Совсем маленькая жизнь.

Хранить истории в бумаге - абсолютное расточительство жизненных сил! Столько макулатуры от столь глупого занятия. Но я так никогда не считала. Воспоминания не могут выветриться со страниц, и записи не выцветут - всего лишь сольются с памятью. 

У меня много пленки для фотографий, но намного больше черно-белых снимков - они такие из-за моего упрямства, - развешанных по стенам. Пустая клетка, которой я никогда не пользовалась, и башня из дневников, готовая рухнуть в любой момент (только самовнушение сохраняет равновесие в этой шаткой конструкции). У самого основания трещит от давления архив самых ранних воспоминаний - мои самые насыщенные дни, - папки потихоньку стремятся к потолку, но уже намного медленнее и спокойнее, чем тогда. И я начинаю бояться, что совсем перестану тратить чернила. 

Но никогда не случится искоренения моей старой привычки (некая постоянная переменная, которая помогает найти себя). Я продолжу возвращаться к пожелтевшим страницам и к своей болезненной ностальгии. Никто меня не поймет, но самое важное, что останется со мной навсегда, будет жить вечно на бумаге, пахнущей дождем и клюквой.

Мое первое воспоминание случилось поздним вечером. Блестящие капли на стекле играли в догонялки, пока небо роняло слезы. Я прижималась щекой к окну и задумчиво смотрела на грязные водовороты немного внизу, на уличных дорогах. 

Несколько лет спустя я пойму, что в каменных аллеях невозможно вырастить пышный сад, и гроздья винограда не постучатся ко мне ранним утром, переливаясь сочностью плодов. Но тогда, в четыре года, я молчаливо ждала, когда закончится небольшой ливень совсем рядом со мной, когда уймется пар и спадет духота, сочившаяся из коридора («Странное удовольствие - мыться в кипятке» - но пока что эта мысль меня не тревожила). 

Я прислушивалась к возне за дверью и сравнивала мелькающий силуэт в щели с мигающей лампой. Сонное безразличие покинуло меня, хотя сладкая дрема до сих пор пыталась уложить мое туловище поперек пола. Я сидела на подоконнике в странном чулке на застежке и едва могла пошевелить руками. Мне казалось, что я медленно утопаю в шерсти, и высвободит меня из пушистого капкана только огонек за дверью. Прислушавшись к моей мольбе, замок задрожал, и свет ударил мне в лицо ослепляющей лентой, которая в момент разогнала усыпляющие чары наступивших сумерек. Только когда мои глаза привыкли к резко увеличенной яркости мира, мне удалось рассмотреть взрослое лицо напротив. 

Он хмурился, крепко сжав губы в тонкую линию, от него несло жаром и запахом мятного шампуня. Но суровое выражение не могло спрятать порозовевшие после душа щеки, и я улыбнулась, потому что была такой же смягченной после долгой спячки, и наивно ожидала ответного доброго взгляда.

Он отвернулся и ничего не сказал, а я подумала, что моя улыбка слишком наигранная (взрослые не любили пренебрежительное отношение к себе), поэтому тотчас приняла серьезный вид.

Вскоре мне удалось вдохнуть полной грудью - несколько слоев ткани шурша упали к моим ногам. Страстное желание изучать и интересоваться, сдерживаемое моим смущенным состоянием, не смогло ухватить себе мимолетных нескольких секунд для достойного ознакомления с обстановкой комнаты: меня подтолкнули к выходу мягким похлопыванием по плечу.

Я передвигалась очень неуверенно, будто младенческая припухлость все еще сковывала мое тело. Стены давили на меня, словно пытались выплюнуть чужеродный объект за свои пределы, как хотел бы избавиться от лишнего рта человек, за которым я неслышно семенила по коридору. Дом волновался подстать внутреннему состоянию владельца. Тихо ойкнув, я по щиколотки ввязла в пол, и вся побледнела и даже немного позеленела, как самая несносная лягушка на планете. Мне показалось, что я стою под тугими струями чужого разочарования, и слова никак не желали покидать мой урчащий от тревоги желудок.

— Тигнари, - он произнес одно слово. И таким образом приветствовал всех после меня, как выяснилось много позже.

Я услышала тихое звяканье цепочки. Здание прекратило череду нескончаемых перемен и вернулось в прежнее умиротворенное состояние. Вместе с домом спокойствие, нежно качая в своих мягких объятьях, окутывало и меня.

С любопытством птенца, только вылупившегося из гнезда, я жадно поглощала каждую деталь ванной комнаты. Полочки, белые и чистенькие, висели немного криво, а потому пустовали. Одинокий стаканчик с угловатой щеткой и тюбиком пасты уравновешивал раковину: напротив покоилась баночка жидкого мыла, и с неё слезала этикетка с изображением лаванды. Я задалась вопросом, не болит ли голова от такой смеси запахов. Думаю, что тогда меня мало беспокоили мысли о сущности бытия и форме хлопьев.

Тигнари вылил на меня весь флакон шампуня и может быть добавил сверху, как бы убеждаясь в своем мотовстве. Наверное, он стремился придать мне аромат вкусного цветка, но получилось только превратить меня в вонючку для машины. Я сидела в позе лотоса в широком тазике, больше походившем на бочку, и чувствовала себя огурцом в маринаде или еще хуже - патиссоном. Пена и брызги путешествовали по плитке просторного помещения, и цветные разводы становились все привлекательнее в моих глазах. Равномерное постукивание колбочек, душистость сандалового масла и массирующие движения чужих пальцев создавали уютную тишину, прерываемую только журчанием воды и плавными глотками слива. От меня уплывала в мыльной реке пыльная крошка и слой уличной грязи. Шершавая мочалка втирала в мою кожу медовый гель, и в тот момент я почувствовала, как языки прошлого медленно подкрадываются ко мне сквозь пелену увлеченного сознания. 

Тонкая линия шрама тянулась вдоль кисти и крючковато загибалась к локтю. Я разглядывала бледную полоску в странном недоумении, и искусственный луч люстры подчеркивал на моем лице ямку недовольства, уместившуюся между бровей. Мои спящие воспоминания булькали в кипятке в ожидании своей свободы и пугали меня глубиной неизвестности своих доньев.

Тигнари спас меня в тот день.

— Это всего лишь заживший порез. Не смотри на него со злостью, потому что он - часть тебя. И тебе придется жить с ним бок о бок до самого конца, - он аккуратно взял мою ладонь и потер большим пальцем сморщившуюся от влаги кожу. Его тихий и уверенный голос унял мою дрожь и вместе с тем успокоил мое заходившееся в беспорядочном стуке сердце.

Я посмотрела на Тигнари грустными озерцами и прижалась щекой к его плечу. Мокрые волосы надоедливыми водорослями прилипали к лицу, но я совсем перестала замечать секундные неудобства. Все мое внимание сконцентрировалось на трепетном чувстве благодарности, которое пропитало меня насквозь и не могло найти правильного выхода наружу. 

Кран закрылся, и светлая вытяжка загудела и начала разгонять холод по кафельной плитке. Тигнари накрыл меня огромным пушистым полотенцем с ярко-красной надписью «Свобода Мысли» на смеси английского с французским. Бунт для спасения от консерватизма навязчивых идей. Я разогрелась в своем плотном коконе и закрыла глаза в ожидании теплого урагана в своих непослушных локонах. Тигнари очень тщательно высушил мою голову и превратил золотистые кудри в общипанный афро одуванчик, но другой альтернативы у него не было, ибо влажные волосы притягивали простуду.

Меня нарядили в симпатичное платье в рюшах, которое пришлось мне по душе, хотя выглядело, как вещица из секонд хенда. В очаровательных тапочках в виде черно-белых хомяков я крякающе топала до кухни, где суетился Тигнари.

Деликатно булькающая кастрюля с ягодным сиропом пробуждала мой аппетит, а заманчиво хрустящий хлеб подгонял быстрее сесть за небольшой стол с зеленой скатертью. Кисточки качались из стороны в сторону от любого движения ногами, и я развлекала себя, чем могла, пока Тигнари заканчивал свой кулинарный шедевр. Спустя нескольких мучительных минут он поставил передо мной ажурную тарелку с сочной гренкой, разгладил ножом яичную массу тонким слоем и посыпал кусочками замаринованной заранее куриной грудки.

На вторую гренку выложилось овощное ассорти и тот самый красиво-красный соус. Он немного придавил бутерброд с двух сторон и натянул на мои ладони одноразовые перчатки (позже эта привычка окончательно укоренилась во мне). Я с удовольствием жевала необычное сочетание продуктов, и мой желудок радостно переваривал мою первую за эти сутки пищу. 

Из-за зажмуренных от вкусноты глаз, я не видела реакцию Тигнари на отсутствие у меня каких-либо манер за столом. Но улыбка (явно обозначающая победу в своей маленькой борьбе), мелькнувшая на его лице не ускользнула от моего взгляда. Думаю, он очень гордился тем, что угодил моим предпочтениям. А я не могла скрыть радости от такой внимательности с его стороны.

Моя первая ночь в его доме, звездная и безмятежная, шептала свежестью прошедшей грозы из приоткрытого окна. Я, не отошедшая от активного вечера, не могла усмирить вереницу мыслей в своих буйных кудрях. Неутихающий шорох и скрип кровати насторожил Тигнари, засыпающего по соседству, и об этом осведомило меня тоскливое эхо шагов в коридоре. Я виновато выглянула из-под уголка одеяла и печально уткнулась в подушку. 

— Все в порядке. Я знал, что тебе будет трудно уснуть, - он присел, чтобы наши лица находились на одном уровне. 

— Извини, что так получается - я расстроенно выдохнула.

Я обращалась к нему неофициально, не как обычно общаются дети с незнакомцами. Но я знала, что мы достались друг другу не просто так, и это ломало все правила вежливости, делая их совсем неважными. 

Кажется, я совсем-совсем его не знала, но с самого первого дня нашего знакомства мой наполовину пустой стакан внезапно стал наполовину полон. Жидкость замерла на невидимой отметке в 500 мл. и ровно столько же молока требовалось для приготовления вкуснейших блинов с липовым медом.

Тигнари поставил ночник на пол - стеклянный звон разбавил раздолье тишины, - и подключил его к розетке. Приятный голубой свет россыпью звезд украсил потолок и облизал стены синевой. Я задержала дыхание. 

— Я уйду с рассветом и вернусь только в обед. Не бойся, здесь ты в безопасности. Завтрак оставлю на столе - разогреешь и поешь, - он положил голову на край матраса, - Если ты что-то хочешь, то можешь сказать сейчас.

— Можешь принести фрукты? И ракушку, морскую и настоящую! - я ойкнула и уже тише продолжила, - Пожалуйста, если тебе несложно...

— Конечно, - он подтянул одеяло и прикрыл мои озябшие плечи.

Вопросы щекотили горло, но сомнения изнуряюще царапали мое нутро.

«Почему ты не спишь?» - я подняла брови и вытянулась навстречу.

«Меня мучают плохие сновидения» - он едва заметно дернул хвостом.

«Как будем спасаться?» - спрашивала выразительность моих голубых глаз и сонная медлительность.

— Мне всегда помогали колыбельные. В самые темные ночи я цеплялся за мелодию и спасался от подкроватных чудовищ, - внезапное продолжение нашего безмолвного разговора, ответ на мнимый вопрос. Смешок с горечью, пока мною не осознанной.

Я молчала в трепетном ожидании, словно услышать слова его песни означало связать нас полночной тайной на долгие столетия. Мне было страшно упустить момент затягивающейся нити.

Первые ноты стали моим вторым началом, что-то вроде рождения, только духовного. 

Меня учили созерцать.

Я никогда не слышала людей, поющих сердцем, настолько чистых звуков неведомой мне печали, мелодии разрывающейся на части души. Тигнари никто не учил петь, но он достигал виртуозного мастерства в любом деле силой единственного желания. 

Культурное наследие незамысловатого мотива, идущего сквозь века в светлую комнату, перетекло в тихий шепот, в напутствие Морфея.

— Я обещаю, на той стороне тебя встретит прекрасный сон. Кошмары не потревожат твою юную душу на пути к пробуждению, - Тигнари щелкнул меня по лбу, и я чихнула в подтверждение его слов.

Он держал свое прошлое в пыльном черном сундучке на замке. Благословение на сладкие грезы - надломленность позвонка под тяжестью ушедшего. И я стала особенным существом, которое заглянуло в тонкую межвременную щель, в пространство между размеренной повседневностью и счастьем. Исключением.

Волшебство прошедшей ночи блестками осело на теплый пол с первыми утренними зайчиками. Мне явилось чудесное сновидение, но я не помнила никаких подробностей - такое случается со всеми чудными радостями.

Тигнари редко и незаметно пересекал черту между реальностью и волшебством. Все чудеса, свидетелем которых я была, не предназначались для чужих глаз. Магия была моим личным островком, совсем крошечной деталькой пазла в огромной головоломке его жизней. Она была неоспоримым доказательством того, что я могу верить ему. 

И я доверила ему ранимость своих детских лет, все откровения раскрепощенности и любознательность неопытной натуры. Самое ценное, чему посвящена целая жизнь.