Я пахну, как селфхарм

«Я пахну, как селфхарм…»

Му Цин кусает губы до крови. Сдирает нежную кожу, вновь и вновь открывая ранки, а потом слизывает красные бусины языком, чтобы ощутить, как губы начинает щипать. И эти колючие ощущения отдают прямо в сердце. Куда-то, что дальше сердца. Во что-то незаметное чужому глазу.

«…Пахну, как очень плохой план…»

— Му-сюн, — стенает Ши Цинсюань, — вы же с Хэ-сюном состоите в одном клубе, что ему больше всего нравится? Я не знаю, что ему подарить! Ты ведь знаешь, что он, — Ши Цинсюань понижает голос, оглядываясь по сторонам, — мне нравится. Я хочу этим подарком понять, испытывает ли он что-нибудь ко мне.

Му Цин вздыхает. Ему не совсем интересно, что там происходит между Ши Цинсюанем и Хэ Сюанем. Он хочет закрыться одеялом с головой в своей комнате, хочет встать под горячий душ, хочет… кому какое дело, что он хочет. Му Цин вздыхает.

— Просто признайся ему и всё. Это будет проще.

Ши Цинсюань наигранно обиженно дует губы. Он не рассматривал такой план.

«…Пахну детской травмой и истериками до утра…»

На часах почти четыре часа утра. Му Цин сидит, склонившись над изодранной и мятой тетрадью. Он крепко сжимает волосы в кулаках, почти вырывая их клочьями, и до боли в мышцах сжимает веки.

Лишь бы не видеть. Лишь бы не помнить.

Сотая, если не тысячная, слеза срывается по щеке, вырывая острыми когтями задушенный всхлип из горла. Эти когти превращаются в зубы. В клыки. Они вгрызаются в глотку, в трахею, в связки, в мышцы… Вгрызаются и, с силой сжимая челюсти, вырывают куски плоти. Жуют, разбрасывая кровавое месиво в разные стороны.

Му Цин стискивает зубы. Он должен держаться.

Руки трясутся. Но всё равно тянутся к мятой тетради, кое-как разглаживают листы. С полки вытягивается новая тетрадь. Уже четвëртая. Му Цин невольно вздрагивает, почти наяву слыша до боли, словно дотронулся до оголённого провода, знакомый голос, раз за разом вторящий одно и то же: «Переписывай!».

Снова вздрагивает.

Му Цин открывает первые страницы обеих тетрадей, берёт трясущимися пальцами ручку и, небрежно вытерев слëзы с щëк и со стола, начинает писать заново. С первого листа.

«…Неловкой паузой, комнатой непроверенной…»

— Ой, капец! — Фэн Синь врывается в их общую комнату после ночной смены с привычным шумом. Му Цин вздрагивает. Из-за сумерек в комнате Фэн Синь этого не замечает.

— Да тут воздух ножом можно резать. Ты без меня окно вообще не открывал?

Фэн Синь подходит к окну, раздвигает шторы и распахивает окно, впуская, непривычный для Му Цина, прохладный воздух. Фэн Синь оборачивается и только в этот момент замечает, как выглядит Му Цин, не успевший спрятаться под одеяло или выйти из комнаты.

Красные глаза, такие же красные губы. Руки трясутся, крупной дрожью бьëт всё тело. Шея в розовых следах от ногтей. Фэн Синь застывает на месте, не зная, что сказать. Му Цин смотрит агрессивно, не скрывает своего состояния. Словно готов показать каждый шрам, каждый рубец и каждую царапину, будто крича, подтверждая этим все прошлые догадки. Все прошлые и новые. Подтверждая всё. И опровергая одновременно.

Воздух, несмотря на открытое окно, уже и вправду можно резать ножом. Настолько неловко. Настолько непонятно. Настолько… страшно. Обоим.

Му Цин хватает толстовку со стола и, на ходу напяливая её, вылетает из комнаты, громко хлопнув дверью. Толстовка смахивает со стола шесть тетрадей. Все мятые. Три из них рваные. Одна со следами чего-то красного. Кровь?.. Фэн Синь нервно сглатывает, пытается сдвинуться с места, но не может. Ноги, будто приросли к полу.

Фэн Синь делает над собой титаническое усилие и всё же срывается с места. Он знает, что его опять пошлют.

«…Я пахну ревностью и ненавистью, но не бойся, накажу сама себя потом…»

Густой белый пар поднимается куда-то под потолок. Му Цину плевать.

Комендантша общежития опять будет ругаться из-за перерасхода горячей воды. Му Цину плевать.

Всё тело потом опять будет гореть и шелушиться от покраснений. Му Цину плевать.

Он сжимает бритву в дрожащем кулаке. Но руки резко перестают дрожать, как только бритва приближается к коже. Фантастическая выдержка. Как у хирурга.

Кожа тут же расходится под натиском острого металла, высвобождая то, что скрывала — своих красных подружек, которые, сбившись стайками, струйками стекают вниз, и давящую на всё тело страшную боль. Горячая вода даёт пощёчину. Потом ещё одну. И ещё, и ещё, и ещё… Пока Му Цин крепко не сжимает челюсть, а тело не сводит судорогой. Свежая рана пульсирует. Становится ещё горячее, чем вода. Это не останавливает Му Цина.

Какого хрена он вообще это чувствует?! Новая линия.

Он не должен чувствовать такое к тому, с кем постоянно огрызается. К тому, кто постоянно пытается помочь, несмотря на то, что его постоянно отталкивают. Новая линия.

Му Цин не понимает, почему этот придурок всё равно печëтся о нём?! Он не должен этого делать! Должен был послать его в ответ ещё в первый или во второй раз и отвалить! Попросить переселить его в другую комнату! Новые линии.

Что этот придурок делал в комнате у Лань Чан? Он же знает, что она испытывает к нему. Об этом знает весь университет. Об этом знает даже Му Цин. Но не знает, что к ней чувствует Фэн Синь этот придурок.

Му Цин спешно обрывает поток дурацких мыслей, резко проводит бритвой ещё пару раз, пока она не падает из обессиленных пальцев на пол.

Что за бред?! Он не должен думать об этой ерунде! Му Цин приваливается спиной к светло-голубой кафельной стене, кое-где изъеденной чёрной плесенью, и закрывает глаза. Вдыхает. Рвано выдыхает. Горло сводит. Нужно выходить. Иначе Фэн Синь этот придурок опять начнёт что-нибудь спрашивать.

И Фэн Синь спрашивает. Не отступает под льющимися рекой «иди нахуй» и «отъебись». Не умолкает, пока у Му Цина не вырывается:

— Иди приставай к своей Лань Чан, какого хуя ты лезешь ко мне?!

Замолкают оба. И в этой тишине, наверняка, можно было бы услышать, как стучат сердца у обоих. Одно — бешено, как загнанный в угол охотниками заяц. Второе — с волнением, с непониманием, как будто, решаешь задачу, что тебе не под силу.

Му Цин уже готов сорваться с места и ураганом улететь куда угодно. В любом направлении. Но Фэн Синь не даёт это сделать. Хватает за запястье, останавливает, тянет на себя. Му Цин сопротивляется. Несмотря на огненную боль на коже, вырывается, пытается сбежать. Фэн Синь не отступает, не даёт уйти. В конце концов, Му Цин сдаётся. Останавливается резко, надеясь, что Фэн Синь отцепится, упадёт, и тогда он сможет убежать, но… падают они оба. Опять. Вдвоём.

Му Цин валится на Фэн Синя, резко выдыхает и, спустя мгновение, уже брыкается, пытаясь вырваться из крепкого захвата кольца рук. Рычит, как загнанный в клетку дикий зверь, готовый растерзать любого, кто к нему подойдёт. Фэн Синь держит. Безмолвно сносит все оскорбления и удары пятками и локтями.

Му Цин выдыхается. Останавливается. В последний раз дëргается и затихает.

— Какого хуя тебе надо от меня?

— С тобой что-то не так. — Не спрашивает. Утверждает.

Му Цин ядовито фыркает, закатывая глаза. Ха, и что ещё он ожидал услышать после того, как показал, что он из себя представляет?! Свежие порезы пульсируют, напоминая о том, как можно снять стресс, сбросить с сердца груз.

— Если ты не доверяешь психотерапевтам, можешь рассказать мне. Я… — Фэн Синь осекается, слишком запоздало понимая, что они друг другу вообще-то никто. Соседи по комнате. Никто.

— Нахуя тебе это? У тебя уже есть, чьи проблемы слушать.

Му Цин не может остановиться. Горькая желчь льëтся из его рта также легко, как кровь гоняет по его венам. Фэн Синь замирает, но захват не ослабляет. Му Цин не вырывается.

«А ты пахнешь, как спокойствие, как в голове тишина…»

В последствии оказывается, Фэн Синю не нравится Лань Чан. Му Цин не знает, что с ним происходит. Все мысли, словно испарились в одно мгновение, оставив после себя странно пахнущую кашу. Осталось заселить туда мух.

В очередной раз заставая Му Цина с хлоргексидином и ватным диском в руках, Фэн Синь всё же решается. Он без лишних слов подходит ближе, садится рядом и забирает ватные диски и бутылëк. Му Цин закатывает глаза, но всё же открывает руки. А потом сталкивается с настойчивым взглядом. И, подчиняясь, стягивает толстовку, оставаясь в спортивной майке.

Новых порезов нет.

Фэн Синь улыбается уголками губ. Му Цин видит, как в его глазах мерцают звëздочки и фыркает. Снова закатывает глаза. Стоит ли говорить про ноги? Нет.

Фэн Синь мочит ватный диск и прикладывает к последним порезам. Им три дня.

«…Ты как десять часов непрерывного сна…»

Первая ночь за этот учебный год, когда Му Цин выспался. Это ощущается странно. Непривычно. Крепкие горячие руки укрывают от внешнего мира уютным коконом. Получше, чем одеяло. Му Цин выспался. Он тупо смотрит в стену, слушает мерное сопение за своей спиной, ощущает тяжесть рук и… не понимает, чем он заслужил это?..

На стене дурацкая краска. Какая-то грязно-зелёная. Отвратительная. Му Цин аккуратно высвобождает руку из-под одеяла и дотрагивается кончиками пальцев до стены, пытается сковырнуть краску, но та слишком упряма. Не поддаётся.

За спиной слышится глубокий вдох, а потом какое-то неразборчивое мычание. Зевок. Му Цин ощущает, как загривок щекочет сильный выдох. Невольно напрягается.

— Как ты? — Вопрос, повторяющийся изо дня в день. Му Цин до сих пор не знает, что нужно отвечать. Правду? А нужна ли она?

Му Цин усмехается, делает ещё одну попытку сковырнуть отвратительную краску со стены. Не поддаётся.

— Выспался. Странное ощущение.

— Сколько обычно ты спал?

Цифра, названная Му Цином, ужасает. Два-три часа. Фэн Синь не знает, что сказать, только прижимает к себе крепче. Сам не знает, что пытается сделать, — забрать боль? Понять то, что испытывает Му Цин? Пытается поддержать? — но кое-что знает точно: он не хочет оставлять Му Цина одного.

Взгляд скользит по рукам. Му Цин думает, сказать ли про ноги? Нет.

Последние порезы на руках выглядят лучше. Им пять дней.

«…Ты — четверг, ты — 16:00, ты — ромашковый чай и покой…»

— Что?..

Му Цин не знает, как реагировать. Фэн Синь Этот придурок только что сказал… сказал..! Он не может повторить этого. Ни за что в жизни.

— Ну, — Фэн Синь ерошит волосы на затылке, — я пока загнул со свиданием, да? Тогда, не хочешь просто сходить на пикник? Я могу заварить ромашковый чай. В четверг пары как раз рано заканчиваются, так что где-то в четыре мы можем…

Му Цин пятится от Фэн Синя, смотрит ошалелыми глазами, почти готов сбежать. Фэн Синь не понимает, что произошло. Вопросы игнорируются. Расстояние не удаётся сократить. Руки Му Цина трясутся. Опять.

— Что-то не так? Я просто предложил, тебе не обязательно соглашаться.

Фэн Синь всерьёз обеспокоен. Что происходит?.. Непонимание съедает почище, чем невысказанные чувства. Непонимание заставляет панику передаться по воздуху, заражает ей, как каким-то вирусом. Фэн Синь пытается взять себя в руки. Получается. Му Цина же всё ещё трясёт.

 — Му Цин. — Голос Фэн Синя вкрадчивый, спокойный. И Му Цин обращает на него внимание.

— Нет, я не… не думай, что я… — голос то хрипит, то свистит, то вообще пропадает. Му Цин в одном мгновении, чтобы сорваться с места и тайфуном улететь куда-нибудь на Северный Полюс, где его загрызут белые медведи.

— Я ни о чём не думаю. Иди сюда. — Фэн Синь и не ждёт, что Му Цин послушает и подойдёт, но тот соглашается. Обхватывает себя руками, опускает голову так низко, как только может, лишь бы Фэн Синь этот придурок не видел паники, не видел непонимания, не видел… вообще ничего.

Ноги деревянные. Нет, стальные. Еле передвигаются. Кажется, даже звенят при движении.

Му Цин останавливается в паре шагов. Не может пересилить себя. Не может подойти ещё ближе. Фэн Синь может.

— Я могу обнять тебя?

Му Цин вздрагивает от этого вопроса. Зачем он спрашивает? И без этого знает, что может. Му Цин сдерживает порыв закатить глаза, но всё равно кивает. Кивает еле заметно, но Фэн Синь замечает всё, поэтому подходит ближе и медленно кладёт ладони на плечи. Притягивает ближе.

В нос ударяет ненавязчивый приятный парфюм. Му Цин утыкается носом куда-то в шею, вдыхает глубже. Почему он так запаниковал? Слово «св…» — нет, он не может его произнести — так на него подействовало?

— Ты не должен ни на что соглашаться, если не хочешь. Я просто предложил.

Му Цин слабо мычит в ответ. Он всё понимает, если это говорит Фэн Синь. Он не понимает, если это звучит в собственной голове. 

Фэн Синь больше ничего не говорит. Му Цин собирается с мыслями. Вспоминает про всё, что произошло. Про всё, что происходит. И он, кажется… боится? Страх и вправду стоит рядом. Улыбается развязной сальной улыбкой, смотрит сквозь мутные серые страшные глаза, тянет тощие скрюченные руки вперёд, шевелит узловатыми пальцами и… хочет утянуть за собой. В бездну. В пучину. В Ад.

— Я боюсь. — Наконец шепчет Му Цин. А в следующее мгновение жалеет, что вообще открыл рот.

Но Фэн Синь не смеётся. Наоборот. Спрашивает. Пытается узнать, чего именно, обещает помочь. Всегда же, уже как второй курс, помогал, по крайней мере, пытался.

Му Цин не спешит говорить. Он тяжело дышит, впитывая в лёгкие аромат парфюма, пытается выжать из мозга всю смелость до последней капли, лишь бы… что-то капает на шею Фэн Синя, но он не двигается. Не подаёт виду, что что-то почувствовал.

— Почему ты… — мысль теряется где-то в толще размышлений, в вихре слов и недосказанностей, — Почему я?

Фэн Синь на мгновение теряется. Не совсем понимает суть вопроса.

— Почему не Лань Чан?

И это уточнение, словно даёт Фэн Синю оплеуху. Такую сильную, что в глазах темнота и звёзды скачут. Такую сильную, что дыхание перехватывает и сдавливает лёгкие, как губку для мытья посуды. Такую сильную, что…

— Потому что мне нравишься ты. Ты можешь не замечать, но ты хороший человек и друг. Вспомни Се Ляня и того типчика, который вечно в солнцезащитных очках. Ши Цинсюань, кстати, в итоге сделал так, как ты ему предложил, и всё сложилось. Ты можешь не замечать, что делаешь что-то хорошее, потому что все твои силы уходят на поддержание жизни в своём теле, но это не значит, что этого не замечают другие. Да и я просто люблю твоих ворон¹.

[¹Тут отсылка на пословицу «爱屋及乌/愛屋及烏 [ài wū jí wū] — любишь дом, люби и ворон на его крыше». Это значит: любя человека, любить все, что с ним связано.]

Фэн Синь улыбается. Смотрит искренне. Му Цин поднимает взгляд. Не выдерживает такой искренности. Опускает голову. Глубоко вдыхает. Задерживает дыхание. Снова поднимает голову. Всё ещё страшно. Всё ещё ощущаются ледяные крючковатые пальцы на шее, но… Му Цин делает несколько шагов назад. Снимает штаны. Бёдра пестрят красными и розовыми линиями. Фэн Синь замирает.

Ещё мгновение и Му Цин готов разбить свою доверчивость об пол и выбросить в окно. Вылететь за ней следом. Но Фэн Синь отмирает. Усаживает Му Цина на кровать, берёт привычные ватные диски и хлоргексидин. Му Цин по привычке закатывает рукава.

— Извини. — Произносит одними губами. Горло сводит.

Фэн Синь качает головой. Он понимает, что трудно держаться. В первое время срывы столько же трудно контролировать, как с первого раза пробежать сотни километров. Он не осуждает. Лишь просит. Просит, чтобы Му Цин говорил с ним. Говорил всегда, вместо того, чтобы причинять себе боль, говорил, вместо внутренних монологов, говорил, не боясь надоесть, говорил… что угодно, лишь бы говорил.

Му Цин, как бы невзначай, соглашается на четыре часа и на ромашковый чай. Фэн Синь уточняет, не заставляет ли он себя, и, когда убеждается, что нет, улыбается. Искренне и так ярко, что Му Цин не может не ответить. Улыбка уставшая. Но настоящая. Это важнее. Ватный диск бережно проходится по порезам.

Им десять дней.