого персонажа совершенно по-другому. Теперь Бань Хуан, потерявший возлюбленную, будто бы стал совершенно иным человеком, и Юй Тао, заметив это, предложил ему поддержку. Соперники неожиданно стали друзьями. Такое стремительное, но правдивое течение событий очень радовало Лю Бинмо.

Единственной странностью для него стали казаться некоторые диалоги новоиспечённых товарищей. Они говорили друг с другом слишком откровенно и чувственно, как разговаривал бы с Цаоцао уверенный Бань Хуан в фантазиях Третьего Генерала. Но эту мелочь он списал на неопытность горничной. Откуда бы такой юной деве знать, как разговаривают наедине мужчины…

Только перед самым концом Лю Бинмо понял, как ошибался.

«Оставь меня! Я никогда не выкину из головы мою Цаоцао!» — крикнул Бань Хуан в отчаянии, когда они с Юй Тао внезапно поссорились. А Юй Тао, неожиданно, не закричал в ответ, как делал это обычно, а приблизился и резко, страстно — как написала Ху Сянь — обхватил талию Бань Хуана, прижимая его к себе.

«Как ты не поймёшь? Я не претендую на её место в твоём сердце! Я знаю, что никогда не смогу её заменить! Лишь дай мне шанс. Прошу, скажи, что есть в твоём сердце место и для меня. Позволь мне сделать тебя снова счастливым…»

Лю Бинмо приостановился. Он не до конца понимал, что происходит. Неужели представления горничной о мужской дружбе настолько далеки от истины? Пытаясь разобраться, он достал благовоние и медленно его закурил. Здравая мысль промелькнула в голове у Лю Бинмо, когда он предположил, что эти двое…

«В ней очень много… специфичного,» — снова вспомнились слова Ша Наньи.

Он сглотнул. Почему-то выступил холодный пот.

«Не станут же они?..»

Они стали. Уже со следующей строки Ху Сянь начала во всех подробностях описывать, как двое мужчин пожирают друг друга в жадном поцелуе, как срывают с себя одеяния, как, запутавшись ногами, опрокидывают друг друга на кровать и начинают страстно…

Лю Бинмо швырнул роман в стену. Читать дальше было страшно. Не успокаивало даже благовоние, и он уже пожалел, что бросил курить табак. Побродив в негодовании по своим покоям, сделав тысячу глубоких вздохов, он вновь кинул взгляд на рукопись, лежащую на полу…

Любопытство всё-таки победило. Он решил прочитать ещё всего одну строчку. Осторожно подобрав книгу, он открыл её на месте, где остановился, и прочёл:

«Наконец, он обнажил свой орган жизни…»

Кончилась страница… Переворачивать её Лю Бинмо не хотелось. Совершенно не хотелось! Никак не хотелось! Только из любопытства он решил украдкой взглянуть на конец предложения. Решив, что в этот раз одного благовония не хватит, генерал достал второе и дрожащими пальцами поднёс его к губам, а потом резким движением, будто вынимая клинок, перевернул страницу. Глаза медленно забегали по строкам, дочитывая последнюю главу. Длинную главу. Подробную главу. Главу с горячими играми «опрокинувшейся жар-птицы и упавшего феникса»* между двумя мужчинами, о которых Лю Бинмо никогда не смел подобного представить…

*Опрокинувшаяся жар-птица и упавший феникс — обр. в знач. любовная близость.

«…»

К концу его лицо окаменело. Оно одновременно не выражало ничего и выражало все на свете чувства. Он медленно закрыл рукопись, сделал глубокий вдох, за ним — выдох… И снова швырнул роман в стену.

«Да пошло оно всё!»

Его страницы от силы удара разлетелись по покоям роем белых бабочек. Похватав их как попало, он вылетел из аньши* и мигом оказался у печи, готовый побросать всё туда.

Аньши (暗室) — (досл.) тёмная, мрачная комната; покои Лю Бинмо.

Что это были за извращённые влажные фантазии?! Такой мерзости не место в родовом поместье Лю!

Прощаясь с трудами главной горничной, он готовился разжать пальцы и бросить бумагу в огонь. Глаза его в последний раз пробежались по названию на обложке.

Пальцы почему-то отказывались разжиматься.

«А если я всё-таки захочу это перечитать?» — он передумал. Погорячился. Если не брать в расчёт последнюю главу, то ведь история вышла изумительной. Вторую такую будет не найти…

Убрав рукопись подальше от огня, Лю Бинмо спрятал её за пазуху и вдруг задумался, что же его так взволновало. Ведь он вовсе не был против эротики, конечно нет. Именно ради неё он так ждал весь день труды Ху Сянь. Пусть сам он никогда ещё не занимался играми тучек и дождя, зато ни раз он посещал сестричек из весенних домов, которые любили делиться с ним секретами. С прелестными куртизанками можно было хорошо провести ночь за беседами и редкими ласками, а утром, ни о чём не заботясь, вернуться к военным обязанностям. И, конечно, среди них были и сянгуны, но Лю Бинмо никогда не баловал себя их обществом. Он проявлял к ним даже меньше интереса, чем к образованным красавицам… Стоило этому осознанию посетить его голову, за ним последовало и второе:

*Сянгун (相公) — мальчик из публичного дома.

«Если уж в этой жизни я решил избавиться от старых привычек, то и женщинам теперь могу предпочесть мужчин…» — эта мысль показалась ему крайне абсурдной, но теперь он никак не мог выкинуть её из головы. Генерал уже прожил одну жизнь, не познав, каково это, делить с кем-то ложе. Неужели и второй раз придётся отказаться от подобного? Лю Бинмо впервые за много лет осмелился подумать о том, что держал для себя под строгим запретом.

Полный решимости, он вернулся в аньши и спрятал роковой роман под подушкой.

Вечером того же дня он позвал к себе единственного, к кому мог обратиться — Дан Дая. Говоря откровенно, Второй Генерал планировал сегодня только одно — посетить любимый лазурный дом, искать цветы и разговаривать с ивами.* Теперь, когда под его ответственностью находились сразу две армии, дни стали куда тяжелее, и ему ужасно хотелось избавиться от накопившегося напряжения. Но судьба бывает зла. Вместо терема, полного красивых сестриц, он вновь сидел в гостевой у Лю Бинмо, и тот прожигал его взглядом. Он молча попивал вино, а на любой вопрос отвечал немногосложно.

*Искать цветы и разговаривать с ивами (寻花问柳) — обр. в знач. развлекаться с проститутками.

— Как поживаешь?

— Неплохо.

— Не скучаешь ли по армии?

— Временами.

— Быть может, хочешь выбраться за стены и…

— Не стоит.

Было неловко. У Дан Дая почти задёргался глаз. Лю Бинмо будто специально пытался вглядеться ему в самую душу, вырвать её наружу одними глазами. В прошлую встречу он показался Дан Даю всего на две сгоревшие палочки благовония, а потом исчез в одной из комнат, чем-то увлечённый. Теперь же он сам позвал товарища к себе в гости, и всё равно вёл себя странно. Со временем комната пропахла ладаном. Кончилось вино в кувшине и терпение Второго Генерала. Не выдержав, он стукнул по столу кулаком.

— Да что ты так пялишься на меня и молчишь?! Если уж есть что сказать — так говори! А если нет, то и зачем было меня звать?!

Крик его был громким, раздражённым и немного грубым. Лю Бинмо этого и добивался. Он знал, что негодование процветает в чужой душе из-за неудовлетворённых потребностей. Чужая энергия ян ищет выхода наружу. Распалив названного брата до предела, Лю Бинмо со всей серьёзностью заявил ему:

— Ты должен заняться со мной любовью.

Дан Дай впал в ступор. Чтобы понять, чего от него хотят, пришлось ещё три раза прокрутить чужие слова в голове. Как только до него дошёл смысл предложения, в комнате поднялся ещё больший крик:

— Сяогуй, ты так не шути!

— Я не шучу, — невозмутимо пояснил Лю Бинмо. — Так уж вышло, что если я начну искать мужчину для утех на улицах города, то новый поток клеветы не заставит себя ждать. Многим по-прежнему тяжело принять то, что произошло во время Великой Речи, и подобные слухи только сильнее выставят меня в дурном свете. Поэтому я сразу решил, что помощи в поисках стоит искать у доверенных лиц. Моя совесть и глубокое уважение не позволили бы обратиться с подобным предложением к Бо шифу,* а Четвёртый Генерал сразу же устроит скандал и излупит меня палкой. Его Императорское Величество палкой не обойдётся — возьмётся за кнут. А то и вовсе навсегда отстранит от военных дел… В итоге остаешься только ты, Дай-гэ. К тому же, ты лучше нас всех ладишь с сестрицами из весенних домов, и доверить подобную просьбу я могу только тебе… Но оказалось, что это не так. Допустим, ты придёшь и скажешь им: «Моему другу нужен сянгун!» Тогда они загорятся интересом, что же это за друг. Дадут тебе три кувшина сливового вина, заболтают, соблазнят… А когда ты пьян, то совсем не следишь, о чём болтаешь: расскажешь им всё, а на утро даже не вспомнишь. Так зачем мне столько тягот ради неизвестного сянгуна, когда рядом со мной есть такой преданный и красивый товарищ? В конце концов, ещё в далёком детстве я испытывал к тебе влечение. Ты ведь лучше меня должен понимать, как сложно жить, лишь утешая себя.* Ты ведь не бросишь меня в беде, да, дагэ?

*Шифу (师父) — наставник, мастер.

*Утешать себя — обр. в знач. заниматься онанизмом.

— …Ты прямо сейчас в малейших подробностях объяснил мне, почему мы должны заняться плотскими утехами?

Лю Бинмо спокойно кивнул, а Дан Дай от его рассказа весь побледнел. Он не был уверен, чего хочет больше — ударить друга или пожалеть… Но он точно не хотел его трахнуть! Второй Генерал вскочил с места как только понял, что тот действительно не шутит.

— Ты ещё жениться мне предложи! Бесстыдник! Скажи, какой момент я упустил в твоём воспитании?! А я то думал, что с возрастом пройдёт… Когда к тебе успели вернуться эти грязные помыслы?! Приди в себя, Сяогуй! Приди в себя!

Сердце Дан Дая обливалось кровью, когда он смотрел на своего товарища, и всё равно не мог развидеть в нём упрямого несносного мальчишку, который был к нему привязан не меньше, чем к отцу, который бегал за ним всё детство как хвост, который был так счастлив стать ему названным братом… А теперь он вырос и просит разделить с ним ложе! Да ещё как! Такую речь закатил, будто от их сношения зависела судьба Поднебесной!

Дан Дай был вне себя от злости, но прежде, чем успел продолжить, Третий Генерал уже положил ладонь ему на плечо, крепко его сжав, и пристально глядя в карие глаза, сказал:

— Дай-гэ… Просто смирись и отдайся мне.

— Ещё чего! — Дан Дай попытался вырваться. К счастью телосложение его было крупнее, чем у Третьего Генерала, и позволило без труда отскочить в сторону. Но, к сожалению, это не спасло от второй попытки Лю Бинмо затащить его под себя. При этом лицо у него оставалось бесстрастным, а движения расчетливыми. Происходящее стало походить на бредовый спектакль.

— А-Гуй, включи мозги и слезь с меня! — Дан Дай отчаянно боролся с товарищем на нём. — Тебе не понравится! Клянусь, не понравится!

— А вдруг понравится? Дай-гэ, не сопротивляйся! Ты боишься, что будет больно? Я готов быть тем, кто принимает, ты только согласись... — парировал Лю Бинмо, хуже ишака в своём упрямстве, и продолжил свои «физические уговоры». И если бы Дан Дай этим мелким хулиганом не дорожил, то давно бы забил его кулаками. Наконец, Второй Генерал не выдержал. Понимая, что выхода нет, Второй Генерал решился на рискованный шаг.

— Хорошо! Я согласен! — он вдруг обхватил голову Лю Бинмо руками и плотно прижался к его губам своими. Его язык без труда проник в чужой рот и стал в нём хозяйничать, как вздумается. У Лю Бинмо перехватило дыхание. Наконец он почувствовал… отвращение.

Удушающий запах алкоголя, колючая щетина и потрескавшиеся, как два палена, губы… И язык его двигался, как толстый скользкий червяк. Оставалось только жалеть тех женщин, что делили с Дан Даем ложе.

Лю Бинмо мигом вырвался из чужих объятий, почувствовав подступающую тошноту, и стал старательно вытирать рукавом слюнявый рот. Дан Дай с облегчением выдохнул. План сработал. Он был очень рад и тому, что Сяогуй не захотел продолжения, и тому, что испытал к чужой технике такое отвращение. Борьба с южным поветрием* окончилась успехом.

*Южное поветрие (男风) —обозначение мужеложества (男 (мужчина) звучит так же как и 南 (юг)).

Только Лю Бинмо остался недовольным. Он мысленно поклялся, что больше не будет просить Дан Дая о помощи. Если ещё раз он переживёт подобный поцелуй, то навсегда обретёт бессилие. Могла ли эта ситуация стать ещё ужаснее, чем она уже была?..

Могла.

Стук грохнувшейся бутылки привлёк внимание обоих генералов, и те резко повернули головы в сторону звука. С глазами шире озёр стоял, выронив бутылку вина, Шайбэй. Ему «посчастливилось» войти в самый неподходящий момент.