Эти руки больше не причиняли ему вреда. Эти губы и язык не глумились. Эти глаза не насмехались над ним. Этот ученик стал мягок и обходителен, оберегая своего учителя как хрупчайшую фарфоровую куклу, и Шэнь Цинцю никак не мог понять, стоила ли эта нежность того, чтобы позволить сломать себя.

— Учитель, — голос демона у самого уха раздавался каждое утро, всегда начиная с одного и того же слова. Слова так часто срывающегося с чужих губ, что от него уже начинало подташнивать. Пусть дорогой учитель ещё и глаз открыть не успел, его ученик уже ворковал над ним, будто каждый раз предугадывал, когда пора начинать свой лепет. — Доброе утро. Вам хорошо спалось? Этот ученик хотел, чтобы вы выспались, так что этой ночью он даже не создавал для вас грёз.

Его голос был ласков и мягок, а рука приобнимала неполноценное туловище, играясь с тёмными прядями, такими нежными, будто из высококачественного сатина. Этот мастер мог бы почувствовать себя одной из любимых наложниц, если бы был женщиной, но он — измученный своим учеником учитель, и не видел в чужих действиях ничего, кроме нового способа поиграть с любимой куклой. Эта мысль угнетала каждый раз, стоило ей лишь краешком коснуться сознания.

Однако Шэнь Цинцю, удручённый и печальный, мешал и ученику, и самому себе, потому старался не думать о худшем… и вообще старался не думать. Так было проще. Хотя порой, ни с того ни с сего, сердце отчего-то начинало биться чаще, и в голове невольно всплывали воспоминания, которые он теперь вынужден был считать хорошими.

После вчерашней ночи всё тело, от культей до макушки, чувствовалось будто заново рождённое. Прошлым вечером, вынеся учителя из купален, Ло Бинхэ вдруг предложил тому массаж. Очередная попытка свести свою жертву к соитию, подумал Шэнь Цинцю, но отказываться не стал. Не было смысла… не было выбора отказать. К тому же, он и сам стал ощущать себя даже не фарфоровой куклой, а недорезанным куском полена, и это оказалось ещё хуже.

Ло Бинхэ, довольный собой, отнёс его в покои, поневоле ставшие родными. Он разложил его на кровати, стянул лёгкий халат с отпаренного тела, достал ароматное масло, растёр его по спине, размял каждую мышцу, медленно спустился вниз… и закончил. В самом деле, закончил. Одев расслабленного учителя в ночные одежды, лёг с ним под тёплое одеяло и, прижав к себе, пожелал спокойной ночи. И Шэнь Цинцю… был ему благодарен.

Потребуй Ло Бинхэ от него молча раздвинуть обрубки ног, и пришлось бы, не поведя бровью это сделать. Шэнь Цинцю вздыхал про себя, убеждая, что сопротивляться бессмысленно. Схваченная клыками добыча, брыкаясь, лишь сильнее разрывает собственную плоть… И всё же, внутри всё сворачивалось до болезненных судорог, стоило только представить внутри себя чужой орган. Как бы гадко ни ощущалась эта благодарность на сердце, но всё, что теперь приносило хоть какую-то радость — это осознание, что его не тронули и пальцем с того самого дня. У Ло Бинхэ всё же была какая-то выдержка, раз он мог держать под подолами своё оружие массового поражения.

Тем страшнее было представлять, что он снова сорвётся. Чем дольше бездействовал Бинхэ, тем страшнее было ему не угодить.

Послушание спасало от боли. Покорность и смирение — от мук. А от разложения души не спасало ничто.

Сквозь шторы пробивались лучи дневного солнца, а чужая теплая ладонь гладила Шэнь Цинцю по плечу, по шее, по лицу… Когда-то она отрывала его конечности. Выбивала зубы. Ломала рёбра. Теперь оставалось только ластиться к ней самому. День за днём… День за днём… День за днём…

— Учитель, что-то не так? — обеспокоенный голос вырвал из омута памяти. — Неужели вам всё равно плохо спалось?

Шэнь Цинцю сдержал тяжёлый вздох. Головой он осторожно повернулся к ученику.

— Этот учитель хорошо спал. Я просто ещё не проснулся до конца, — мастер ответил еле слышно, приоткрывая глаза чуть сильнее. И всё равно не смог раскрыть до конца. Веки с каждым днём будто сильнее тяжелели. Голова болела постоянно, и постоянно хотелось спать. Только страх заставлял говорить. Говорить…

Прошло уже столько времени, и Шэнь Цинцю, кажется, стал привыкать ко всему: к рукам, блуждающим по телу, где им вздумается, к словам, самым высокопарным и самым непотребным, к глазам, в один момент любующимся, в другой — сжирающих живьём… Но он всё никак не мог привыкнуть отвечать. Каждое слово ощущалось как облизывание ножа: проведи языком неосторожно — прольётся кровь.

— Сегодня… ты не будешь готовить?

Будто ожидая этого вопроса, Ло Бинхэ, точно щенок, прильнул ближе и расплылся в широкой улыбке.

— Я подумал, сегодня вы бы могли составить мне компанию. Разве это не здорово, готовить вместе? А мне так скучно и тоскливо одному возиться на кухне…

«Готовить вместе?» — Шэнь Цинцю горько сглотнул. Готовить чем? Силой мысли? На миг всплыла в голове картина, где его действительно заставляют готовить, без рук и без ног, жадно наблюдая за немощными попытками и теряя терпение. Этого мига хватило, чтобы внутренности скрутило узлом. Тогда Ло Бинхэ подвинулся ещё ближе…

Кровь Шэнь Цинцю давно не бурлила, но что-то подсказывало — этот демон всё ещё иногда им управляет. Иначе он не мог объяснить, почему его улыбка, от которой всё внутри должно впадать в трясучку, расслабляла его. Будто удовольствие толстой иглой вкалывали прямо в грудную клетку. Чем дольше он смотрел на чужие губы — тем сложнее было отвести от них глаза… Улыбался ли этот ученик так же в детстве?.. Шэнь Цинцю не мог вспомнить. О прошлом он не любил вспоминать больше всего.

— Почему бы просто не попросить слуг в этот раз? — он говорил сухо, хоть изо всех сил и старался, чтобы слова его отдавали теплом.

— Но разве учителю не нравится, как я готовлю? — в голосе Ло Бинхэ прозвучало разочарование. У Шэнь Цинцю нервно дёрнулись губы, но, прежде, чем он успел открыть рот и заотрицать, его ученик подвинулся ещё ближе, нос к носу, вглядываясь в душу. Он жадно впитывал чужую реакцию. — Слуги не угодят учителю. Они даже не знают его предпочтений, а я — да.

Шэнь Цинцю смотрел в эти глаза, и в них было всё: обещание, угроза, вожделение, желание защитить, позаботиться, наказать… Всё в этом ученике вызывало у Шэнь Цинцю смесь страха и усталости. Быть может, ещё остались в нём и крупинки отвращения, такие ничтожные, что едва он мог их ощутить. Тем было спокойнее: если Бинхэ вдруг однажды почувствует их — придётся несладко. Это пугало почти так же, как и их нарастающая неотступная близость, лишающая его возможности дышать спокойно день изо дня.

И Шэнь Цинцю мог бы быть вновь заупрямиться, сказать, что готов к любым последствиям своего отказа… Но это было бы ложью. Он не готов. Он боится этих последствий слишком сильно.

Дыхание Ло Бинхэ опаляло лицо, а его собственное стало тихим и судорожным.

— Только я знаю вкусы учителя. Лучше, чем кто-либо другой. И только я могу готовить ему. — повелитель демонов навис над своей любимой куклой, прижимая к кровати, и та прикрыла глаза, не способная больше смотреть ему в лицо. В эти два глаза, таких чёрных, будто бездонные дыры. Чем дольше вглядываешься — тем отчётливее видишь своё жалкое отражение.

Он просто слишком устал, чтобы спорить… И он слишком скучал по спокойствию, которое ему обещали. Ничего большего, ни власти, ни статуса, ни признания… Хотя бы спокойствия.

Шэнь Цинцю слабо кивнул, так и не открыв глаз.

— Хорошо. Сделай так, как хочешь. Мы будем готовить вместе, — сказал он выученным мягким голосом, но этот ученик даже не дослушал — вскочил уже на кивке, помогая учителю умыть сонное лицо, расчесать длинные смольные пряди и подобрать красивый наряд. Сегодня это был лёгкий, сливной шелк темно-зелёного цвета — нежный, мягкий… Шэнь Цинцю любил его больше других. Это единственная вещь в его новом гардеробе, которую он выбрал себе сам.

Без слов мастер позволил раздеть себя, как беспомощного ребенка. Не протестовал против руки, что мягко прошлась по груди, «невзначай» задевая сосок, не дёрнулся, когда горячие пальцы заскользили по щеке, заправляя за ухо прядь, а после стали медленно заворачивать его в одеяние, словно упаковывали кому-то в подарок.

Закончив с одеждами, увлечённый ученик приподнял чужую голову, с заботой втёр в кожу душистый состав, а после — стал мягкой кистью водить по лицу… Не хватало лишь теней и румян, чтобы он почувствовал как падает ниже дна.

Сидя в тишине, Шэнь Цинцю тихо размеренно дышал, пока чужие пальцы бережно заплетали его волосы в мягкий пучок, спрятанный за изящной гуанью. Сегодня главным украшением стала она.

«Почему?..» — в сотый раз спросил он про себя. Почему этот ученик так с ним возится, хотя в самом деле — легче бы было спихнуть его слугам на попечение. Но нет… Этот лорд сам каждое утро, каждый день, каждый вечер обхаживал его, ни на день не заскучав от такой тяготящей рутины.

Если это был какой-то извращённый вид пытки — то Шэнь Цинцю его не понимал. Раньше он мучался куда сильнее, чем сейчас.

Раньше муки тела заставляли вопить на весь дворец. Ужас внутри заставлял задыхаться в секунду. Теперь же Шэнь Цинцю не мог выдавить из себя и немого крика… Его едва хватало на улыбочки и мягкие слова.

Когда Ло Бинхэ наклонился, то культи рук сами собой потянулись вверх, а спина выгнулась. Посмотри кто со стороны — подумал бы, что он просится на руки, но сам Шэнь Цинцю просто повторял себе, что так надо. Так его сразу возьмут, как надо, а не будут, как тряпичную куклу, подбрасывать и перекладывать в удобное положение. А если в самом деле этот ученик подумает, что он хочет к нему в объятия… Что ж, это даже лучше. Это удовлетворит его сильнее.

Поднятый легко, словно пушинка, он привычно опустил голову на чужое плечо. Ученик держал его крепко, не давая сползти, ладонью придерживая за ягодицы. Было ли ему ненавистно это прикосновение, или приятно — Шэнь Цинцю больше не мог сказать наверняка. Прижавшись щекой к его груди, чувствуя хорошо знакомый запах демона, Шэнь Цинцю чувствовал, как по спине пробежали мурашки, и тут же — рука Ло Бинхэ крепче прижала его к себе.

— А где коляска? — тщетно абстрагируясь от ощущений в теле спросил Шэнь Цинцю, и получил ответ самым невинным голосом:

— У нее почему-то повредилось правое колесо. Так что, пока её ремонтируют, придётся мне снова носить учителя на руках.

Шэнь Цинцю сдержал тяжёлый вздох. Хитренькие нотки в чужом голосе отдавали горечью. Спорить с чужим решением он, конечно, не стал. Тем более сейчас, когда мягкие волосы приятно щекотали нос, а аромат и тепло тела отбивали желание шевелиться вовсе. Хотелось просто закрыть глаза и спать. Скорее попасть в следующий день…

Осторожно, шаг за шагом, они вдвоём приближались к дверям, когда Шэнь Цинцю вдруг, подумав, решился спросить:

— Бинхэ… Тогда, кто готовит твоим жёнам и наложницам? — он даже приподнялся с плеча, не смотря на тяжесть в голове, и его ученик посмотрел на него с таким недоумением, будто бы ответ казался очевидным.

— Слуги, конечно.

— …

Когда в курильнице на окне догорела вторая палочка благовония, Шэнь Цинцю смог понять весь смысл чужого ответа, но вновь поднимать эту тему уже было поздно. Ло Бинхэ хлопотал над столом, двигаясь по кухне точно умелый повар или заботливая жена, а его калеке-мужу ничего не оставалось, кроме как сидеть за столом, склонив скучающую голову, и наблюдать.

Хотелось иметь при себе хотя бы одну руку, чтобы постучать пальцами по столу. Или, по крайней мере, один палец — поковырять лакированное дерево… Ожидание тяготило, бессилие его подначивало, а аппетитные запахи пробуждали голод. Краем сознания Шэнь Цинцю неохотно пожалел, что не ценил те завтраки, которые приносили ему в постель, стоило едва открыть глаза.

Тихое урчание раздалось по кухне. За собственный желудок стало стыдно… Могло бы стать, если бы перед этим учеником он не пребывал каждый день в куда более постыдных состояниях. Впрочем, это первый раз на памяти, когда его видят голодным.

Голод… С каждым днём ци циркулировала по телу всё хуже. Иногда горный лорд и вовсе покрывался потом, пугаясь, что её не чувствует. Золотое ядро становится всё слабее, и слабость в теле тоже нарастает каждым днём… В таком состоянии и мастером себя звать позорно. Мастер без ци, горный лорд без пика, человек без достоинства… Шэнь Цинцю.

Только заслышав урчание, Бинхэ повернулся к нему и осторожно поднёс ложечку бульона к его губам, не забыв подуть. Рот распахнулся уже по привычке, стоило ложку увидеть. Это был рефлекс, выученная привычка, почти инстинкт: совсем как у птенца, которого кормила мама-птица. И вкус отразился на языке фейерверком… Ложка чистой эйфории, которая на мгновение заставила вылезти из глубокой тёмной ямы.

— Вам нравится? — с надеждой спросил ученик, и Шэнь Цинцю оставалось только тихонько устало вздохнуть.

— Разве этот ученик не знает мои вкусы лучше, чем кто-либо? Он наверняка знает ответ…

— Этот скромный ученик не заслужил похвалы за свои старания, учитель? — Ло Бинхэ чуть склонил голову, сделав печальный взгляд, и его учитель не мог не поддаться ему.

Он ведь… не засчитает это за сопротивление?

Сглотнув, Шэнь Цинцю опустил голову, упираясь взглядом в обивку стула, где могли бы лежать его бёдра, и тщательнее распробовал послевкусие на языке. Оно отличалось от обычного: не хватало привычного странного привкуса, но так было даже лучше. Так было куда лучше. Без него еда этого лорда могла покорить сердце любого… Шэнь Цинцю вздрогнул почти по инерции, прежде, чем тихо заговорить:

— Прости, Бинхэ… Это очень вкусно.

Недолгая, тихая пауза повисла меж ними, прерываемая только шкворчанием мяса и тихим гомоном природы снаружи. От этого молчания в душе зародилась паника. Неужели недостаточно? Органы сжались в комок. Нет, этот ученик уже столько времени его не бил, не станет же из-за такой мелочи?.. Борясь с нервностью, Шэнь Цинцю посмотрел прямиком на Ло Бинхэ.

И замер. Снова увидел в этих глазах своё отражение, такое блестящее, немного покрасневшее, но всё ещё чёткое. Влажное…

— Я ведь сказал, что мне нравится… — на всякий случай он повторил, и, когда в полной мере пришло осознание, что его ученик стоял перед ним склонённым с глазами, полными слёз, впал в тревогу. За всё время, проведённое вместе, этот мастер видел Ло Бинхэ во всех состояниях, от радостного до безумного, видел, как слетает с его губ и лесть, и брань, видел в его глазах и удовольствие, и ненависть… Но вот слёз не видел никогда.

«В самом деле никогда?..» — снова стали пробиваться градом стрел воспоминания, о пике, о обучении, о бесконечных пытках… Плакал ли Ло Бинхэ, когда он стегал его кнутами? Когда заставил обучаться по поддельному пособию? Когда измучивал его до полусмерти «тренировками»? Он не мог вспомнить… тогда его это совсем не волновало.

— Простите этого ученика, он не должен был так реагировать, — Ло Бинхэ, пряча лицо, осторожно стёр влагу рукавом, и за ней показалось сияние, яркое и радостное. — Я просто рад, что учителю понравилось.

«И это в самом деле причина?» — мысленно Шэнь Цинцю продолжал недоумевать. Сотню раз он говорил, что ему нравится. Даже если бы ему насыпали помоев в тарелку — всё равно бы сказал… Почему вдруг сейчас этот ученик пустил слезу? Это ему самому стоило бы плакать. Только вот, как бы не хотелось, не удавалось. У кукол стеклянные глаза, а в стеклянных глазах не бывает слёз. Печаль — привилегия Ло Бинхэ.

Невольно гадая о причинах чужой реакции, горный лорд про себя подумал, что такое поведение могло вполне укладываться в непонятную концепцию «счастья» этого ученика. Этой мысли хватило, чтобы остановить поток последующих.

«Счастье», которого требовал Ло Бинхэ — последнее, в чём хотелось бы разбираться Шэнь Цинцю. Это было извращённое, нечеловеческое чувство, которое он не хотел понимать, которое он и не должен был понимать. Этот горный лорд делал лишь то, что требовалось от него напрямую — подчинялся. На большее его не хватало.

К моменту, как глаза у демона совсем высохли, рукав его ханьфу невольно задрался вверх, оголяя руки, красивые, изящные и… изрезанные.

Шэнь Цинцю застыл во второй раз. В следующую секунду Ло Бинхэ уже не был с ним — отошёл, мигом натянул рукава обратно и продолжил готовить. А его учитель по-прежнему не шевелился, даже не моргал, разглядывая застывшие раны перед глазами. Не показалось ведь?

«Может, в бою?» — промелькнула мысль, но он выбросил её из головы. Порезы были ровные и аккуратные — плоть полосовали медленно и точно. Много-много раз: алые полосы делились на старые, покрывшиеся коркой, и новые, едва затянувшиеся. Получи Ло Бинхэ подобное в драке, тут же залечил бы себя… Хотя, кто в здравом вообще уме будет с ним биться? Нет, точно делал сам. И сам же не стал залечивать. Почему?..

Снова какая-то непонятная попытка управлять им? Тогда зачем прятать? Зачем так стараться, когда есть столько способов проще? Разве видя боль этого ученика Шэнь Цинцю страдал бы? Нет, он был бы только рад, хоть и не смел того показывать. Он бы назвал это возмездием… Радовался бы, если бы, по крайней мере, понимал причину этих страданий. Но единственное, что пока удалось понять, это что Ло Бинхэ вредит себе. Хотелось расспросить об этом подробнее, но сомнения не позволили поймать момента.

А стоило ли? Должны ли его волновать травмы этого монстра? А если он снова взбесится, если спросить?..

За раздумьями он даже не заметил, как Ло Бинхэ закончил готовить; как он разложил перед чужим лицом привычную неповторимую трапезу и как скормил всё до последнего кусочка, довольствуясь тем, как послушно уплетали его блюда. И, вытирая чужой рот, снова заулыбался, так широко, что стало некомфортно… И всё же снова кольнуло странной радостью внутренности.

Вообще-то… Этот ученик ведь в самом деле старается?..

Каждый день неустанно возится с ним, одевает, моет, подтирает… Каждый раз спрашивает, какой сделать температуру воды. Какой сделать завтрак. Какую бы хотелось причёску. Устраивает ли всё этого учителя. Конечно, этот мастер не дурак — вспоминая, как с ним обошлись, он не станет говорить, будто его что-то не устраивает… Но ведь, даже если бы и мог, придраться было не к чему. Его ученик делал всё идеально, чтобы ему угодить. Единственное, на что оставалось жаловаться — отсутствие конечностей и излишняя болтливость этого неугомонного ребёнка…

Неугомонного ребёнка? Разве можно его так назвать?

Бесконечные одинаковые будни травили голову настолько, что Шэнь Цинцю начинал теряться в собственных мыслях как в лабиринте. О чём-то он думал постоянно, а что-то другое сразу вылетало из головы, потерянное… Третье же давным давно было забыто. Похоронено в копошащемся черном клубке.

Единственное, что хоть немного спасло от негативного утра и головной боли — это чай. Тёплый, терпкий, ароматный, заваренный по всем правилам, травяной чай…

— Учитель, вы наслаждаетесь? Подлить вам ещё? — и снова настырный голос у уха.

К часу овцы, когда солнце горело высоко в небе, а они вдвоём сидели в забытом всеми восточном павильоне — здесь Шэню нравилось больше всего — Ло Бинхэ держал учителя на коленях и прижимал к себе, подпаивая чаем по первому кивку головы. Прижимал он крепко и сильно, так, что смутил бы даже самую холодную из своих наложниц, но Шэнь Цинцю уже научился их не замечать. На улице стало прохладнее, чем раньше, и в руках у Ло Бинхэ было тепло — это единственное, что утешало.

— Бинхэ, прошу, не упорствуй, — горный лорд выдохнул, едва держа открытыми усталые глаза. — Снова хочешь тащить моё бренное тело к ночной вазе?

— Если учителю понадобится, то…

— Бинхэ… Всего немного, дай насладиться тишиной, — осторожно присёк на полуслове, и, избегая чужих обид, прильнул к плечу, потираясь о него. Но всё равно, в итоге, позволил напоить себя ещё одним глотком. Это было лучше, чем потом выхлёбывать целый чайник. А может и ведро…

Голова погрузилась в омут. Её хозяин с головой ушёл под болотную трясину, и там не было ничего лишнего, кроме тихой, блаженной пустоты. Шелест листьев на ветру, журчание воды в фонтанах и жар теплого солнца на коже, ласкающего, но не обжигающего — всё это уже не радовало и не огорчало, всё это давно стало безразлично. В руках владыки трёх миров небезразличен должен быть лишь он.

— Завтра этот учитель хотел бы увидеть дождь, — тихо попросил Шэнь Цинцю, укладываясь на чужую грудь спиной и позволяя использовать себя как подушку для объятий. В руках этого демона не было так уж плохо. Из них не хотелось, как раньше, вырваться. Просто так уж вышло, что они, тискающие его изо дня в день, стали совсем… безразличны.

«Этот ученик хочет жить с вами счастливо, в любви и заботе. А вы? Хотите счастья?» — слова Ло Бинхэ снова всплыли в голове. Не то, чтобы Шэнь Цинцю действительно ему верил, но… Если вдруг — только если — любовь учителя действительно является его мотивацией, то в его поступках, в словах, в заботе и в обидах — во всём появляется куда больше смысла. Но тем больше страх, что такие рассуждения — ошибка.

Если это снова просто игра? И когда этот учитель поверит — а он в самом деле поверит, ведь давно стёрлась грань понимания между правдой и фальшью — то он снова угодит в темницу. Снова будет использоваться как игрушка для удовольствия. Снова выбьют зубы, снова отрежут язык, проколют веки, оторвут что только можно… Живого места не оставят.

«Нет, нет…» — Шэнь Цинцю сглотнул ком в горле. Дыхание едва не сбилось от одной мысль о подобном. Пытаясь вернуться к спокойствию, он заставил себя выбросить все мысли из головы. Совсем перестал думать. Нет… Если будет способ избежать подобной участи, то он воспользуется им в тот же момент. Даже если придётся…

— …тель? Учитель! — Бинхэ осторожно потряс туловище на своих коленях, пробуждая. И, как только получил внимание, то состроил печальный взгляд. — Почему вы меня игнорируете?

— Я не игнорирую, — Шэнь Цинцю оправдывался быстрее, чем понимал, что ему говорят. — Извини, этот учитель сегодня рассеянный… Что ты спрашивал?

— Какой вы хотели бы дождь? — он повторил не задумываясь, уложив голову на чужое плечо, и учитель, так же не думая ни секунды, ответил:

— Несильный. Чтобы потом можно было прогуляться.

По крайней мере, Шэнь Цинцю привык просить. Бинхэ, в конце концов давал всё, что хочется. Единственное, чего он не терпел — это когда от него пытались отстраниться или попросту отодвинуться. Любую попытку принимал в штыки, не позволял отодвинуться даже на цунь.

— Хорошо. Этот ученик постарается для вас. — иных слов этот учитель не ждал в свою сторону. Если задуматься, это не шибко отличается от жизни на пике? Если позабыть о пытках, о насилии и ненависти… Он всё так же повелевает, его ученик всё так же исполняет.

«Нельзя просто взять и забыть, что он творил с этим бедным телом…» — внутренний голос напомнил о себе спустя долгое время, слабый и неуверенный.

«А можно ли забыть, что я делал с его собственным?» — он же парировал сам себе, сходя с ума вместе с хозяином. Внутренний разлад только сильнее давил на разлагающийся мозг. Желая хоть малейшей тишины в голове, он уставился на двор вокруг, сосредотачиваясь на всём, на чём оказывался взгляд — от желтеющей травы до свистящего ветра. Постепенно, мысли снова стали утихать…

И взгляд его упал на девушку. Она… не выглядела как одна из жён. Даже на слугу едва была похожа: вместо одежды старое рваньё, вместо туфель — босые ноги, а волосы и вовсе напоминали солому, даже издалека. Шэнь Цинцю едва не одарил её жалостью, однако она же, встретив его взгляд своим, полным ненависти и немого гнева, отбила на то желание. Как бы он ни относился к девушкам, но гарем лорда демонов — иная песня.

Чем дольше он смотрел, тем лучше её вспоминал. Сколько раз эта девица измывалась над другими наложницами? Ло Бинхэ уберегал своего учителя от этого змеиного клубка, но даже так, посчастливилось издалека наблюдать, как эта молодая госпожа хлестала соперниц плетью. Безжалостно и с удовольствием.

Теперь же её собственная одежда была местами порвана, а исхудавшее побитое лицо выдавало голод. Едва не подпрыгнув на месте, чистая злоба в женском взгляде вмиг сменилась страхом, и она, опустив голову, поспешила скорее уйти. Озадаченный, не верящий собственным глазам, Шэнь Цинцю повернулся к ученику… И тот провожал свою наложницу пылающим взглядом.

Настолько гневным, что зрачки едва не покраснели. По спине прошёлся холодок. Красных зрачков у своего ученика Шэнь Цинцю боялся больше всего. За ними всегда следовало худшее.

Единственное, что приносило облегчение, что так он смотрел не на него — на свою наложницу. И это же пробуждало из мёртвых любопытство: как бы он ни относился к этим девицам, но каждой дарил либо тёплые взгляды, либо — в худшем случае — безразличие… Так что она могла сделать, чтобы навлечь такую ненависть? Как можно было так поступить с собственной любовницей?

— Почему она?.. — едва слышно попробовал спросить Шэнь Цинцю, но запнулся уже на полуслове, когда взгляд перевели на него. Лорд демонов, увидев тревогу на лице учителя, сразу стал ласковей. От беглянки не осталось ни единого следа, будто никогда её перед глазами и не было.

— Учитель точно хочет знать? — на всякий случай спросил Ло Бинхэ. Чужой интерес разгорелся только сильнее, и, поколебавшись, горный лорд всё же кивнул…

— Это она отравила ваш чай в тот день. — и замер статуей в руках ученика. Это было последним, что он ожидал услышать. Но Ло Бинхэ не остановился. — Она была моей наложницей, а теперь простая служанка. Хотя стоило бы просто выгнать её из дворца или бросить в темницу… Учитель, я был очень зол на неё. Я знаю, что вы тоже были злы, хоть и не догадывались, кто смел на вас покусится.

— Мне бы хватило её извинений… Неужели это действительно было необходимо?

— Учитель, она ведь действительно собиралась подлить вам смертельного яду. Это настоящее покушение. — голос у ученика стал чуть тише, а щека его прижалась к тонкому плечу мастера. Даже когда Ло Бинхэ просто рассказывал это, Шэнь Цинцю чувствовал, как подрагивают от злости его руки, и как неровно вздымается грудь. — Но это уже неважно. Она поплатилась за всё. Но моё сердце по-прежнему неспокойно… Я бы заставил её извиняться перед вами тысячу раз, учитель. Если бы только она ещё могла говорить.

«Могла… говорить?»

Сердце начало биться чаще. С каждым ударом, с каждой секундой осознания оно ускорялось, ведомое страшной догадкой… Очевидно, верной.

Шэнь Цинцю не испытывает страха от понимания. Нет, вернее… это не похоже на страх. Немой оплетающий ужас осознания, что его новый, длинный и молодой язык осторожно прижимается к нёбу… слишком нежный для мужского…

Его кончик — уже почти родной — проводит по ряду зубов, сначала верхних, потом — нижних. Та госпожа, в отличие от него, уже никогда не сможет так сделать.

В этот момент пугали не мысли о том, что ещё его ученик может сделать с ним. Пугало осознание, что из-за него он может сделать с другими.

Собственного учителя был готов растерзать на тысячи маленьких кусочков, теперь же готов те же ужасы проделывать со своими жёнами, что осмелятся навредить ему? Быть может, по той же причине и измывается над собственным телом? Мстит сам себе за вред своему учителю… Впрочем, разве это удивительно? В конце концов, этот демон в самом деле сумасшедший.

Предпочитает возиться с ним, нежели развлекаться с сотнями, нет, тысячами красавиц… Сумасшедшее, одержимое своим учителем, мерзкое животное, что будет рвать и метать, пока его не погладит по голове любимая ладонь.

И на душе от того так погано… и гадко-тепло.

𓁼

Вода в бочке как обычно была идеальной. Не горячая, но достаточно тёплая, чтобы желание вылезать из неё пропало. Лёжа в клетке чужих рук, Шэнь Цинцю по-прежнему пребывал в прострации, пока эти самые руки уверенно и умело обращались с его телом.

Жаловаться не было смысла. В конце концов, его ведь не бросили как грязную тряпку в ведро с порошком, о нет… Его омывали дорогими средствами и обмазывали ароматным маслом, которое кружило голову своей сладостью. Хотя он уже не видел разницы. Какой смысл был сравнивать, если придётся стерпеть всё, что с ним сделать пожелают?

Руки Ло Бинхэ невзначай проскальзывали по соскам и безобразно долго задерживались под водой, оглаживая чресла. Он не спрашивал дозволения только потому, что знал — ему всё дозволено.

В этот раз Шэнь Цинцю мог внимательнее осмотреть запястья. Шрамы, что ещё утром были яркими, алыми как маковые бутоны, теперь стали бледнеть и исчезать, едва заметные, но что-то внутри утверждало, что Ло Бинхэ здесь не властен. Хочет он или нет — его тело исцеляется куда быстрее обычного, человеческого.

С порезов внимание перешло на пальцы. В этот раз касания ощущались… иначе. Горячее? Грубее? Бесстыднее? Нет, это было… странно. То, что кололо его удовольствием с самого утра, теперь распространялось жаром по телу, будто медленный яд.

Пока заботливый ученик оглаживал его туловище, внутренности скручивались в шёлковый бант, а он, в свою очередь, концами щекотал Шэнь Цинцю изнутри. Мягкие заботливые касания вызывали дрожь даже когда его бренное тело вытащили из бочки и стали обтирать полотенцем. Даже когда натянули на него ночной халат и начали сушить прядь за прядью волосы. Даже когда этот ученик, уложив его под одеяло, лёг рядом и прижался совсем вплотную.

Ло Бинхэ, приглушив свет, привычно устроился рядом и, пожелав доброй ночи, стал быстро засыпать, но Шэнь Цинцю, весь день сонный и усталый, как назло не мог теперь закрыть глаз. Слишком много хотелось обдумать, но от потока мыслей распиралась до боли черепная коробка. А чужие руки, ласкающие его обнажённое мокрое тело, нагло заняли себе самое заметное место. Картина пред глазами никак не желала рассеиваться. Фантомные прикосновения всё ещё обжигали тело под одеждой.

Такие горячие и сильные. Эти руки, которые весь день таскали его, как лёгкую зверушку, как мешок риса, как любимую игрушку. Руки, которые касались каждой его части…

Шэнь Цинцю покрывался мурашками и испариной, стоило лишь вспомнить о бесконечных днях, где его только и делали, что драли как дешёвую шлюху. Однажды он услышал случайно о том, что самые ужасные воспоминания человеческий разум скрывает за семью замками, глубоко внутри, спасая тем душевный покой хозяина. Но этой выдумке он уже не верил… Каждый день агонии он помнил наизусть.

Как незваные гости наперевес с мечами, воспоминания приходили внезапно и заставляли сердце замирать, и исчезали лишь тогда, когда сами того хотели. Пусть над мыслями он больше был не властен… но совсем ничего не забыл. Тем сложнее ему было принять, почему посреди ночи, вспоминая о касаниях Ло Бинхэ, его тело возжелало освобождения.

Не в силах даже вспомнить, как провалился в сон, он приподнял голову и посмотрел вниз. Очерченный тканью янский корень пульсировал и требовал внимания, не давая спокойно спать. Шэнь Цинцю судорожно сглотнул, не веря глазам… И сразу же осознал, как ему жарко, и как тяжело дыхание.

Собственное тело его предало.

Вспышка удовольствия ударила его разум, ещё сильнее, чем утром, когда новая волна жара прокатилась по паху, будто кто-то огладил его. Едва удалось сдержать стон. Что происходит?..

Член горел — нет, пылал! — огнем, моля о облегчении, настолько отчаянно, что игнорировать его было больно. В полном отчаянии он посмотрел на Ло Бинхэ рядом. Тот лежал на спине и во сне отнял наконец руку от чужого живота, оставляя учителя одиноким на своей половине кровати. У самого ученика дыхание было размеренным, а глаза были так плотно сжаты, что вряд ли бы он проснулся, если бы…

Проклиная своё странное состояние, Шэнь Цинцю кое-как перевернулся на живот, прижимаясь нижней частью тела к покрывалу, скомканному под ним, извиваясь на нем, толкаясь в него, отчаянно желая освобождения. Но то будто было недосягаемо.

Таз отчаянно дёргался вместе с культями ног, помогая тереться о ткань, а их владелец едва не скулил от того, как жалко себя чувствовал, похожий на бездумное течное животное. Эрекция пульсировала, пока он вжимался в матрас, пытаясь найти место, угол, движение, которые могли бы принести хоть какое-то облегчение, но всё тщетно. Пот потёк со лба, нижняя губа уже была в кровь искусана, а сердце учащённо колотилось в груди, пока он продолжал свои пустые попытки. Но, как бы ни старался, достиг лишь мук от неудовлетворённости.

Живот вдруг скрутило узлом, так сильно, будто он вот-вот кончит… Но нет. Член продолжал пульсировать, насквозь пропитывая влагой бельё, и, казалось, готов взорваться в любую секунду от этого напряжения.

Неужели кровь Бинхэ так бушует? Но она никогда не работала настолько сильно… К тому же, разве он не спит? Разве он не перестал использовать её? Значит… снова кто-то подлил в чай яду? Но кто бы решился, увидев, что Бинхэ сделал с собственной любовницей? Так что же это?! Что это?!

Пот стал пропитывать насквозь одежду и простыни под ним, в сто раз хуже, чем в изнурительную летнюю ночь. Внизу всё будто распухло. Каждый изгиб и трение о ткань кровати только разжигали огонь внутри, но не помогали сбивать его. Шэнь Цинцю был на грани безумия. Снова… И все же он не мог найти выхода. Самостоятельно он ничего не мог сделать.

Но ведь… мог кто-то ещё?

Желание попросить помощи, избавить себя от этой пытки, заставило снова повернуть к спящему голову и открыть рот… Но не вылетело ни слова. Нет-нет, язык был на месте. Только вот его обладатель не мог выдавить из себя слов.

А если он проснётся? А если снова возьмёт его силой и не отпустит, пока не выбьет дух. Если бы только не угнетающий жар, Шэнь Цинцю покрылся бы ледяной дрожью. Этот ученик не брал его больше, чем несколько месяцев. Если он сорвётся, то точно загонит своего учителя в могилу во время утех…

Но помощи всё равно хотелось… Не руководствуясь более мозгом — что и не работал теперь вовсе — горный лорд с нарастающим отчаянием подполз к Ло Бинхэ, который лежал рядом с ним. Он медленно передвигал свое мокрое туловище по простыне, пока в его промежность не упёрлась чужая ладонь.

В голове будто фейерверк взорвали. Так хорошо!..

Прижавшись вплотную к чужому боку, едва коснулся руки ученика, но уже понял, насколько она ему сейчас необходима. И сразу же прижался к ней ещё раз, сильнее. Тихий стон всё же вырвался наружу, растворяясь в тишине ночи. Ло Бинхэ не повёл и бровью, так уж крепко спал. Ну и пусть. Шэнь Цинцю его крепкий сон был только в помощь.

Он тихо поскуливал, стараясь не тревожить ученика, пока двигал бедрами в медленном, размеренном ритме, ища облегчения. Рука Ло Бинхэ была теплой и гладкой, гораздо лучше и эффективнее мокрых простыней. Бушующее напряжение стало ослабевать. Неужели его тело так привыкло к этому ученику, что без него не способно даже испытать наслаждения?..

На мгновение Шэнь Цинцю абсолютно забыл о своих ненависти и страхе. Перед глазами стояла пелена, по телу блуждало удовольствие. Редкие мысли мелькали в голове, как пролетающие по буйному ветру листья — мысли о том, как будет потом стыдно, когда на утро он вспомнит, что творил ночью, когда проснётся его ученик, осознав произошедшее, когда увидит пропитанные потом простыни и чужую одежду, всю грязную и испачканную в семени, ведь человеку-палке, что и трусов с себя снять не способен, только и остаётся, что кончить в них и стыдливо ожидать, пока кое-кто не поможет подмыться…

Шэнь Цинцю тихо всхлипнул, сдерживая слезы, когда его тело приближалось к освобождению… И всё равно не получало его. Словно утопленник, тянущейся к поверхности за единственным глотком воздуха, но не замечающий, что всё глубже погружается на дно.

Когда ноющее желание внутри него вновь разгорелось, Шэнь Цинцю почувствовал так, будто находится на грани безумия, иначе он не желал объяснять, почему уже не волновался о том, проснётся ли Ло Бинхэ — едва заметив, как у того приподнялись нижние штаны, стиснул зубы и залез на собственного ученика верхом, толкаясь промежностью в его пах. Два твёрдых нефритовых стержня тёрлись друг о друга сквозь тонкие влажные слои ткани.

Шэнь Цинцю больше не пытался сдерживать стоны. Пот тонкими капельками стекал с его лица Ло Бинхэ на запахнутую грудь. Не в силах держать головы, он, мучаемый похотью, уткнулся в неё лицом, расслабляясь, позволяя себе поддаться животному желанию. Двигая бедрами медленными, ритмичными движениями, лорд истлевшего пика позабыл о стыде. С отчаянным стоном он прикусил Ло Бинхэ за сосок, пытаясь пробудить его ото сна.

«Пожалуйста, Ло Бинхэ», — пронесся в голове немой отголосок бездумной мольбы.

«Проснись. Помоги мне...»

Сердце мастера сжалось, когда он понял, о чём просит. В первый раз за день он действительно порадовался, что не может выдавить и слова.

Его возбужденный член ласкался о растущее возбуждение Ло Бинхэ, и тот невольно пошевелился, тихо застонав во сне. Шэнь Цинцю замер, сердце бешено колотилось в груди. От этого голоса живот скрутило узлом, и он к своему ужасу обнаружил, что слушать чужие стоны было приятно. Возбуждение возросло в разы. Прерывисто вздохнув, он возобновил движения, прижимаясь к телу Ло Бинхэ, всё сильнее и сильнее, пока тот, в конце концов, не заговорил.

— Учитель?.. — голос казался сонным, вялым и рассеянным. — Что вы делаете?

Когда Шэнь Цинцю поднял голову, то встретился с парой тёмных, бездонных глаз. Его собственные теперь отличались от них лишь дымкой вожделения. Прикусив губу, он опустил голову, пристыженный. Пойманный на таком непотребстве, он не знал, может ли унизить себя сильнее, но уже ожидал, что его, если не втопчут в грязь насмешками, то снова будут использовать как насадку на член. Сейчас, когда его тело жаждало близости, сделать с ним что-нибудь непристойное — плёвое дело.

Но Ло Бинхэ не спешил, о нет, он стал издеваться иначе… Так же, как и все дни до этого. Он привстал, усаживая Шэнь Цинцю у себя в руках, невольно заставляя его глухо простонать от нового трения, и, заставляя смотреть на себя, спросил:

— Всё в порядке? Мне стоит позвать лекаря?

— Н-не надо… — Шэнь Цинцю тихо всхлипнул. Наконец слетело с губ хоть единое слово. Ох, конечно, для полного счастья не хватало как раз того, чтобы его в таком состоянии увидел кто-то посторонний. Смущённый и расстроенный, он нахмурился брови, отворачиваясь прочь. Краткое мгновение молчания повисло в комнате — ровно до момента, когда Ло Бинхэ окончательно «осознал», что происходит.

«Наглец…» — подумал его страдающий учитель, когда почувствовал на своём члене взгляд, такой пристальный, что пробирал до мурашек. Этот ученик всё подстроил…

А когда почувствовал ладонь — последние мысли выбило прочь. Он глухо простонал, растекаясь в руках своего ученика ручейком талого снега. Теперь не нужно было ни тереться, ни толкаться, ни ёрзать — чужие руки делали всё сами, так умело и приятно, что Шэнь Цинцю не заметил, как его ноющий орган прижался к чужому. Орудие убийства Ло Бинхэ он не видел несколько месяцев, но мог поклясться, что раньше оно было меньше! Войди в него такое сейчас — напополам бы разорвало!

Благо, что этот ученик, кажется, не собирался заходить так далеко. Он прижал к себе учителя свободной рукой, пока второй, плотно держа оба члена, надрачивал торопливо и нескладно, выдавая в каждом движении, насколько тонкая стена держала его от срыва. Тяжёлое дыхание стало хаотичным, по горячей коже покатился пот, два сердца забились быстрее в преддверии кульминации.

Тихий цык вдруг щёлкнул по ушам, застряв глубоко в мыслях. Две пары глаз, заглядывая друг другу в душу, с тихим стоном замерли в напряжении, окаменев непристойной статуей, изливаясь почти одновременно. Белёсые жемчужные капли потекли вниз по большой ладони, и было уже не разобрать, кому они принадлежат.

Шэнь Цинцю сделал первый вдох после оргазма, такой долгий и блаженный, что едва не разорвал себе лёгкие. Голова, полная грязи и тёмных мыслей, стала вдруг такой пустой и лёгкой… Он чувствовал себя так, будто вознёсся.

И, едва пелена перед глазами рассеялась, взглянул на своего ученика, что осторожно слизывал с ладони их общие телесные соки. «Отвратительно,» — мог бы подумать Шэнь Цинцю, но, боже мой, сколько же он видел и переживал картин куда более ужасных и мерзких! Плевать… Действительно плевать. Этот мальчишка только что дал ему желанное — пусть делает что хочет, пока это не затрагивает его тела.

Упав безжизненной куклой обратно своему ученику на грудь, горный лорд прикрыл глаза, желая восстановиться. Она была как всегда мягкой, горячей, как и всё это демоническое тело. Она была удобной. Лёжа на ней как на подушке, слушая утихающее сердцебиение и размышляя о произошедшем, Шэнь Цинцю, остыв, вновь подал голос:

— Бинхэ… Ты ведь не спал. — заявил он, довольный, что ещё не настолько одурел, чтобы не понять такой простой уловки. Тяжёлый виноватый вздох сверху, едва не сваливший его с грудной клетки, стал немым подтверждением. Однако он не злился.

Быть может от того, как легко было на душе от недавнего блаженства, а быть может потому, что разум его давно привык к таким «шалостям» от собственного ученика… Какая бы ни была причина, но подводила она к единому итогу — в душе горного лорда не было ни злости, ни обиды. Только один-единственный вопрос:

— Зачем?.. — и тот больше из любопытства, нежели из подозрений. Чтобы вновь не быть обманутым — Шэнь Цинцю поднял голову, вглядываясь в чужое лицо, но ничего нового не увидел. Виноватый невинный взгляд белого лотоса казался ещё менее фальшивым, чем раньше. Ло Бинхэ заговорил своим самым сладким голосом:

— Я не хотел вас использовать, я просто…

— Этот учитель ни в чём тебя не обвиняет. Он тебя любит… Просто скажи, зачем?

Чуть помешкав, он всё же решил признаться:

— Этот ученик подумал, что будет плохо, если учитель будет постоянно бояться близости после всего, что сделал с ним этот ученик…

— …

Шэнь Цинцю выпал в осадок. Иногда мотивы и поступки этого ученика были ему совсем непонятны… и это оказался как раз такой случай. Что за абсурдные цепочки в его голове породили идею, будто принудительная близость выгонит из его души страх принудительной близости? Это ведь было то же самое изнасилование, что и в прошлый раз! Насилие над телом в чистом виде!..

Осознавая это, горный лорд иронично глубоко загонял себя в непонимание. Двуличный раньше образ его ученика, теперь ставший искренним, безобразно разился с двойственностью его слов и поступков… Но чёрные щенячьи глаза заставляли верить в лучшее. Отметать через силу самые худшие варианты.

И не только они: недавние размышления стали давать свои плоды, стирая из головы образ мстительного тирана. Выученный страх в глубине души, сокрытый за гордостью, медленно восстанавливающейся с течением дней, лишь осторожно подводит к новой дорожке, по которой этому мастеру ещё не доводилось ступать.

— Этот глупый ученик всё испортил? — Ло Бинхэ тихо спросил со всей невинностью, которую только мог изобразить, и даже уголки его глаз слегка покраснели и намокли. И этот образ виноватого пса впервые не вызвал в Шэнь Цинцю отвращения. Даже наоборот… В первый раз захотелось погладить этого ученика по голове.

Увы, этот ученик сам лишил себя такой радости, как теплая ладонь учителя.

— Ничего… — Шэнь Цинцю слабо мотнул головой, давая понять, что обиды он не держит, и постарался сесть. — Я хочу прогуляться.

Обескураженный, Ло Бинхэ посмотрел в тёмное окно. А после, в недоумении, обратно на учителя.

— Сейчас?..

— Сейчас. И могу я… ехать в коляске?

Нехотя, Ло Бинхэ поднялся с кровати, чтобы привезти инвалидное кресло обратно, но и того, что этот ученик не стал клянчить разрешения ещё раз поносить его туловище на руках, для Шэнь Цинцю уже было более, чем достаточно, чтобы быть ему благодарным.

Ночью за пределами комнаты оказалось довольно холодно. Достаточно, чтобы этот ученик наконец смог достать из тонны вещей тёплую накидку, которую мечтал примерить своему учителю как только её получил. С мягким соболиным мехом по краям, она укутывала его туловище в коляске, делая его образ красивее, так, что глаз не хотелось отрывать… Эти самые глаза и выдавали его скрытые мотивы, как бы Шэнь Цинцю не хотел их отрицать.

Впрочем, бесконечное отрицание в голове уступило своё место иной, более волнующей мысли, о том, что они с его учеником ведь уже квиты.

Шэнь Цинцю подчистую загубил детство этому мальчишке, и он, вернувшись, воздал сполна всё, что получил… Но теперь он то и делает, что изо дня в день хлопочет над его искалеченным телом, окружая такой заботой, которая его учителю и от матери никогда не снилась. Стал бы он измываться над ним после того, как вывел из темницы, если бы изначально не встретил упрямства? Неужели его ненависть и обида к этому мальчишке была настолько сильна, что только насилием удалось искоренить её из души?

Ло Бинхэ был непривычно тих, пока катил своего учителя в ту часть сада, где он ещё не бывал. Колёса, совсем не поменявшиеся, без единого скрипа крутились по ровной тропе, и даже лёгкий ветер казался громче.

Деревья вокруг — тёмные силуэты под луной — стали оголиться сильнее, суля ещё большие холода, и Шэнь Цинцю не покидало чувство, будто скажи он всего одно «хочу», и во дворец вновь вернулось бы знойное лето. Но он не стал бы. Время шло своим чередом, и отдаться его течению — всё, чего ему хотелось. Время всё расставит по своим местам…

— Останови здесь. — попросил Шэнь Цинцю, как почувствовал, что катить коляску стало сложнее: почва стала мягче, начала продавливаться и пачкать колёса. Всё потому, что рядом было влажно. Рядом был пруд. Не сказать, что большой, скорее лишь элегантное украшение, но всё же, чтобы попасть на другую его сторону, пришлось бы приложить усилия. Лунный свет отражался ребристой дорожкой до самого берега, и пара лебедей, сложив свои головы, спала у самого края вод, тесно прижавшись друг к другу.

Застрекотали в тишине цикады, заиграли сверчки, и это непрекращаемое жужжание напомнило вновь о ученике, что втихую стоял позади, напомнило о его привычной болтливости и прилипчивости, о любви задавать сотню вопросов за раз, лишь бы убедиться, что его учителя всё устраивает и он действительно всем-всем доволен.

И эти мысли снова наполнили странной теплотой душу, от головы разлетевшись медленным импульсом по всему телу. Уголки губ у Шэнь Цинцю чуть дрогнули вверх, и сзади наконец-то послышался голос, без которого, честно говоря, уже было некомфортно проводить слишком много времени.

— Учитель… Вы злитесь?

«Не могу… Не имею права.» — горный лорд вздохнул про себя и мотнул головой.

— Вовсе нет. Просто… Не используй больше кровь, прошу. Лучше спроси.

— Но если я случайно напугаю вас таким вопросом? — Ло Бинхэ наклонился ближе, крепко сжимая ручки коляски, и его мягкие шелковые волосы полотном легли Шэнь Цинцю на плечо. Тот снова едва не вздохнул.

— Я ведь всё равно не откажу. Пожалуйста, лучше предупреждай меня…

Ученик виновато опустил голову.

«Если учитель так хочет…» — тихо пробурчал он, и Шэнь Цинцю на мгновение подумал, что стоило бы выразиться иначе… Но разве он не сказал всё как есть? Это ему бы стоило печалиться сейчас. Разве нет?..

Усмиряя колебания души, Шэнь Цинцю вернулся к пруду перед ним. Водная ночная гладь успокаивала пошатанные днём нервы и придавала сил.

— …Я бы хотел снова навестить свой пик.

— Снова?

Шэнь Цинцю уточнил:

— Настоящий. Я скучаю по ученикам и своей хижине. — и, уже выученный давать этому несносному ребёнку то, что он желает слышать, следом добавил: — В этот раз… я бы хотел, чтобы мы с тобой разделили трапезу не во сне.

Ожидая реакции, он повернулся к своему ученику, и увидел, как загораются его глаза. Загораются вовсе не красным, как обычно, а радостью, сотней ярких огней, будто фейерверком. Такой радостью, которую испытывать могут лишь двое: наивный щенок, только научившийся махать своим хвостом, и Ло Бинхэ — его ученик.

— Учитель! — возбуждённый голос пронзил ночную тишь и уши Шэнь Цинцю. — Я отстрою всё. Полностью. Я не должен был его сжигать, мне жаль… Но я всё восстановлю!

На чужие слова Шэнь Цинцю лишь усмехнулся. К своему же удивлению. Всё же, в этом мальчишке ещё осталось что-то хорошее, что-то не демоническое…

— Ничего. Этот учитель понимает твой гнев. Однажды он сам сжёг ненавистное ему место…

И ни дня после о том не жалел.

Его одарили поцелуем, тёплым и мягким. Таким лёгким, будто листик с дерева, сорвавшись, скользнул по его губам. Повелитель демонов никогда не стал бы целовать его так, но вот представить — только представить ведь?.. — что так бы мог целовать его любящий ученик — совсем не составило труда.

«…»

Шэнь Цинцю не хотел винить себя ни в чём. Он тоже был жертвой, он не должен испытывать вины… но если он в самом деле виноват? Слишком долго издевался, слишком сильно упрямствовал, и вот к чему это привело: измученный им же ученик, отомстив за все свои обиды, всё равно остался сидеть под рукой и ждать мимолётной ласки, будто нет у него никого, кроме учителя, кто смог бы утешить его сердце.

И тот, посаженный на цепь за толстой решёткой, невольная птичка, выученная щебетать одно и то же, имел только один выбор: поддаться.

Этот ребёнок ведь совсем не капризный. Он всегда много старался, а требовал совсем мало. Достаточно, чтобы его учитель мог это дать.

Шэнь Цинцю прильнул к чужим губам в ответ. Прижался к ним, приоткрыв рот, и позволил проникнуть в него языком. Снаружи стало так холодно, что клубы пара украсили дыхание, а щёки, вечно бледные, ярко порозовели. Не успело догореть благовоние, оставленное на сянцзы,* догореть, как оба они уже лежали в кровати, отогреваясь, укрытые под огромным красным балдахином, и обнимались, крепко и тепло.

^{* Сянцзы - столик, который использовали как подставку для курильницы.}

Когда-то Шэнь Цинцю так же обнимали юные сестрицы из весенних домов, одна краше другой, но сравнивать объятия Ло Бинхэ с женскими было бы смехотворно. Ни одна женщина не смогла бы обнять его так крепко, целиком и полностью, укрывая от всего мира в своих крепких горячих руках.

— Учитель… — Ло Бинхэ кончиком носа потёрся о тёмную макушку Шэнь Цинцю. Пахло любимыми маслами и мыльным корнем. — Я верну вам руки и ноги, только скажите… Я всё исправлю. Вы ведь не бросите меня, если я всё верну?

— Если попытаюсь… ты ведь вырвешь их заново?

— Вырву.

Он ответил без каверз. Так быстро и честно, что его учитель не знал, плакать ему или смеяться. Сердце уже не билось в страхе от этих слов, нет.

Ему было безразлично.

Шэнь Цинцю уже давно понял, что куда бы ни делся, его из-под земли достанут обратно. Накажут в сто раз хуже, чем раньше. Одержимый им белый лотос вновь обратится демоном…

Пока есть эта иллюзия свободы, иллюзия спокойствия, он будет держаться за неё до последнего. Она — единственное, что у него осталось. Единственное, что держит его от возвращения в рабство…

— Чуть позже, Бинхэ, — рот Шэнь Цинцю растянулся в усталой вымученной улыбке, а сам прикрыл глаза, уткаясь в чужую грудь. — Лучше прикрой меня одеялом сильнее…

За окном едва начинало светать. Первый снег опадал на желтеющую влажную траву во дворе. Ло Бинхэ, довольно улыбаясь, укрывал учителя, почти с головой, и прижался к нему покрепче, отдавая своё тепло.

Тихий цык послышался у самого уха, такой привычный, что Шэнь Цинцю его уже не заметил.

А за ним — тишина.

«Спокойной ночи, учитель...»