От услышанных слов холодеют руки, и я лишь молчу, не в состоянии произнести хоть слово.

Почему ты… так говоришь о себе?

Неприятно.

Колкие слова лезут в душу, скребут и царапают. Как вилкой по тарелке. Невыносимый скрип. Хочется прижать ледяные ладони к ушам и сжаться.

Холодно. Как холодно.

Хочется укутаться в одеяло, в надежде согреться, но тело отказывается шевелиться. Я просто смотрю на тебя. На твою улыбку.

Почему ты продолжаешь улыбаться?

Смотришь на меня, смотришь, и тихо, с глупой, дурацкой улыбкой повторяешь: «Отсосать?»

Колет. Режет. Совсем не от грубого, пошлого и дико прямого предложения. Нет. Лишь от того, как ты это говоришь. Если бы я увидел на лице хотя бы каплю грусти или какой-то обиды, было бы легче.

Подрываешься с места, видимо посчитав моё молчание знаком согласия, и я поспешно через силу выдавливаю из себя:

— Н-нет, — голос дрожит, руки дрожат, кажется, всё моё нутро дрожит.

— Почему? Если тебе мерзко видеть моё лицо, ты можешь закрыть глазки и просто получать удовольствие. Если тебе отвратительна мысль, что сосу тебе я — прояви фантазию, заменив меня на более привлекательный образ, — хмыкаешь ты, но всё же останавливаешься, присаживаясь обратно.

Комом в горле встревает «замолчи».

Не хватает воздуха, душит.

«Это не так».

Спазмом сводит челюсть, рот не открыть. И не проглотить чёртов ком.

Вдоль позвоночника бежит мороз по коже.

Зачем ты так говоришь?

Бред, это всё какой-то бред.

Нет.

«Правда?..»

Нет. Нет, нет, нет.

«Мерзкая».

Я говорил это слово, кажется, миллионы раз. Вслух. И в мыслях тоже. Но сейчас в голове — «мерзкий здесь я».

«Ты мне отвратительна».

Я помню. Помню. Я говорил это слишком часто, чтобы забыть.

Всё, что ты сказала… правда?

До скрипа зубов сжимаю челюсть, сдавливаю в руках обивку дивана. Скрипит. Прямо как зубы. Заставляет ёжиться и отводить взгляд в сторону.

Твои слова совсем не яд. Это ржавый нож. Грубый, потерявший способность резать. Шершавым, кривым лезвием кромсает на куски. Медленно. Болезненно пилит. Ему не нужны ровные порезы. Он хочет разорвать меня, как тряпку. Если не убьёт, то заставит подыхать от столбняка.

Ядовита, как змея?

Нет, я ошибался.

Ты совсем не змея. Мясник, в руках которого ржавый нож с зазубринами. Нож, которым вспороли меня, как тухлую рыбу. Потроха мешаются с красно-бурым налётом на металле. Отвратительный запах заставляет болезненно жмуриться, разрушает мозг.

Мерзко. Тошно. Невыносимо.

— Что ты… несёшь? — сухо и слишком тихо. Запинаясь и вздрагивая. Наверное, ты меня даже не услышала.

Всё, что ты сказала… это то, о чём я думал.

Грубо. Не подбирая слов. И выражений тоже. Даже для тебя это слишком. Не говори этого. Не говори.

— М? Что такое, Аллен? — невинно и как-то равнодушно. Будто для тебя это всё — норма. — Не морщи так носик, милый, я ведь сказала правду. И даже прислушалась к тебе, видишь, остановилась и не лезу. Забавно. Ты кажешься снова недовольным.

Закусываю губу.

Нет, ты не можешь говорить так.

— Ой, ну ты чего затих? Из-за слова «сосать», что ли, смутился? — хихикаешь. Так мило и нежно, что хочется сдохнуть.

Нет. Мне режет душу сейчас совсем не это. И ты это знаешь.

Или нет?

Снова молчу.

Давит. Убивает. Желание отрицать услышанное просто душит.

Не говори так. Ведьмы должны любить себя.

Нои любят себя.

Все Нои такие. Высокомерные. Самовлюблённые. И ты такая. Твои интересы превыше всего. Такие люди не могут с беззаботной улыбкой унижать себя.

С таким упоением говорила о зле и добре, как презираешь человеческую слабость, а сейчас говоришь, как тот самый слабый человек, самооценка которого находится где-то между мусорным баком и собачьим дерьмом.

«Я не буду чувствовать себя униженной, изнасилованной, мразью, ничтожеством, если в конце я получу то, чего желаю», — длинная, неправильная, странная речь, что, казалось, не сможет удержаться в моей голове в итоге въелась в мозг.

Да, точно. Ты готова унизить себя ради цели. Твоя цель заставить меня сказать, что это всё не так?

— Просто скажи, что тебе надо, — сквозь зубы. Чем дольше слушаю, чем дольше смотрю — тем сильнее чувствую, как злость растёт во мне. Будто тот ком в горле набирает вес, скорость, обрастает шипами и нечистотами, искажается настолько, что прежнее «замолчи, не говори так» — превращается в нечто едкое, колкое и грязное. На языке крутится: «Сука, заткни пасть», но в этот раз я сам сдерживаю этот блевотный ком, не давая ему вырваться наружу.

Кое-что за столько лет я всё-таки понял. То, что ты сейчас делаешь — лишь идиотская, жестокая манипуляция.

Раздражает. Злит. Блядские словечки, сказанные с милой улыбочкой, заставляют чувствовать приступ отрицания.

Отобрать у мясника нож. Вырвать из рук.

Подняться, схватить тебя, закрыв ладонью рот. Придавить так, чтобы из тебя и звука не вырвалось, и держать. Держать, давить и кричать. Всё подряд, что угодно, лишь бы мои слова стали намного громче твоих. Перекрыли, погасили, задавили услышанное. Орать матом, выплёвывая оскорбления, лишь бы забыть о том, что услышал, впечатать в диван и заставить молчать.

Но я сижу на месте.

Хихикаешь. Снова. Постоянно. Будто ты только улыбаться умеешь. Другого не знаешь. В твоём долбанном арсенале только равнодушно-мёртвое лицо и улыбка. Одно из двух.

— Что тебе от меня надо? — до боли в зубах сжимаю челюсть.

— Аллен, ну я же говорила. Всё, чего я хотела — тебя. Мне ничего не нужно, пока ты рядом, — склонив голову чуть в бок, отвечаешь.

— Тогда зачем ты всё это говоришь? Думаешь, я поверю в эту чушь? Оставь свои игры, не выводи меня.

Раздражает. Раздражает. Как же раздражает.

Это мои. Мои блядские мысли. Мои и только. Не твои.

— Но я же просто предложила минет! Не хочешь сейчас — ничего страшного. Или ты злишься, потому что ответ на твой вопрос не понравился? — дуешься. По-детски. Так тупо, что желание подлететь и закрыть рот силой — отдаётся пульсацией в висках. — Мой Аллен такой сложный, — продолжаешь, — вот как с тобой говорить? Злишься, просишь говорить правду, но слыша её — снова злишься. Почему ты называешь мои слова чушью? Я же сказала то, что ты и без меня знаешь.

Я просил совсем не этого. Нет. Я не хочу ничего от тебя слышать. Уже не хочу. Облажался. Так и знал, что пытаться поговорить с тобой по-человечески — ужасная идея.

Поступай, как всегда. Так, как мы вдвоём привыкли. Правда. Я даже больше не буду злиться. Давай, говори с чёртовой улыбкой: «Ты любишь меня, Аллен», «Я нужна тебе». Не играй со мной. Хватит. Думаешь, я поверю тебе сейчас? Нет, нет-нет, тебе что-то нужно от меня, только поэтому так говоришь.

«Ложь, предательство, двуличность, подстрекательство — я буду использовать всё, что мне поможет», — это твои слова. Я ничего не забыл.

— Хватит. Тебе так хочется вывести меня? Так смотри, перестараешься. Правду говоришь? Пха. Ты не умеешь быть честной.

Да. Я похож на гнилую рыбу, которой вспороли брюхо. Воняю ненавистью и злостью.

Не знаю, что злит сильнее. Ты? Я? Или может то, что я не могу отрицать твои слова? Плевать. Просто заткнись. Обидься, разозлись на меня, делай что хочешь, но не говори так.

— Почему ты снова мне не веришь? Как же сложно, — будто совсем не замечаешь насколько я зол, продолжаешь. — Сладкий, как я могу врать? Ты ведь мне сам это говорил. Если честно, мне просто плевать, но ты же сам спросил меня и вынудил ответить. Мне казалось, что не обязательно объяснять что-то настолько очевидное, но ты так настаивал, хотел, чтобы я сама всё сказала, — снова слышится несдержанный смешок, — или, может, я выразилась недостаточно понятно? Тогда я могу рассказать подробнее. Тогда ты будешь удовлетворён? — замолкаешь, задумчиво потираешь подбородок, поджимаешь губы.

«Нет, я не хочу ничего слышать», — вертится на языке, но я продолжаю молчать. Если открою рот — эти слова превратятся в поток оскорблений. Даже зная, что причина злости не ты, а я сам, мне хочется отыграться на тебе. Сложно держаться.

— Ну, ладненько, тогда слушай, — после недолгой паузы, обращаешься ко мне.

— Не… — пытаюсь возразить, но ты не даёшь. Продолжаешь говорить:

— Ты часто врёшь, но на лице и так всё написано, так что не трудно понять, о чём ты думаешь. Хотя, мне кажется, ты даже думаешь всегда по-разному. Иногда я вижу, как безмолвно кричишь «прости», иногда тихое «люблю», но чаще всего — «ненавижу». Ты бываешь разным, и я тоже. Хотя ты, наверное, не заметил. Знаешь, в тот раз в номере, ты был таким забавным. Говорил «нет», но я слышала «да». А ещё тебе было немножко мерзко, когда я целовала тебя. Тогда, когда ты заснул, обняв меня. Помнишь? Когда я сосала, а потом захотелось поцелуя. Ты так забавно скорчился, дёрнулся и отвернулся, и лицо твоё было особенно громким. Ты будто закричал: «Фу, не смей целовать меня после такого! Я не хочу касаться рта, в котором побывал мой член! Грязная, мерзкая, как ты можешь делать такое!», пха, — негромко усмехаешься, а мне кажется, будто каждое слово — новая рваная рана. — Мой Аллен такой чистый, совсем невинный и правильный. Очень. Правильный. Я не настолько тупа, чтобы не догадаться, о чём ты думал после. «О, боже мой, какой кошмар! Она не чиста! Фу-фу-фу! Если она делает такое, значит не девственница! Море мужиков было! Ведёт себя как шлюха, а после смеет меня целовать?! Ах, нет, если она меня трахнет — я не смогу этого пережить!» — чересчур эмоционально вскрикиваешь ты, неумело подражая моему голосу, заставляя меня стыдливо жмуриться.

Правильный? Нет, нет, прекрати так говорить. Почему ты называешь меня праведником, добрым и, блять, чистым? Бесит. Как бесит. После таких слов, я ненавижу себя ещё больше. Я не такой, как ты говоришь. И вряд ли когда-то был таковым.

Хочется закричать, что это всё не так, ты лжёшь.

Я хотел тебя поцеловать. Хотел.

Но в голову лезет тот самый момент, который ты напомнила.

«Нет, не смей её целовать, она делала этими губами такое, а ты хочешь впиться в неё? Она пошлая, развратная девица, которой явно не впервой заниматься подобным», — именно так я себя одёргивал, чтобы не сорваться. Как ты… как ты поняла, о чём я тогда думал? Я же ничего не сказал. Ничего.

И я не выражался так грубо, не говорил таких ужасных слов даже себе. Ты не должна так говорить, не лезь в мои мысли. Не смей. Ты переворачиваешь всё с ног на голову. Всё было не так.

Но стоит попытаться возразить — вспоминаю тот самый момент. Не могу произнести и звука.

Нет, то, что ты сказала… я думал об этом. Как я могу отрицать?

Тот самый ком, что превратился в агрессию и так хотел вырваться из меня — в момент подавился. Будто это ты мне рот закрыла. Придавила, но совсем не ладонью, а словами, что вытащила прямиком из меня.

Мерзко. Мерзко. Мерзко.

Я, правда, настолько ужасен?

Пока мои мысли оставались лишь моими — они согревали, я чувствовал какое-то успокоение. Словно сидел, прижимался к тому, что помогало чувствовать себя хотя бы немного лучше, но в итоге у меня это нечто отобрали, а после швырнули в меня. И прилетел какой-то кусок дерьма. Со всей силы вмазали им, раздавив даже кости.

Отвратительно.

— Ну не делай такое несчастное личико, Аллен, — вновь говоришь ты, — понимаю, поцелуи тебя не радуют, но я не смогу отказаться от них. Не-а, совсем никак. Я не настолько добрая, чтобы лишить себя и этой маленькой шалости. Но это же не повод так убиваться. Не грусти и не переживай так сильно, Аллен. Не так всё плохо, в конце концов, я же не прошу мне отвечать взаимностью. Уж как-нибудь потерпишь. Зато у меня всегда наготове лучшее средство от стресса, — усмехаешься, как-то слишком пошло облизывая губы. — Вроде, тебе в прошлый раз понравилось, не понимаю, почему сейчас отказываешься? Ты же получаешь удовольствие и сбрасываешь напряжение. Всё, как ты и просил. Ты меня в последнее время так радуешь, что мне тоже хочется радовать в ответ. Так что, я постараюсь учесть все твои пожелания. Ну, или хотя бы частично. Всё-таки, некоторые из них идут в разрез с моими. Например, как бы сильно тебя ни любила, я не смогу предоставить другую девушку. Боюсь, моё настроение испортится слишком быстро, и я её немножко… убью? — не сдержавшись, ты тихо смеёшься. — Прости-прости, больше не смеюсь, не смотри так на меня. Просто представила твоё личико в тот момент, когда я выпотрошу дамочке кишки, и мне та реакция показалась смешной. Что-то в духе: «И это тот покой, который я просил?! Ты её убила на моих глазах, я теперь в ещё большем стрессе!!!» — как бы ни пыталась сдержаться, заливаешься в новом приступе смеха, а после, чуть успокоившись, добавляешь: — Аллен, хватит уже переживать. Закрой глаза и кайфуй. Или может, мой Аллен переживает за меня? Если честно, мне сложно понять, что тебя волнует, но если такая ерунда, то успокойся. Я же люблю тебя, дурак. Значит, и член твой люблю, — от последних слов я нервно дёргаюсь.

Если бы не всё остальное, я бы, наверное, дико смутился, но сейчас лишь чувствую себя разбитым. Разорванным в клочья.

Замолчи, пожалуйста. Замолчи, замолчи, замолчи.

Ха. Унижаешь ты себя сама, но чувствую вину — я.

Зачем вообще вопрос этот дурацкий задал? Лучше бы молчал.

И без тебя знал, что я полное ничтожество.

Проклятие. Звучит так, будто это я тебя насилую, а не ты меня. Будто это я тут только пользуюсь тобой. Раздражает. Это всё не так. Ты это говоришь, чтобы я себя последней тварью чувствовал? Не знаю, чего ты от меня хочешь, но если хотела добить — получилось.

Нет, нет. О чём я вообще? Сам же знаю, что ты так не думаешь. Просто хочешь чего-то добиться. Услышать «нет, это не так», или же заставить меня чувствовать себя мразью, или ещё зачем-то. Знаю же. И всё равно не могу отделаться от гадких ощущений. Безвольный идиот.

Я не должен вестись, нужно сохранять хладнокровие. Хочешь так считать — считай. Ты сама это сказала, не я.

Тихо выдыхаю, стараясь взять себя под контроль, но червяк сомнений давит: «Что, если не играет?»

Бесит.

— И тебя это устраивает? — не выдерживаю.

— М? Устраивает что?

— Устраивает знать, как я к тебе отношусь, и продолжать… — запинаюсь, не зная, как сформулировать правильно мысли, — продолжать… хотеть… этого всего?

Усмехаешься, будто ерунду спросил. Хотя, возможно, это и правда, так.

— Конечно, Аллен. Я же люблю тебя.

— Но я же… — хочу возразить и сказать привычное «не люблю», но сейчас это давит сильнее, чем признание «нужна». Ха. Чокнутый. Из-за парочки слов, мне хочется сказать: «Ты не мерзкая. Ты не грязная. Не унижай себя, не надо». Сдерживаюсь, через силу добавляя: — Но я тебя не люблю.

Неприятно.

— Но мой Аллен меня любит! — возмущаешься, как раньше.

Не понимаю. Не понимаю. Ты же противоречишь сейчас сама себе. То называешь себя грязной, то теперь говоришь обратное?

Ха. Определилась бы уже.

Но услышав эту, ставшую привычной, фразу, мне почему-то спокойнее.

Я усмехаюсь, добавляя:

— Но ты же только что говорила совсем другое.

— Потому что он меня ненавидит, — слышу в ответ, и мне кажется, что чем больше я с тобой говорю, тем больше не понимаю.

Как ты так можешь? То «люблю», то «ненавижу», то «мерзкая», то ещё что. И всё с чертовой улыбкой и дикой, какой-то дикой уверенностью в голосе.

— Сумасшедшая. Ты просто сумасшедшая. Что за игра такая? Или ты определиться не можешь? Ха, — тяжело вздыхаю, но чувствую, как на душе становится спокойнее.

— Но я не играю! — возмущаешься, нахмурив брови. — Мой Аллен хоть и любит меня, но так же ненавидит. Мне же… просто всё равно? М. Наверное, это немножко другое. Просто я люблю тебя любым. Я люблю тебя, когда злишься, когда волнуешься, и когда переживаешь тоже. Всегда. Любого. У тебя столько разных чувств. Странных, противоречивых, что мне иногда кажется, я тону в тебе. Пробирает. До кончиков пальцев. Как сотни паразитов под кожей. Ненавидь меня. Аллен. И люби. Тоже. Хотя бы иногда. Или не люби. Какими бы ни были твои чувства, я хочу их всех. Ты можешь злиться, можешь считать меня худшим злом или монстром. Можешь продолжать ненавидеть и, если тебе сильно хочется — ударить. Мне всё равно. Потому что все чувства Аллена мне нравятся, — тянешь губы в очередной улыбке, — считаешь меня отвратительной, грязной сукой. Но, забавно, я сука, которая тебе всё-таки нравится, — отворачиваешься к окну. — Так мило. Слишком ужасная, чтобы дотронуться, но слишком любимая, чтобы убить.

Морщусь, не зная, что отвечать на такое. Только я почувствовал какое-то мимолётное облегчение, какую-то уверенность в том, что ты просто жестоко играешь со мной, и вмиг всё рухнуло.

Твои слова… слишком громкие. Заставляют чувствовать неловкость, вину. И ненависть к себе.

Знал же, что тебе плевать, но зачем-то продолжаю сопротивляться, продолжаю говорить то, что давно не чувствую. Так спокойнее. Было. Будто я пытался доказать, что ты не права. Но сейчас, слушая тебя и понимая, что, кажется, я смог доказать — мне это совсем не нравится. И я снова молчу. Просто не могу отрицать. Твои слова… «удобны».

Хочется сказать, что ты права лишь наполовину. Да, я называл тебя отвратительной, но… но я так не думал. Мне так легко давались подобные речи, потому что я знал, что ты всё равно не станешь воспринимать мои слова всерьёз. Что ты всегда на своей волне, не важно, как бы я ни злился, как бы ни ругался — ты продолжишь говорить обратное. Мне же просто хотелось и, наверное, хочется до сих пор, хотя бы словесно выплеснуть обиду.

Я обижен на тебя. Да. Но… но я не ненавижу тебя.

Больно.

Не могу произнести это вслух.

— Расслабься. Ты слишком много думаешь, Аллен. Может, уже прекратишь переживать из-за ерунды? Я знаю твоё отношение ко мне. Знаю, что кажусь тебе чем-то на подобии отходов в мусорном баке. И я всё помню, о чём ты мне сказал. Меня всё устраивает. И будет устраивать всегда, — тяжело вздыхаешь и через несколько секунд добавляешь: — Относись ко всему проще, Аллен. Я не играю с тобой, лишь ответила на вопрос, который ты задал и настоял, чтобы ответила. Не проси быть честной с тобой, если это тебя так раздражает. Ладно, хватит. Забудь. И ложись спать, пока я не передумала и не стянула сама с тебя штаны, — тихий смешок, но я лишь продолжаю сидеть неподвижно.

Тихое тарахтение поезда, ночь за окном.

Больше ничего не говоришь.

Ты разглядываешь деревья за окном, а я — тебя.

Не хочу спать. И не думаю, что смогу уснуть.

Всё ещё ищу подходящие слова, которые смог бы произнести.

Чем больше думаю, тем сильнее грызёт совесть.

Я всегда был настолько мерзким?

Хочется вернуться в тот день, в гостиницу. Не слушать то гордое «Я» и просто поддаться. Не тебе. Себе. Поддаться тому желанию, что было моим.

Не отворачиваться. И просто поцеловать.

Какая разница, веришь ты во всё то, что сказала, или нет? Не имеет значения. Важно то, что в это хотел верить я. Манипуляция или нет — плевать.

Заврался. Заигрался.

Так хотелось «выиграть» и доказать, что я к тебе ничего не чувствую?

Наверное.

Я услышал то, что хотел услышать. Но легче не стало.

Если бы ты сорвалась и накричала на меня, даже если бы разозлилась и устроила очередное кровавое шоу — было бы легче.

Не называй меня хорошим.

Если бы я встретил такого человека, как я — дал бы ему в морду.

Когда-то давно, ещё до нашего знакомства, на задании я познакомился с одним мужчиной. Кажется, его звали Ганс. Он тогда таким странным показался. Наверное, поэтому, он мне так хорошо запомнился. В одном небольшом городке постоянно мужчины пропадали, и именно он оказывался всегда где-то рядом. Штаб решил, что тот замешан в этом, предположил, что Ганс заключил сделку с Тысячелетним Графом и, дабы его самого не сожрал акума — кормит другими людьми. Но Ганс не хотел иметь с нами дело. С каждой попыткой наладить контакт — лишь отдалялись от цели миссии. Мы решили его выпивкой угостить — не помню, кто это придумал, но способ оказался весьма действенным. Ганс, узнав о возможности за чужой счёт оторваться — не смог устоять. Ха. Помню, как тогда дико разозлился и проклинал тот момент, когда к нам в голову пришёл подобный план. Наши кошельки с трудом выдерживали «аппетит» Ганса, а моя ненависть к нему росла по мере утекающих финансов. Мне тогда показалось, что передо мной сидит копия учителя, что, в конце концов, повесит на меня парочку долгов. Но, чем дольше тот пил, тем разговорчивее становился. Правда, совсем не о том болтал, что нас интересовало, но, не имея других вариантов, пришлось слушать. О безответной любви. Ха. Он повторялся в словах, то злился, то кричал, то вовсе плакал и, если честно, понять его было трудно. Ныл о том, что влюблён в одну особу девять лет, и настолько на ней помешался, что не заводил никаких отношений. Всё её ждал. Лави тогда не выдержал и ляпнул что-то в духе: «Столько девушек вокруг, а ты… Не слишком ли? Может, ты просто зря тратишь жизнь в ожидании чуда?» А Ганс рявкнул: «А я и не жду. Я знаю, что она не будет со мной. Она замужем». Допил бутылку одним махом, и так быстро покинул бар, что нам пришлось чуть ли не бежать следом. Мы увидели его. Он стоял и орал в темноте на кого-то. По крайней мере, мы так решили. Но он кричал в пустоту. Рядом никого не было. Называл несуществующего человека перед собой идиотом и злился на него, что-то орал о том, как ненавидит его, а потом и вовсе «полез в драку». Он замахнулся, а после влепил самому себе звонкую пощёчину, упав лицом в траву. А мы лишь стояли в шоке, не понимая, что вообще увидели. Домой его тащить пришлось, он уже не стоял на ногах и напоминал, скорее, мешок картошки. Ругающийся мешок. Он даже в полуобморочном состоянии продолжал отчитывать себя и пытался махать руками, в попытке ещё раз вмазать себе. Я совсем не понимал, зачем он так поступает. Странный. Странный Ганс. После мы узнали, за что он себя так ненавидит. Догадка Штаба не подтвердилась, он не был связан с акума. Он просто… просто убивал мужчин. Счастливых семьянинов, у которых было то, что не мог получить Ганс. Но мужа той женщины, что так нравилась ему, он не тронул. Я тогда никак не мог понять, почему он его не попытался убить. Ведь тогда любимая осталась бы одна, и у него появился шанс занять место её мужа. Я не выдержал и спросил об этом, а он сказал: «Я не могу тронуть то, что ей дорого».

«Монстр», — так подумал не только я, а, наверное, все, кто был на том задании.

Иногда человек может оказаться намного хуже акум.

Его арестовали.

Помню, как он улыбался. До последнего улыбался.

Мы покинули город, и больше я не слышал о Гансе. Но, мне кажется, он улыбается до сих пор.

Странный Ганс.

Но теперь я, кажется, его понимаю. Знал, что поступает чудовищно, ненавидел себя, но не мог, а может и не хотел меняться. Он хотел лишь ненавидеть себя и дать себе в морду.

Ха. Не думал, что когда-то смогу понять таких, как он. Но сейчас я так же ненавижу себя и хочу получить удар по лицу.

Кажется, я что-то… делаю в этой жизни не так.

Роад. Я так запутался.

А ты постоянно решала всё за меня, так было всегда.

Поступи как раньше. Не молчи, не слушай ту чушь, которую я, как последний идиот, зачем-то продолжаю говорить. Тверди «свою» правду.

Ты можешь сказать мне, что я делаю не так?

Не хочу только получать, не хочу чувствовать, будто я пользуюсь тобой, не хочу, не хочу, не хочу.

Я. Так. Не. Хочу.