Всё случилось так быстро, слишком быстро. Король читал речь, то и дело звучали удивлённые шёпоты, аплодисменты. Потом Гилмор решил моргнуть, а когда открыл глаза, вокруг него уже была гора трупов. Разъеденных, опалённых. Люди разбегались кто куда мог, но почти никто не добегал даже до выхода с площади: так и ложились мёртвыми под драконьим дыханием.

Краем глаза в толпе Гилмор находит Вакса и остальных. Они будут в порядке. Будут, если только убегут. Если не решат броситься на дракона. Гилмор не может им помочь. Он не может помочь большинству из тех, кто был здесь сейчас — кроме, пожалуй, одного человека.

Фигурка их императрицы кажется такой крошечной, такой незначительной в бегущей толпе. Она сидит чуть в стороне, склонившись над телом своего мужа; их дети — жмутся друг к другу рядом, как птенцы под дождём. От Уриэля не так уж много осталось. Корона слетела, погнулась, лежит окровавленная под ногами. Его просто убило падающими сверху булыжниками. Зашибло случайно. Впрочем, не это, так что-нибудь другое.

— Ваша светлость, — говорит Гилмор, кладя Сальде руку на плечо. Она держит расколотую голову мужа у себя на коленях, зажимая рану. Из-под её пальцев течёт его кровь. — Нужно уходить отсюда.

Гилмор понятия не имеет, почему его голос звучит так спокойно. Он очень-очень далёк от спокойствия. Он слишком хорошо знает, на что способны драконы.

Вокруг них всё рушится, крики то становятся громче, то замолкают навсегда. Гилмору кажется, он слышит голос Килет. Может быть, только кажется.

Сальда медленно поднимает на него взгляд. В её глазах ещё нет слёз: чтобы они были, нужно полностью осознать случившееся, а этого пока не произошло. Слёзы придут потом. Сальда зажмуривается на мгновение, тяжело сглатывает. Потом опускает голову Уриэля на землю и спрашивает:

— Вы сможете забрать нас отсюда?

Тому, как быстро она взяла себя в руки, оставалось только завидовать.

Гилмор кивает. Прямо сейчас это всё, что он может. Он помогает Сальде встать, подводит к детям, берёт их за руки. Их пальцы трясутся. Его пальцы тоже трясутся. Младший мальчик бесшумно плачет, глотая крупные слёзы. Когда дети плачут вот так — это хуже всего. Потому что обычно они орут и громко хнычут, пытаясь привлечь к себе внимание. Молчаливый плач самый страшный.

Расколотая, как грецкий орех, голова отца ещё долго будет им сниться.

Гилмор переносит членов королевской семьи подальше от уже больше похожей на руины площади. Сжимая ладонь Сальды в своей, он в последний раз оборачивается на толпу прежде, чем уйти. Землю устилают трупы — уже трудно сказать, где заканчивается одно тело и начинается другое. Пыль, дым.

Они будут в порядке.

Они минуют главные улицы, где кипит и одновременно стынет кровь, и крохотные закоулки, где меньше людей и до куда ещё не успели докатиться разрушения. Заклинание доставляет их прямо за прилавок магазина, там, где на полу нарисован белый круг. Но даже так Гилмор очень отчётливо слышит, как повсюду кричат люди. Кажется, что кричит сам город, дома и дороги. То и дело слышатся то ли взрывы, то ли звук рушащихся зданий. В ушах висит мерзкий протяжный писк.

Шерри негромко вскрикивает и направляет на них арбалет, всё ещё с ценником на нём. Она, к счастью, успевает узнать его прежде, чем выстреливает Гилмору стрелой в лоб. Шерри смотрит на него с пару секунд. Её мелко трясёт.

— Я закрыла дверь, — тихо говорит она наконец. Шерри, обычно собранная и беспристрастная, сейчас, кажется, на грани истерики.

— Хорошо, — отвечает Гилмор. Звуки теперь кажутся приглушёнными, но с каждой секундой ближе и ближе. Пройдёт совсем немного времени, прежде чем волна разрушений накроет и их тоже.

— Я не знала, что ещё сделать, — шепчет Шерри как-то виновато. Из работников в магазине была сегодня она одна: остальных Гилмор распустил. Он рассудил, что вряд ли сегодня будет много посетителей: все будут слишком заняты королевской речью. Гилмору остаётся только гадать, удалось ли кому-то из них выжить.

— Хорошо, — Гилмор пытается улыбнуться, но улыбнуться не получается. Уголки губ лишь нервно подскакивают вверх, и лучше бы он даже не пробовал. — Всё хорошо.

Совершенно ничего хорошего.

Он заходит вглубь магазина и сдвигает в сторону ковёр, скрывающий ведущую в подвал дверь. До того, как Гилмор выкупил это здание, здесь продавали вино, не очень хорошее. Внизу хранили бочки. Сейчас же там был небольшой склад, заполненный всем тем, что не могло поместиться в основное помещение. Ничего особенно выдающегося — всё выдающееся Гилмор всегда любил ставить там, где все могли увидеть. Зачарованные доспехи, мечи чуть прочнее обычных, простенькие магические кольца — вся эта бижутерия для начинающих. Теперь Гилмор просто отбрасывает это в сторону, чтобы освободить место внизу. Шерри помогает, когда понимает, что он тут пытается сделать. Сальда тоже — как может.

Внутри подвала достаточно просторно, чтобы они могли без труда там разместиться. Ещё там холодно, темно и едва уловимо пахнет сыростью. Гилмор скидывает туда ковёр, пару подушек — что-нибудь, чтобы не сидеть на голой земле. Он помогает Сальде и её детям спуститься. Но только когда Гилмор передаёт Шерри несколько бутылок с лечащим зельем — на всякий случай, — и готовится закрыть дверь, наконец понимает.

Дверь он готовится закрыть снаружи.

— Куда ты идёшь, — тихо спрашивает Шерри, отрешённо немного, так, что это даже не звучит как вопрос. На самом деле, все ответы она уже знает. Гилмору всё равно приходится ответить.

— Я должен проверить.

Неправда. Он не должен проверить. Он хочет проверить. Ему показалось, он слышал голос Килет. Ему показалось, он видел, как Грог кидается в бой. Ему показалось, он заметил, как скользнул на самой периферии зрения размытый образ Вакса. Они будут в порядке, если только не решат броситься на дракона. Проблема в том, что они как раз тот тип придурков, который так сделает. Тот тип придурков, пепел которых ещё долго носит по округе ветром.

Шерри хватает его за рукав.

— Не надо, — просит она. Хотя понимает, конечно, что уже поздно, что не переубедить. Гилмор осторожно снимает её руку со своей. Ему может быть и хотелось сказать: «я вернусь», или «всё будет хорошо», но врать сейчас казалось таким неправильным. Да и нет смысла врать тому, кто уже обо всём в курсе.

— Запри дверь, — говорит Гилмор вместо этого. — Запри и никого не пускай, кроме своих. Вообще никого.

— Гилмор.

Он знает, что начнётся дальше, когда первые разрушения стихнут. Драконы — жадные существа. Им всегда нужно больше. Они строят свои горы из золота, а золото стоит на костях. Когда они закончат наводить страх, они пойдут собирать всё, что представляет хоть какую-то ценность. Не своими руками, конечно: руками тех, кого запугают. Тех, кто не захочет превратиться в уголь. Не пройдёт и пары часов, как руины Имона будут кишеть мародёрами. А такие люди женщин и детей не пожалеют.

— Если через час я не вернусь, уходите без меня. Доберётесь до канализации, дальше по ней. Встретите тех, кто там живёт — отдавайте всё, что скажут…

— Шон!

Гилмор замолкает, и они с Шерри молча смотрят друг на друга, секунду, другую.

— Ты им уже достаточно отдал, — шепчет она едва слышно. — Хватит уже.

Драконы — жадные существа. Если уж они решили, что что-то принадлежит им, то просто так они это уже не отдадут.

— Запри дверь, — повторяет Гилмор. На этот раз Шерри уже не пытается его останавливать. По её щекам текут слёзы. Она не верит, что Гилмор вернётся обратно через час или два, и, если честно, он и сам не очень-то в это верит.

Когда Шон возвращается на площадь, крики уже затихли, осталось только их далёкое эхо, только редкие, невнятные отзвуки. Отсюда очень хорошо видно, как по всему городу пылает огонь и рушатся как башенки дженги дома.

Там, где кислота касалась человеческих тел, плоть отошла от костей. Они все смешались друг с другом, слились в одно чёрно-бурое месиво. У этих трупов нет лиц.

Шон осторожно проходит меж трупов, стараясь не наступить на чью-нибудь расплавленную руку или отвалившийся глаз. Стараясь не вдыхать слишком глубоко запах смерти. Он не пытается найти знакомые черты, потому что черты сожрал огонь. Гилмор высматривает оленьи рожки. Высматривает лук, ботинки...

Он думает, что, конечно же, ни за что не пропустит громадного красного дракона. А потом то, что он принял за обломки разрушенного замка, медленно открывает глаза.

— Да бл… — успевает сказать Гилмор прежде, чем его накрывает снопом пламени. Внутри огня всегда странный запах: твоей собственной раскаляющейся кожи и горящей одежды. И не вдохнуть от жара.

Гилмор пошатывается, но не падает. У него хватило времени разве что прикрыть лицо, но это, конечно, большой разницы не сделало. Робу жалко больше всего. Очень дорогая, на выход. Они тут всё-таки перед королём собирались.

— А-а-а, стоишь ещё, — голос дракона длинной дрожью расходится по вибрирующему воздуху. Глубокий, утробный. — Маленький человечек…

Тордак сползает вниз по камням, которые просто крошатся под его лапами в пыль. Машинально, Гилмор отступает. Чья-то кость ломается с негромким хрустом.

— С-с-сожгу, — шипит дракон. Шипит, как железо в воде. — Говорил, сожгу. Это теперь мой город. Моя страна. Вы все мои! Любого, кто пойдёт против, я сожгу, сожгу!

Тордак смеётся, и от его смеха вокруг закипает воздух.

— Твой? — тихо спрашивает Гилмор. Он, кажется, достаточно уже напуган, чтобы включать наглость.

Драконы — жадные существа. Гилмор выпрямляет спину и сжимает руки в кулаки, потому что так легче унять дрожь. Его одежда тлеет, но тело огонь не тронул. Во взгляде Гилмора что-то горит.

— Мне кажется… — Гилмор шагает вперёд, ломает чей-то череп и чуть было не поскальзывается, лишь в последний момент удерживаясь на ногах. — Мне кажется, ты тут чего-то не понимаешь. Это мой город. Это мои люди. Проваливай отсюда туда, откуда вылез, будь любезен.

Прошло много времени. Очень много времени с тех пор, как эта форма видела свет в последний раз. Гилмору нравилось быть человеком. Это проще. Это куда веселее. И уж точно значительно менее одиноко. Но отчаянные времена…

На площади живых людей нет. Некому увидеть, как солнечные лучи, как искры горящего пламени, вдруг отражаются от золотой-золотой чешуи. Некому увидеть, как второй дракон бросается на первого, и что этот второй дракон гораздо меньше, чем самый маленький из тех, кто атаковал город. Может, это оттого, что он так много времени проводит человеком.

По человеческим меркам Гилмор уже в три раза старше отмеренного срока. По драконьим — совсем молодой. С такими огромными драконами ему ещё сражаться не приходилось. Тордаку, кажется, очень весело: он смеётся. Потом воет.

Драконы — одинокие существа. Большую часть жизни они проводят одни. И умирают они тоже одни. Будь то от рук искателей приключений или просто чахнут, зарывшись в свои золотые горы. Гилмору такое было не по душе.

Всё происходит так быстро, слишком быстро. Они обмениваются ударами. Поливают друг друга огнём. Те трупы, что не успели сгореть до этого, превращаются в чёрные головешки. Гилмор думает: это с него на землю течёт кровь. Но он опускает взгляд и видит расплавленное золото.

Боль от удара резкая. Жжёт, так сильно жжёт, когда чужие когти распарывают его грудь. Тордак прижимает его к земле весом своего огромного тела, и, кажется, одного прикосновения к чешуе хватает, чтобы сгореть.

— Я повешу твою голову над моим троном, — обещает он и смеётся, смеётся, смеётся. — Нужно было тебе уносить ноги, как твои глупые человеческие друзья.

Они в порядке. Эта мысль проскальзывает в голове как-то немного отрешённо, когда Гилмор смотрит на то, как распахивается пасть размером с его голову, а в пасти — ряды кривых острых зубов и сияние огня. Он обращается человеком и перемещается прочь за секунды до того, как его успевает раздавить гигантская драконья туша.

Гилмор едва помнит, как добирается обратно. В какой-то момент ему кажется, что и не добирается вовсе. Всё вокруг то и дело тонет в темноте, выныривает снова. Только и слышно, как Тордак идёт по пятам, поверх домов, поверх улиц, круша всё, что попадётся на глаза. Даже отсюда Гилмор хорошо слышит его смех.

Шерри успевает впустить его внутрь и захлопнуть дверь в подвал за секунду до того, как на магазин приземляется драконий хвост. Магазин жалко. Шон так и не успел показать его родителям. Всегда думал: ну вот сейчас полку над прилавком повешу, тогда можно и звать. Сейчас только занавески поменяю. Сейчас, сейчас, сейчас.

— Их там нет, — только и говорит Гилмор прежде, чем упасть без сознания. Шерри что-то ещё ему кричит, но Гилмор её уже не слышит.

Родители ему, конечно, по крови никакие не родители. Говорят, золотые драконы воспитывают своё потомство, но вот Шон свою мать едва помнит. Имя, которое она ему дала, тоже. Он за свою жизнь сменил много имён, и даже это уже успел поменять. Имя жалко. Это имя дала ему мама. Не та с золотой чешуёй и огромными крыльями, образа которой совсем не сохранилось в воспоминаниях. А та, у которой были тёплые глаза и руки всегда пахли специями. Гилмор хорошо до сих пор помнит, как она гладила его по лбу, пока он метался по кровати в лихорадке. Родители нашли его посреди пустыни всего в крови. Гилмор обратился ребёнком, едва завидев чужие силуэты на горизонте, потому что ему показалось, что у ребёнка меньше шансов быть убитым, ну и потому, что для дракона он и правда был ещё совсем ребёнком. При каких обстоятельствах Гилмор оказался в той пустыне — это уже совсем другая история, включающая в себя группу агрессивно настроенных приключенцев и ряд глупых решений.

Гилмор думал тогда: хорошо, если пройдут мимо. Вместо этого пара людей забрала его с собой. Она не могла иметь своих детей, и в какой-то момент стала относиться к нему как к родному. Гилмор оставался с ними до тех пор, пока уходить не стало как-то неловко. Они узнали в какой-то момент, разумеется. Его родители жили в крохотной деревне и не были очень уж образованными людьми, но идиотами они не были тоже. Гилмор боялся тогда, что они его возненавидят. Они удивились и сказали: ну и ладно.

Люди — странные существа.

В подвале было холодно, но Шону всё казалось, что он так и застрял посреди бурлящего пламени. Сквозь тяжёлое марево жара он то и дело слышал женские голоса, детские голоса, с другом отличая один от другого. Сколько времени прошло, он точно сказать не мог: сознание то прояснялось, то снова падало в беспокойный бред. Когда Гилмор мог хоть немного осознавать, что происходит вокруг, он просил Шерри оставить его и уходить поскорее. Он знал: чем дольше они тут остаются, тем сложнее будет убегать. Что Шерри ему отвечала, Гилмор уже не слышал. Наверное, была слишком напугана, чтобы куда-то бежать.

Сквозь беспамятство он иногда слышит, как Сальда негромко напевает своим детям колыбельную.

Гилмор помнит, как они с родителями впервые приехали в Анк'арел. Он был там и раньше, в другое время, с другим лицом. Город и раньше казался Гилмору слишком уж шумным, а тогда и вовсе было не протолкнуться: шёл праздничный день, очень важный для местных. Поэтому они и приехали, хотя денег у их семьи было не то чтобы очень много. Родители хотели, чтобы он посмотрел на правителя Маркета хотя бы однажды. Увидеть Дж’ман Са Орд было большой редкостью. Свой замок, видный, кажется, из любой точки города, они покидали редко, а предстать перед ними дано было не каждому. Тем, кто жил в Анк'ареле, ещё повезло: Дж’ман Са Орд выходили на площадь перед дворцом по большим праздникам вроде этого раз или два в год. А вот жители мелких городов и деревень вовсе могли так никогда и не узнать, как правитель их страны вообще выглядит. Многие так и ехали, преодолевая километры по пустыне, чтобы хотя бы одним глазком на них взглянуть.

Гилмор вглядывался издалека, как мог, в чужое лицо со смуглой кожей и тёмными глазами: не совсем мужское, не совсем женское. Дж’ман Са Орд были как-то по-особому красивы. На них была очень простая одежда, совсем не такая, какой ждёшь от тех, кто правит целой страной. Они дракон, — Гилмор это сразу же понял. И, когда на мгновение ему показалось, что взгляд Дж’ман Са Орд скользнул по толпе и остановился на нём, осознал: они про него тоже всё поняли.

Гилмор помнит тот страх, охвативший каждую крохотную часть его существа, когда их взгляды соприкоснулись. Всего на секунду, на долю секунды. Ему показалось, сейчас Дж’ман Са Орд крикнут страже, и его просто убьют.

Дж’ман Са Орд посмотрели на него и улыбнулись.

О. О нет, — думает Гилмор, когда в очередной раз на секунду приходит в себя. Пошли флешбеки из значимых моментов жизни. Он точно умирает.

Странно, но от этой мысли почему-то становится легче. Гилмору не хотелось умирать, потому что умирать страшно. Но ещё страшнее умирать одному. Гилмор всегда боялся этого больше всего. С остальным можно работать.

После этого Гилмор в себя уже не приходит на протяжении многих и многих часов. Он не чувствует, как Шерри осторожно вытирает пот с его лба, как пытается залить ему в рот остатки зелья, а оно только льётся мимо. Не слышит, как они с Сальдой очень тихо о чём-то переговариваются. И уж тем более он не замечает того момента, когда дверь в подвал открывается снаружи. Будь Гилмор в состоянии подумать, он бы подумал: живые. Потрёпанные, в крови, в пепле, с разводами слёз на щеках. Но живые же. В порядке. Но Гилмор не думает.

Он не думает, пока, наконец, яркий свет не прошивает его тело. Этот свет не такой, как от пламени Тордака. Этот не жжёт. Он проникает вовнутрь и сшивает мясо и ставит на место кости так, что даже шрамов почти не остаётся.

Первое, что Гилмор видит, когда открывает глаза — это лицо Вакса. Длинные бледные полосы на его запачканном сажей и грязью лице. Это очень глупо и так неуместно сейчас, но Гилмор всё равно улыбается. Он тяжело протягивает руку, чтобы стереть слёзы с чужих щёк, и там, где его пальцы касаются кожи, остаются кровавые следы.

Они в порядке. Это всё, о чём он мог думать. Когда Тордак разрывал его на части, это всё, что было в его голове. Это его город. Это его люди. Он не умрёт тут просто так, и просто так кому-то другому всё это тоже не отдаст.

Драконы — жадные существа. Они никогда не отдадут своё просто так.

Вакс сжимает его ладонь в своей и что-то тихо, почти бессвязно и очень виновато шепчет. Его Вакс. Даже если на самом деле нет.

Драконы — жадные существа. Но, наверное, после стольких лет Гилмор уже скорее человек, чем дракон.