Ло Бинхэ рисовать научился только ради учителя. Ему, по правде говоря, это дело вообще не нравилось: вечно измажется в туши, не поймёт куда вести линию, добавит лишнее. Каллиграфия и та проще, даже если эти два искусства чем-то и были схожи.

Ло Бинхэ усердно учился ночами, чтобы понять, как вообще построить нужную ему композицию. Он… не мог понять, как вложить в картину эмоции. Это сложно. Он, возможно, был слишком юн, чтобы вкладывать в изображение какие-то тяжёлые чувства, но и совсем ребёнком он не был.

Два года назад учитель и не взглянул бы в его сторону, но сейчас терпеливо объяснял, что было не так и где конкретно он ошибся. Бинхэ первое время так боялся показывать ему свои… это и рисунком толком не назовёшь, как он должен был объяснить это учителю? Но Шэнь Цинцю с загадочным блеском в глазах забирал его рисунки и Бинхэ, если честно, их больше не видел с тех пор. Куда они подевались он мог лишь гадать, хорошо бы оказалось, что учитель их попросту сжёг.

Но каждый его рисунок учитель всегда забирал, а однажды Ло Бинхэ заметил, как учитель аккуратно сшивает какие-то измазанные в чернилах листы бумаги в книгу. Бинхэ тогда, кажется, едва не вознёсся от радости.

Сейчас он определённо рисует лучше, настолько хорошо, что за его труды можно отдать душу, но какой от этого прок? Он рассматривал старую книжонку с отвратительными рисунками, беспомощно стискивая зубы. Неспособный ни сжечь, ни выбросить.

Учитель больше не будет собирать его рисунки и сшивать их вместе. Больше никогда.