Цена силы

День выдался тяжелым. То есть, конечно, тяжелым он был для всех остальных плотников, но только не для Роба Луччи - крутейшего солдата Мирового правительства, опытного шпиона, безжалостного убийцы, вершителя правосудия и просто красавца и удальца. В этот вечер он остался на верфи последним, кто не ушел домой после многочасовой изнурительной работы на жаре, подумал, глядя на закатное солнце, окрасившее небо в глубокий малиновый цвет, и продолжил обрабатывать древесину для фрегата новейшей модели, который у них заказал Дозор. Ему было категорически безразлично, кому предназначался корабль, Луччи из принципа не халтурил никогда в своей жизни. И остался он в ночь вовсе не потому, что ему идти было некуда и никуда не хотелось, а из-за задания: сейчас он - первоклассный плотник, пусть и фальшивый.

Солнце уж совсем утекло за горизонт, и Луччи сел, прислонившись спиной к ровным рядам сложенных друг на друга бревен, глубоко вдохнул пропахший деревом и средствами его обработки воздух, тяжело выдохнул, окинул взглядом безлюдную и кажущуюся теперь одинокой верфь. Было прохладно и тихо. Наверное, время, которое он провел здесь, было самым спокойным, настолько спокойным, что он не сразу привык к этому. Большую часть жизни он убивал, сражался, ловил преступников, решал чужие проблемы — своих-то у него никаких не было, — и учиться жить, как человек, ему пришлось с нуля: не убивать, а помогать менее опытным и талантливым плотникам, ловить не преступников, а тех, кто задерживает оплату, решать не проблемы, а когда уйти на обед и как избежать за этим обедом общества излишне дружелюбных коллег.

Луччи смотрел на верфь и думал, что это не навсегда, что она для него скоро закончится, и это не вызывало никаких эмоций — он вообще не очень знал, что такое эмоции, — только, может, крохотное облегчение из-за того, что скоро все станет по-прежнему. Честно говоря, ему было все равно чем заниматься, потому что выбирал не он, а правительство, чьи приказы он исполнял неукоснительно и без тени сомнения. Если придется — проведет на верфи еще пять лет, если нет — возьмется за другое задание и отправится убивать. Луччи смотрел на недостроенные каркасы кораблей, оставленные без присмотра инструменты, горы необработанной древесины и думал, что это скоро кончится, но если бы он мог выбирать...

— Эй, ты чего здесь? — раздался над ухом голос Паули, и Луччи бы вздрогнул, удивился, если бы умел. Но он не умел, а потому просто перевел на него хмурый, незаинтересованный взгляд.

— Только закончил работу, — ответил за него сидящий на плече голубь. Луччи наблюдал, как плотник пристраивается напротив. В сгущающейся темноте его было практически не видно.

— Ты выполнил дневную норму еще до вечера, зачем же так нагружать себя?

Луччи пожал плечами, Паули улыбнулся своим мыслям и, блаженно откинувшись на спину, уставился куда-то мимо собеседника. Луччи, в общем-то, было все равно, но этот человек обладал одной неуместной и совершенно непонятной чертой — был к нему добр. Добр настолько, что за пять лет приелось, почти опостылело, начало раздражать. Иногда Луччи представлял, что будет, когда плотник узнает правду о нем: наверняка разозлится и никогда его не простит. Что тогда станет со всей этой добротой? Будет ли он жалеть о ней?

— Хочешь сходить выпить? Я знаю хорошее место.

Роб Луччи, конечно же, не хотел. Дело было даже не в том, что он не пил алкоголь, просто хотеть его тоже не научили, все эти "хотеть", "желать", "жаждать", "мечтать" — это не про него, в отличие от "должен" или "обязан". Если бы было необходимо для прикрытия, Луччи пошел бы с Паули, но здесь не было никого, кто мог бы ему приказать. На всей верфи остались только они вдвоем.

Прохладный ветер обдувал их со всех сторон, полная луна, казалось, заслонила собою небо. Луччи чувствовал всем своим звериным существом, что Паули на него смотрит — пристально, изучающе и тепло, так, как умеет только он один в целом мире. В этом взгляде читалась забота, сверкал игривый, озорной огонек, из него, словно из самой души, сочились беспокойство и преданность. И это не было важно, но Луччи давно заметил, что Паули смотрел так только на него и вообще ни на кого больше.

— Я пойду, и ты не сиди тут долго. Холодает.

Плотник ушел, снова оставив Луччи на верфи одного, и он сидел так еще какое-то время, не боясь ни темноты, ни ночного мороза, до тех пор, пока не почувствовал что-то странное, необъяснимое, чего раньше почти никогда не испытывал, а потому не мог теперь с уверенностью распознать. Это чувство тяжелело в груди, скапливалось в сердце, заполняя его до предела и скатываясь в комочки, забивало ими сосуды, обессиливая, лишая возможности дышать, двигаться или думать. И если бы Луччи хотя бы немного разбирался в людях или себе самом, то легко бы заметил, что он всего-навсего скучает по Паули.

***

Весь город праздновал, и для плотников тоже был объявлен выходной, но Луччи все равно остался работать на верфи, видя в этом единственный способ избежать гуляний и коллективной пьянки с коллегами. Хотелось спокойствия, тишины и не строить из себя непонятно кого хотя бы сутки, хотя, думая об этом, Луччи упирался в полное непонимание, кем является на самом деле, словно только и делает, что играет роли. Сейчас — мастер кораблестроения, до этого и потом — агент CP9 и неумолимое оружие Мирового правительства, может, в будущем побывает еще кем-то. Но если капать глубже — а у него теперь было полно времени для этого — все это ничего не говорило о нем как о человеке.

И Луччи бы не размышлял об этом ни секунды, если бы пару дней назад Паули перед клиентами не назвал его хорошим парнем. Тогда он кивнул, подтверждая, и выдавил из себя что-то вроде полуулыбки, а сам подумал, что это, конечно, точно не про него. И внезапно возник вопрос — а что тогда про него? Плохой парень? Нет, не подходит, он же блюститель справедливости, такие плохими не бывают. Сколько Луччи не напрягал мозги, подходящие слова в голову никак не приходили. Если он живой человек, значит, он должен быть каким-то. Но каким? И если понять никак не выходило, может, и вовсе не существовало никакого Роба Луччи?

Захотелось пить. Он отложил инструменты и, войдя в здание, направился в коморку для сотрудников. Обычно, особенно во время обеда, там было не протолкнуться, потому что эта комната - буквально коморка в прямом смысле слова, словно олицетворяющая собирательный образ всех коморок мира. Но сегодня в ней никого не было. Луччи налил воды в стакан и осушил его полностью двумя огромными глотками. Налил еще, чутким кошачьим слухом улавливая звуки шагов, доносящиеся с лестницы. Прикрыл глаза, однозначно определяя личность приближающегося — он узнал бы эти шаги даже в шуме марша целой армии.

— Ого, Луччи, какая встреча! — радостно воскликнул Паули, войдя в помещение через самые долгие полминуты в жизни Луччи. — Я вчера тут куртку забыл, заработался. А ты?...

Он не договорил, найдя ответ на вопрос самостоятельно: майка его собеседника насквозь пропиталась потом, руки по локоть были испачканы и покрыты опилками, от него привычно и ярко пахло пропиткой для дерева. Паули улыбнулся широко и искренне, и внутри Луччи что-то вздрогнуло, словно случайно задетая шаловливым ветром струна музыкального инструмента.

— Какой ты трудяга! Слушай, мы с ребятами договорились встретиться через час в кабаке, пойдешь с нами?

Луччи мотнул головой в знак отказа, и Паули понимающе кивнул. Он был готов к этому, не ожидая никакого другого ответа. Еще ни одно его предложение не встретило согласия, но он почему-то все равно продолжал предлагать, искать встречи, пользуясь любым удобным и не очень случаем. Паули никогда не остановится, Луччи — никогда не ответит, они оба знали это. И оба не имели никакой возможности — или права — разорвать замкнутый круг невзаимности.

— Тогда подожди пару минут, у меня для тебя кое-что есть.

Плотник принялся под заинтересованным взглядом шариться по шкафчикам, достал кружку и какой-то вышитый вручную мешочек, нагрел воду, но не до кипения, заварил чай, взрывая острое обоняние Луччи смесью сладких травяных ароматов, моментально наполняющих всю комнату.

— Мне этот чай привез черт знает откуда один из клиентов, — поделился он, ставя кружку перед сидящим за столом мужчиной. — В качестве благодарности за хорошую работу. Сказал, что он успокаивает и восстанавливает силы. Это, конечно, не самый подходящий напиток для такой жары, — плотник виновато и как-то смущенно отвел взгляд, — так что можешь подождать, пока остынет, будет все равно вкусно.

— Благодарю, — коротко изрек голубь, сидевший до этого на подоконнике и переместившийся теперь на плечо к хозяину. Паули развернулся было к выходу, но замялся, остановился вполоборота.

— Мы будем у Бруно. Если передумаешь — приходи.

Луччи, конечно, не передумает. Он смотрел Паули вслед, пока тот не исчез за дверью, и еще долго вслушивался в его удаляющиеся шаги. Чай пах странно и насыщенно, перебивая даже запахи, принесенные ветром с верфи через открытое окно. Луччи никогда не беспокоился, и сил у него было больше, чем можно было себе представить, поэтому смысла в этом напитке не были ни малейшего. Он поморщился, борясь с желанием чихнуть, и все же сделал один глоток. Задумался, пытаясь не упустить ни нотки из богатого вкуса, и смело допил до конца, не дожидаясь, пока остынет.

Чай оказался очень даже ничего.

***

Все утро шел дождь, и к обеду густые, черные, как пиратский флаг, волосы Луччи еще не успели до конца высохнуть. В этот раз, строго придерживаясь роли, он решил провести перерыв с коллегами, шумевшими и веселившимися теперь рядом с ним. Непроницаемая для солнечных лучей широкая крона дерева, под которым они устроились, бережно оберегала их от жары. Луччи прикончил свой обед почти сразу и потому пытался дремать, оперевшись спиной о ствол.

Паули сидел слева от него и принимал живое участие в беседе, споря с кем-то из других плотников. Луччи не утруждал себя тем, чтобы разобраться в предмете дискуссии, и думал о том, что правительство куда более серьезно взялось за Айсберга в последнее время. Это значило для него только одно — до конца этой миссии остались считанные дни. А потом — больше никаких споров о том, как правильно плести веревки так, чтобы не рвались, никакого больше пропитавшего его кожу насквозь запаха древесины и средств, никаких мозолей от инструментов и постоянных заноз на пальцах или ладонях. А еще — никакого Паули.

— Эй, у тебя щепки в волосах, — донеслось до Луччи слева заботливым, нежным шепотом. Он приоткрыл один глаз, смотря на плотника в ожидании продолжения. Он же не просто так это заявил, верно? — Давай помогу.

Этого Луччи не ожидал, но все равно повернулся к нему спиной, подставляя макушку. Остальные не обращали на них никакого внимания, поглощенные спором. Паули поставил контейнер с недоеденным обедом на землю и пристроился у него за спиной, оказался настолько близко, что Луччи в нос ударил терпкий, запоминающийся запах его тела. Луччи почувствовал у себя на макушке чужие осторожные пальцы, перебирающие его волосы, неосознанно и едва заметно подался им навстречу.

— Тут не только опилки, еще мушка какая-то, наверно, с дерева упала и запуталась. Волосы у тебя, конечно, просто вау.

Луччи прикрыл глаза, наслаждаясь мимолетными прикосновениями, которых в его жизни всегда было слишком мало. Его били, резали, пытались пронзить насквозь, по нему стреляли из ружей и пушек, для него чужие прикосновения — только боль, раны, увечья. А Паули стягивал с его волос резинку, распуская хвост и убирая послушные, шелковые пряди за уши.

— Они еще влажные от дождя, так быстрее высохнут.

Луччи подумал, что если уж опилки решили оказаться у него в волосах, то могли бы запутаться там и получше. Может, тогда Паули прикасался бы к нему дольше еще хотя бы на пару секунд.

***

Сегодня у Паули был выходной, но доставили новые чертежи, и Луччи, сгребя их в охапку, направился к нему домой. Это не его прихоть, просто приказ начальства — с чертежами нужно ознакомиться заранее и как можно скорее. Раз нужно, то ничего не попишешь.

Луччи стоял перед входной дверью в ожидании, отчетливо слыша брань недовольного ранним визитом хозяина дома, громко шлепающего босыми ногами по полу. Представший перед ним через пару мгновений Паули выглядел заспанным, растрепанным и удивленным. На нем были только пижамные шорты.

— О, это ты. В гости пришел?

Луччи молча протянул ему чертежи, но почему-то не ушел, продолжил стоять, наблюдая, как плотник моментально становится вдумчивым и серьезным, внимательно просматривая страницу за страницей. Луччи, в свою очередь, смотрел на него: на никогда до конца не разглаживающуюся складку на лбу, грубые пальцы, неосторожно сжимающие бумагу, на дорожку светлых волос на животе... Паули опомнился спустя минут пять и виновато уставился на гостя.

— У тебя же обед сейчас? Я как раз собирался готовить завтрак, — солгал он. — Зайдешь?

Соглашаться не было никакой причины. Благодаря своим способностям на дорогу до этого дома он потратил от силы минуты две, так что спокойно успевал вернуться на верфь и перекусить до конца перерыва. И его роль точно не требовала от него подобных действий.

Но он кивнул, проходя внутрь мимо обескураженного внезапным развитием событий плотника, и голубь с его плеча великодушно поблагодарил за приглашение. Паули растерянно закрыл дверь и помялся, наблюдая, как Луччи снимает обувь и идет на кухню. Откуда он вообще знал, где у него кухня?

Паули постоял, поморгал, приходя в себя, и отправился следом. Когда он зашел, Луччи уже мыл руки в раковине, не обращая внимания на сваленную в ней горой немытую посуду. Приглашая его, плотник был стопроцентно уверен, что получит отказ, и потому не парился, что его бардак будет обнаружен. Просчитался. Луччи сел за стол, голубь бесцеремонно занял спинку другого стула.

— Ты прости за этот, ну, беспорядок, — запинаясь, пробормотал Паули, и тут же отвернулся, соображая, что у него вообще есть для завтрака.

Имеющегося в холодильнике хватило для простенькой яичницы с тостами и даже для салата. Паули еще никогда в жизни так не старался, нарезая овощи и хлеб как можно ровнее. Почему-то пилить бревна и клепать корабли получалось на ура, а огурцы то и дело убегали из-под пальцев и пытались свалиться на пол. Было смертельно неловко.

Он закончил с готовкой и поставил все на стол, поблагодарил небеса за наличие у него в шкафу двух последних чистых тарелок, выдал гостю приборы и начал удрученно жевать. Луччи, казалось, вообще ни о чем не переживал, сидел себе и спокойно ел. И Паули, конечно, было совершенно неизвестно, что на самом деле он усиленно думал о том, что вообще здесь делает. Его никто не заставлял, ему никто не приказывал, и мысль о том, что он просто захотел зайти, захотел провести время с ним, захотел один раз просто побыть человеком, казалась абсурдной и неуместной. Но Роб Луччи быстро адаптировался: он уже был здесь, уже доедал яичницу, об этом никто не узнает, это никак не помешает заданию. Это всего полчаса. Всего раз. Если он впервые опоздает на работу, его точно не будут ругать. Так что ничего страшного.

Он потянулся за салатом в ту же секунду, когда за ним потянулся Паули, и их пальцы соприкоснулись. В жизни Луччи не было места случайностям, и это прикосновение было намеренным, то, что он не отодвинул руку ни на миллиметр, было совершенно осознанно. Паули смотрел испуганно, но тоже не шевелился, просто ждал, не решаясь ни остановиться, ни продолжить. Луччи вздохнул и углубил прикосновение, желая большего, провел пальцами по чужой ладони, задевая мозоли, по запястью, наблюдая, как сидящий напротив мужчина краснеет до кончиков ушей и начинает часто-часто дышать. Он слышал каждый рваный вдох и тяжелый выдох, и они эхом отдавались в разом опустевшем сознании.

— Я думал, ты никогда не ответишь, — шепотом сказал Паули, переплетая их пальцы.

Я тоже, подумал Луччи, но ничего не сказал. Так было бы правильно. Плотник смотрел ему прямо в глаза еще несколько долгих, очень долгих мгновений, а потом встал и потянул его за собой. В спальне тоже оказалось не прибрано, даже еще хуже, чем на кухне, но этого Луччи уже действительно не заметил. Он сел на неразложенный диван следом за Паули, позволил стянуть с себя майку, обнять и неуклюже, осторожно поцеловать. Голубь, прилетевший за ними с кухни, занял наблюдательную позицию на шкафу.

Луччи целовался не впервые, но почему-то в этот раз получалось неловко, растерянно и неумело, синхронизироваться с чужими губами никак не выходило. Но Паули продолжал, несмело шарил руками по его телу, сминая бока, поглаживая плечи, запутывая пальцы в собранных в хвост волосах. Луччи распустил их, давая плотнику свободу действий, коснулся его живота, находя ту самую дорожку, идущую от пупка и прячущуюся в шортах. Шорты мешали, Луччи почти уже потянул их вниз, когда Паули нашел его спину и замер. Вот черт.

— Поворачивайся.

Луччи поразительно послушно исполнил приказ, садясь к Паули спиной и убирая волосы вперед, на плечо, чтобы тому точно было все видно. Ему, с его животными обостренными чувствами, не нужно было смотреть, чтобы знать, что мужчина взволнован и удивлен: было понятно по напряженному, медленному дыханию, по долгому молчанию, по отсутствию прикосновений. Луччи вдруг испугался, что к нему больше не прикоснутся.

— Расскажешь? — спросил Паули как-то странно. Что это в его голосе? Такое дрожащее и натянутое, как струна, синее-синее, как штормящее море. Луччи понял — беспокойство.

Он мотнул головой и замер, тревожно ожидая, что будет дальше. Он отлично скрывал это ото всех пять лет и как-то совсем не успел подготовиться к реакции. А потом Паули поцеловал его в верхний островок шрама, слегка надавил, заставляя наклониться и подставить спину, прошелся губами по каждому рубцу, спустился ниже и правее, на второй островок, находя и сжимая руку Луччи. Тот зажмурился, затаил дыхание, утопая во внезапной нежности и чувственности, к которым не был готов. Паули выцеловывал каждый квадратный сантиметр шрама, покрывающего почти всю спину, спускался все ниже, неосознанно сжимал руку все сильнее и сильнее, словно пытался вдавить в Луччи все чувства, хранимые в полутайне несколько лет.

Когда губы дошли до поясницы, стало очень жарко и слишком, невыносимо трепетно, Луччи шумно и резко выдохнул, отстраняясь. Хотелось ответить и отвечать долго-долго, не возвращаться сегодня на верфь, провести на этом диване весь, единственный день своей непреднамеренной человеческой жизни. Сейчас, в эту минуту он не правительственный агент и не фальшивый плотник, он — Роб Луччи, и он хочет быть с Паули от своего лица.

— Умеешь хранить секреты? — донесся до встревоженного Паули голос голубя со шкафа.

— Да.

Луччи повернулся к нему лицом, пересаживаясь и устраиваясь у него между раздвинутых коленок. Посмотрел в глаза долгим, проникновенным взглядом, подцепил наконец резинку его шорт, обнаруживая, что под ними все-таки ничего нет.

— Тогда никому не рассказывай, — наклонившись, прошептал Луччи прямо губы.

Паули успел только ошарашенно уставиться и больше ничего, и в этот раз поцелуй получился правильным, страстным, накаляющим воздух в комнате так, что впору было плавить железо. Плотнику стало совершенно без разницы, зачем Луччи скрывал, что может говорить, он завалил его на спину, одновременно целуя в шею и расстегивая его штаны. Получилось не с первого раза, но в итоге замок сдался под напором умелых пальцев, и штаны вместе с его шортами полетели далеко в сторону.

Луччи растворялся в ощущениях: Паули неистово вжимался в него бедрами, изучал языком ключицы, ямку между ними, пульсирующую на шее артерию, бесстрашно хватал за бока и задницу. Интересно, ощущается так чисто, остро и пронзительно из-за его звериных способностей или он просто до одури влюблен? Луччи надтреснуто и хрипло простонал, когда чужие зубы нашли его сосок, выгнулся навстречу грубым, резким прикосновениям, запуская руку в чужие светлые волосы, царапая мощную спину бесконтрольно прорезающимися когтями.

Он не хотел торопиться, пытался запомнить, выучить наизусть каждую деталь происходящего, каждое ощущение чужих пальцев на внутренней стороне бедра, звуки рваных, сбитых вдохов-выдохов, запах любимого тела, жар трения кожи об кожу. Нужно было все записать на подкорке, чтобы в будущем сотни и сотни раз воспроизводить в фантазиях или снах, не потерять ни единого фрагмента паззла, чтобы, оставшись одному, суметь собрать его заново из осколков воспоминаний.

Паули прокладывал дорожку из поцелуев от груди к животу и ниже, Луччи приподнял таз, чтобы тот сумел стянуть с него трусы. На мгновение их словно нажали на паузу, а потом плотник посмотрел ему прямо в глаза — жадно, вызывающе, не спрашивая разрешения, а ставя перед очевидным фактом — сейчас я буду сильно-сильно тебя любить. Это было признание. Прямой выстрел в сердце. Смертный приговор и помилование за секунду.

— Отсоси мне.

Луччи запрокинул голову и прикрыл глаза, чувствуя, как Паули берет в рот сначала только головку, облизывает, водя плотно сжатой рукой по стволу, а затем толкается вперед, принимая член до самого основания, срывая внезапный стон, граничащий с рыком. Луччи вслушивался в чавкающие, влажные звуки, соединяясь сознанием с движениями языка и теплом чужого рта, а потом понял, что хочет смотреть. Поднял голову, встречаясь со взглядом черных глаз, опустил руку на светлую макушку, направляя и диктуя темп. Паули подчинялся покорно и чутко, изо всех сил стараясь сделать как можно лучше и приятнее, и Луччи, кусая губы, лишь бы стонать менее грязно и откровенно, начал подмахивать бедрами в такт.

— Я скоро... — собственный язык предавал и не слушался, смазывая слова, оставляя одни только долгие, протяжные гласные.

Он думал, Паули отстранится и закончит рукой, но тот только плотнее обхватил его, удерживая, продолжил сосать, втянул щеки. Да, он определенно хотел, чтобы Луччи кончил ему в рот. О господи. Луччи не выдержал и закрыл глаза, толкаясь несколько последних раз, сходя с ума от близости и единения. Может, к черту Мировое правительство? Может, ему ничего и не нужно, кроме Паули, неуклюже готовящего завтрак и отсасывающего так увлеченно и преданно, что в глазах темнеет, а на сердце тепло-тепло и нежно?

Паули отстранился, тяжело дыша и облизываясь, и Луччи, выждав пару мгновений, нетерпеливо потянул его на себя.

— Иди ко мне.

Они целовались долго-долго и сладко сладко, лежа в обнимку на узком диване. Потом Луччи решил, что теперь его очередь, и Паули смущался и краснел, наблюдая, как тот бегло облизывает ладонь, обхватывает ею его член, поднимает взгляд и просит смотреть, хотя он бы смотрел и без всяких просьб. Длинные черные волосы спадают на лицо, лезут в рот и щекочут бедра, и плотник собирает их и крепко сжимает в руке, тянет за них и нажимает на макушку, направляя. Стонет громко и совсем не стесняясь, и Луччи думает, что это, наверно, самый лучший звук в мире.

В этот день он больше не вернулся на верфь.

А на следующее утро на остров прибыли Мугивары, и, едва начавшись, маленькая человеческая жизнь-однодневка Роба Луччи подошла к концу.