О моральных кризисах и негасимых фонарях

Казалось, что сотни негасимых фонарей скоро заменят на небе звезды. Призрачный город возбужденно шумел, демоны и призраки всех пород и мастей толпами высыпали на улицы. Наверняка мало кто ассоциировал эту феерию именно с состязанием фонарей в Небесных чертогах – негоже порядочным демонам интересоваться подобными вещами. Зато все всегда радовались фестивалям и праздникам, которые нередко спонтанно начинались на улицах Города и так же быстро прекращались.

Даже немного забавно, думал Инь Юй: никто из них и не догадывался об истинной сути происходящего. Впрочем, в какой-то степени это все-таки тоже было празднованием: окончания долгих сотен лет разлуки, печали, порой доходящей до отчаяния, и темного одиночества; это было празднование встречи, символ вечной преданности, выражение надежды и заверение в том, что ни тот, кто запускал небесные фонарики, ни тот, кому они предназначались, больше никогда не будет одинок.

Инь Юй от таких мыслей погрустнел еще больше, тяжело вздохнул и перевел взгляд с неба, переливавшегося теплыми волнами, на уже зажженный фонарь без печати Храма Тысячи Фонарей в своих руках. Градоначальник был достаточно милостивым и понимающим, чтобы нагрузить его только приготовлениями к мероприятию, не заставляя запускать негасимые фонари самостоятельно, как заставил, к примеру, очень недовольного Демона Черных вод и нескольких его двойников. Все-таки бывшему, свергнутому небожителю возносить молитву небожителю действующему было как-то... Неловко. И капельку обидно. Совсем чуть-чуть.

С другой стороны, они с Его Высочеством наследным принцем Сяньлэ, имевшим схожий весьма неприятный опыт, возможно, могли бы друг друга понять. Разумеется, Инь Юй не думал ставить себя в один ряд со смыслом всей жизни его непосредственного начальника, но это ощущение жгучей боли на коже и чувство неотвратимости при защелкивании обруча проклятой канги, после которого следует непривычная пустота, означающая отсутствие духовных сил... Незабываемо. В очень, очень плохом смысле.

Пропитанная воском горелка светилась все ярче, фонарик постепенно расправлялся в руках Инь Юя, а слова невнятной молитвы путались и распадались в голове, как распадалась на волокна насквозь промокшая рисовая бумага. Чувства дошли до крайней степени смятения. Надо было что-то решать.

“Что же я делаю”, спросил себя Инь Юй. Повторил вслух:

– Что же я делаю?

Внезапно темнота в рощице за его спиной серебристо зазвенела и ответила холодным, но заинтересованным голосом:

– Что же ты делаешь?

Инь Юй подпрыгнул на месте от неожиданности и чуть не упустил злосчастный фонарик.

– Градоначальник Хуа! – он неловко поклонился, стараясь не навредить своей ноше и не уронить поднятую на лоб маску одновременно. – Я тут... Решил все-таки поучаствовать и запустить еще один фонарь в честь Его Высочества Се…

– Врешь, – просто ответил Хуа Чэн.

Горелка, будто соглашаясь с обвинением, внезапно полыхнула ярче и чуть не обожгла пальцы. Инь Юй нервно сглотнул. Эта небесная феерия по сути своей являлась признанием в любви только одному человеку, и перебивать такое сакральное действие своим моральным кризисом было довольно грубо. Но Хуа Чэн не стал его отчитывать. Впрочем, его молчание и скептически приподнятая бровь были очень красноречивыми.

– Вы правы. Простите меня, – повинился Инь Юй. И тут же, собравшись, сыграл на опережение: – Но это и не для него, если вы вдруг хотели спросить.

О, градоначальник бы точно о нем спросил.

Хуа Чэн, особенно в начале сотрудничества, уделял чрезмерно пристальное внимание прошлому Инь Юя. Конечно, Собиратель Цветов под Кровавым Дождем не стал бы нанимать случайных не-совсем-людей с улицы, не разузнав всю их подноготную, но иногда его интерес бывал чересчур уж личным. Заинтересовавшийся чем-то Хуа Чэн был неостановим, а сильнее всего его интересовало именно то, что настойчиво хотели от него спрятать. У Инь Юя не было и шанса умолчать. Тем более ему угрожали сокращением отпускных дней.

Хуа Чэн неубежденно хмыкнул. Инь Юй тяжело вздохнул.

Ох уж этот Праздник середины осени… Когда-то он сам сидел за роскошным столом в Небесной столице, угощался восхитительными лунными пряниками с орехами, тихо посмеивался над людскими пьесами о небожителях и смотрел на парад неугасимых фонарей из мира людей. Каждое подобное подношение несло с собой благодарность, надежду, веру в его силы. Каждый негасимый фонарь означал, что кому-то Инь Юй смог помочь, что он делает действительно важное и нужное дело. Что он находится на своем месте.

А теперь Инь Юй находился в холмистой роще на окраине Призрачного Города с раздувшимся небесным фонариком в руках, и Градоначальник Хуа снова собрался интересоваться его личной жизнью. Вот уж точно не знаешь, смеяться тут или плакать.

– Хорошо, не для него, – слишком легко согласился Хуа Чэн и насмешливо пожал плечами. Бабочки на одной из его подвесок издевательски зазвенели, поддакивая, будто тоже не поверили. Инь Юй, впрочем, и сам в это не особо верил. Он очень, очень запутался. – А для кого тогда?

– Я не знаю, – честно ответил Инь Юй. – Это вышло так… Спонтанно?

Подняться на холм и запустить фонарик действительно было внезапным порывом – хотя скорее, конечно, просто глупой блажью. У Инь Юя абсолютно точно имелись более важные дела: например, задним числом оформить договор о дополнительной партии фонариков. Они с Хуа Чэном, составляя смету, недооценили энтузиазм горожан и их любовь: как к своему Градоначальнику, так и к бесплатным лунным пряникам, раздаваемым на улицах в честь праздника (Инь Юй честно старался следить за тем, чтобы в начинку не попало ничего неподобающего – например, человечины – но некоторые демоны все-таки придерживались весьма жесткой и жестокой диеты, так что поручиться за все он не мог).

Но нет, дернуло же Инь Юя прийти в свое особое место для рефлексий, тайное для всех, кроме вездесущего Хуа Чэна, чтобы запустить этот небесный фонарик для… кого? В качестве подношения наследному принцу Сяньлэ? Инь Юй знал о нем почти все и ничего одновременно: несмотря на то, что он исправно слушал рассказы Градоначальника Хуа (нередко к ним присоединялся и Черновод, преимущественно против воли), но лично он видел Его Высочество Се Ляня всего один раз и даже не говорил с ним. Просто в честь Праздника середины осени? У него не было семьи, с которой полагалось бы его отметить, а состязание фонарей в Небесной Столице больше не имело к нему никакого отношения. Как подношение Дворцу Циина? Нет. Нет. Точно нет. Так зачем и для кого тогда?

В этот момент фонарику окончательно надоело терпеть душевные метания Инь Юя: бумага под воздействием теплого воздуха натянулась до предела, огонь с горелки перекинулся на веревки, соединяющие ее с каркасом, и вся конструкция драматично вспыхнула, чуть не опалив Инь Юю брови и концы волос.

Инь Юй тут же отпустил фонарик. Тот пролетел от силы пару метров параллельно земле и упал; огонь быстро потух во влажной от вечерней росы траве.

– Оу, – прокомментировал Хуа Чэн.

Остатки фонаря плавно осели на землю. Из кустов неподалеку раздавался стрекот сверчков.

– Я уберу, – уныло сказал Инь Юй, подавив желание срочно нарисовать Поле сжатия тысячи ли и оказаться где угодно, хоть в пасти костяного дракона, только не здесь. За неловкость, глупость и порчу пары клочков травы ведь не увольняют? Не увольняют же?

Хуа Чэн что-то пробормотал себе под нос, подбросил кости, шагнул в портал и исчез.

Возможно, и увольняют. Инь Юй снова тяжело вздохнул, смотря на примятую траву, где тот стоял секунду назад, и стал искать вокруг себя обуглившуюся бумагу. Как-то все совсем по-дурацки получилось. Хотелось прийти наконец в свою родную пристройку рядом с Домом блаженства, скинуть маску, рухнуть на кровать и всласть предаться жалости к себе. Вернее, сначала дописать дополнительное соглашение с давним поставщиком еды, как он делал всегда перед визитом Демона Черных вод, который сегодня точно явится требовать списать часть долга за помощь, если уже не явился – а вот потом точно лечь.

Или можно было бы сейчас пойти разобраться с одним пришлым демоном, который решил, что жечь дома бедных жителей на окраинах города – прекрасная идея, которая точно заставит Градоначальника обратить на него внимание, подивиться его силе и взять к себе на службу. Мерзкий тип. То что нужно для превращения грусти и злости на себя в тщательно контролируемое – в данном случае даже общественно-полезное – насилие, неплохо очищающее голову. Это Инь Юй вообще-то хотел отложить на завтра, чтобы поймать демона с поличным, но раз такое дело, за ним можно было бы и побегать… Хотя вариант с лежанием на кровати и жалостью к себе в данный момент казался все-таки предпочтительнее.

Но не прошло трех минут – и пяти собранных клочков обгоревшей бумаги – как портал за его спиной открылся снова.

На этот раз Градоначальник принес что-то с собой.

– Возьми, – и он протянул новый, сложенный фонарик.

Инь Юй так и не смог определиться, чувствует он удивление, легкое раздражение или благодарность, так что просто спросил:

– Зачем?

– Ты сказал, что не будешь ради него ничего запускать – ладно. Сделай это для самого себя. В некоторых провинциях люди вкладывают в небесные фонари другой смысл: они передают свои несбывшиеся желания, обиды, печаль и злость фонарю и запускают его в небо. – Хуа Чэн усмехнулся. – На мой взгляд, от себя не убежишь – печали и обиды новые накопятся. Но попробовать стоит. – Не сказанное “Тебе это явно необходимо” повисло в воздухе. – Тем более, ты же по всему этому скучаешь, невооруженным глазом видно.

Инь Юй был почти тронут подобным вниманием. Разумеется, он всегда мрачнел перед Праздником середины осени – а кто бы на его месте не. Обычно Градоначальник не обращал на это внимания, пока Инь Юй продолжал выполнять свои служебные обязанности на удовлетворительном уровне, но в этот раз Хуа Чэн, почти устроив наконец свою личную жизнь, видимо, взялся устраивать ее всем вокруг. Интересно, удастся ли отвертеться Черноводу от такой щедрости?

Посвятить фонарик самому себе… С одной стороны, заслуживал ли Инь Юй хоть одного небесного фонаря после содеянного? Но с другой – он ведь действительно скучал. Не столько по Небесной столице и небожителям, большинство из которых не могли его в лицо запомнить, и даже не по… Цюань Ичжэню. Хотя по нему тоже немного, глупо было бы отпираться.

Он скучал по прошлому себе. Который еще был полон надежды, и стремления, и сострадания; он скучал по себе, который перешучивался с Цзянь Юем и уплетал паровые булочки с соучениками на ступеньках столовой, пока не видели наставники; который тренировался по десять часов в день как минимум, потому что знал свою цель; который сразу после вознесения старался исполнить как можно больше молитв, потому что какой иначе во всем этом был смысл… Он хотел бы вернуться в то время, когда действительно считал себя если и не хорошим человеком, то близко к этому. Когда он еще не знал, что может быть нетерпелив, раздражителен и тщеславен. Не знал, что ужасно переоценивал свои силы.

Что бы сказали наставники, старательно прививавшие ему терпение и чистоту помыслов, проповедующие усмирение страстей… Ничего, наверное, не сказали, но палками по спине отходили бы знатно.

А еще Инь Юй скучал по себе, обучавшему Цюань Ичжэня плести косы, чтобы его необычные пушистые волосы не лезли в глаза во время боя. Инь Юй разрешал ему тренироваться на своих волосах; тот постоянно спрашивал, не больно ли тянет, потому что не всегда понимал, какую силу вкладывает в то или иное движение. Скучал по тому, как Ичжэнь тайком показывал совсем нечестные с точки зрения их Ордена боевые приемы, не раз, впрочем, помогавшие ему выходить победителем в уличных драках. Скучал по тому, как он подростком нередко таскал Инь Юю найденные на рынке вещицы и амулеты в подарок; среди них, конечно, встречались и откровенные подделки – иногда Цюань Ичжэнь был слишком наивным. Но то, каким счастливым блеском светились его глаза, когда Инь Юй говорил, что ему очень нравится, все равно согревало сердце. Слишком прямолинейный Ичжэнь, очевидно, решил, что по гроб жизни должен Инь Юю за то, что тот привел его в место, где можно было много и хорошо драться, и за это к тому же похвалят, поэтому старался радовать его как умел.

И как же эта его прямолинейность, сам Инь Юй, злая судьба и одна ошибка умудрились все испортить.

Инь Юй старался приучить себя больше ни на что не надеяться – пока он некоторое время, скинутый с Небес, бродяжничал, это очень помогало – но проклятые страсти в его сердце, которые все никак не хотели усмиряться, тихо нашептывали, что, может, и он заслуживает прощения?

Бесчисленные фонари над Городом тем временем успели превратиться в крохотные сияющие точки. Ностальгию снова прервал Градоначальник, приложивший два пальца к виску. У него выработалась привычка говорить вслух при Инь Юе даже по духовной сети на случай, если вдруг предмет разговора окажется в зоне его непосредственных обязанностей и принять решение потребуется незамедлительно.

– Нет, еще не списал. – Пауза. – Рыбина, ты думаешь, я везде с собой учетные книжки таскаю? – Пауза покороче. – Ладно, ты прав, она у меня. – Пауза длиннее. – Уломал, сейчас буду. Разобрался?

Последний вопрос был адресован уже Инь Юю. Инь Юй честно подумал.

– Наверное, – ответил он. Помолчал. И искренне добавил: – Спасибо.

Хуа Чэн кивнул, с перезвоном махнул рукой, подбрасывая кости, и снова был таков. Наверняка пошел предаваться своему любимому занятию после лепки статуй Его Высочества Се Ляня и чтения древних текстов – ругани с Демоном Черных вод.

Инь Юй снова посмотрел на расстилающийся перед ним Город и откинул косу за спину, чтобы, если второй запуск фонарика окончится таким же фиаско, несильно пострадать. На этот раз он почти знал, что собирается сделать.

Инь Юй опустился на колени и закрыл глаза. Глубоко вдохнул, стараясь очистить разум. Задержал дыхание. Выдохнул. Повторил еще пару раз. Потом достал огниво и расправил негасимый фонарь. Инь Юй заранее решил, что, раз уж он наперекор всем канонам совершает подношение самому себе, стоя на окраине Призрачного города, много лет работая на Князя демонов, предварительно организовав запуск трех тысяч фонарей для дворца одного единственного небожителя, которого смертные прозвали Богом неудач, то вполне может позволить себе слегка изменить часть молитвы.

“Совершаю подношение это из глубин сердца моего до Небесных чертогов”, медленно заговорил он про себя. “Пусть во всех трех царствах сияют миллиарды подобных огней. Пусть масло в них будет подобно неисчерпаемому океану, а фитили – самым высоким деревьям. Пусть свет их озарит тьму невежества, печали и боли от вершины сансары до самых страшных залов Диюя”.

От этих давно заученных слов на сердце стало спокойнее, дыхание полностью выровнялось. Инь Юй открыл глаза, высек искру и поджег горелку, наконец чувствуя в себе достаточно сил и уверенности на экспромт.

“Совершаю подношение это, будучи в смятении, стоя на перепутье. Надеясь на облегчение, сострадание и помощь”.

Теплый воздух ободряюще погладил по щекам, горелка осветила островок травы, на котором он сидел, и Инь Юй даже перестал чувствовать холод мокрых от росы штанов на коленях.

“Совершаю подношение это и молю…” он сделал паузу в три удара сердца, но все-таки решился продолжить. Звуки собственного титула даже спустя столько лет горчили на языке и туго стягивали грудь невидимыми железными нитями. “Молю Его Высочество Инь Юя о снисхождении. Пусть небесный фонарь этот унесет все мои обиды и чаяния, пусть усмирит страсти мои и успокоит разум мой”.

Фонарик грел руки, расправляясь и разгораясь все ярче.

“Молю Небеса даровать мне прощение и силы на пути исправления грехов моих. Пусть все мои предрассудки и омрачения исчезнут. Пусть нарушенные обеты будут восстановлены. Пусть вся моя дурная карма будет очищена. Пусть… и мне будет даровано прощение. Прошу.”

Инь Юй поднялся на ноги. Добавил вслух еще раз:

– Прошу.

И отпустил уже рвавшийся из рук небесный фонарик, чувствуя, как в голове воцаряется блаженная, гулкая и светлая пустота.

Инь Юй стоял, задрав голову, пока его фонарь не сжался до еле заметной светящейся точки в черном небе и не пропал совсем. Потом он выдохнул, подобрал еще несколько кусочков сгоревшей бумаги и пошел прочь, дописывать договор о поставке негасимых фонарей. Если бы кто-то сейчас видел его со стороны, то наверняка отметил бы, что его походка стала более легкой, а спина – прямой, будто подсказанный Хуа Чэном способ действительно сработал.

Теперь Инь Юй точно чувствовал чуть больше благодарности и спокойствия, чуть меньше тоски и одиночества.

***

Хэ Сюань, со смаком уплетая ростки фасоли, третью тарелку лапши, жареный тофу и грибы одновременно, удовлетворенно смотрел, как хмурый Хуа Чэн исправляет сумму его долга в учетной книжке. Ради этого зрелища действительно стоило оставить в Небесной Столице двойника и прийти в Призрачный Город лично. Сумма, впрочем, все еще была больше, чем он сможет когда-либо выплатить, и они оба прекрасно это понимали. Но Хуа Чэну, видимо, тоже нравилась эта маленькая игра, где они с упоением ругались из-за каждого медяка, так что это продолжалось уже много лет, а книжечка демоническим образом никогда не заканчивалась.

– Я сократил сумму долга на четыре процента, теперь доволен? – Хуа Чэн отложил кисть, закончив выводить одному ему понятные каракули. Впрочем, Хэ Сюань тоже научился немного в них разбираться: надо же было следить, не мухлюет ли Собиратель Цветов и его скудных денег.

– Доволен, – почти довольно подтвердил Хэ Сюань и потянулся за огромной говяжьей ногой. – А это что?

Он указал на окно, в котором виднелся одиноко летящий небесный фонарик.

– Разобрался, значит, – невпопад ответил Хуа Чэн.

Хэ Сюань после минутной заминки понял, о ком речь – наверняка о Посланнике Убывающей луны, на которого иногда… находило. Впрочем, пока тот изредка помогал ему исполнять поручения хитрого на выдумки Кровавого Дождя, кормил костяных драконов в его отсутствие и не навязывал свое общество, Хэ Сюаня все устраивало. Но он не удержался от издевки:

– И это твой лучший работник? Не боишься, что однажды он окончательно в себе запутается и станет ни на что не годен?

Хэ Сюань, возможно, лучше других знал, что излишние чувства и фрустрация только мешают делать свое дело. Он знал, что привязанности вызывают неуместные сомнения, отвлекают от главной цели.

Знал уже лет двести как, почему-то позволяя теплому ветру ерошить свои волосы и забираться за воротник, ближе к груди, в попытке согреть то, что многие годы было наполнено лишь затхлой, отравленной ненавистью стоячей водой.

– Инь Юй как-нибудь справится, – махнул рукой Хуа Чэн. – А ты сам-то…

Вот же одноглазый и слишком проницательный придурок.

Благо, он не стал развивать тему и снова углубился в свою учетную книжку. Настроение Хэ Сюаня после уже четвертой миски лапши было достаточно сносным, чтобы не затевать грызню на почти пустом месте, так что он промолчал тоже.

Тем временем в Небесной столице чиновник, ведущий подсчеты, задумчиво склонил голову к плечу. Праздник закончился, основная масса небожителей уже разбрелась кто куда – наверняка судачить об увиденных пьесах и обсуждать невиданное количество негасимых фонарей для наследного принца Сяньлэ. Мужчина думал, его уже мало что сможет удивить, но теперь на фоне огромной луны пролетал еще один негасимый фонарь, посвященный – он снова сверился с записями – Дворцу Инь Юя. Неужели кто-то его еще помнит? Чиновник, разумеется, не стал собирать всех заново и объявлять этот факт во всеуслышание ввиду его малозначительности, но педантично поставил цифру один в давно пустующей строке.