В её лёгких клубится дым.

Дым поднимается выше и царапает горло, как миллионы маленьких крысиных лапок. Она кашляет невольно, а потом делает вид, что ничего не было. Дым поднимается выше и впивается в разум, и из дыма в разуме появляются тёмные образы. Мама и папа, и братья, и сёстры, и те двое, которые сначала им улыбались, а потом убили маму и папу, и братьев, и сестёр. Дым выливается из глазниц и заменяет слёзы, и, чтобы сделать вид, что ничего не было, Персефона прячет лицо под маской.

В городе сейчас тихо, только слышно иногда, как Грог храпит во сне и как с улицы доносятся тяжёлые шаги мёртвых великанов, шатающихся бездумно от улицы к улице. Они прячутся в заброшенном доме. В этом городе много заброшенных домов.

Они прячутся в заброшенном доме, но Перси очень ярко и в мельчайших подробностях может представить себе всё, что находится вокруг. Дороги, по которым они когда-то ходили, лес, в котором когда-то гуляли, — и замок, в комнатах которого когда-то пролилась кровь её семьи.

Персефона смотрит в темноту перед собой и почти машинально гладит пальцем деревянную рукоять пистолета, гладит выжженные на гладкой поверхности имена. Она представляла себе этот момент так много раз, в разных вариациях, с разными концовками. Она так много раз представляла себе, как придёт сюда и как убьёт всех, чьё имя есть в её списке; так много раз, пока сидела одна в холодной полутьме тюремной камеры, что в какой-то момент это стало вообще единственным, что не позволило ей сойти с ума. Так много раз, что теперь у неё нет никаких способов доказать, что всё, что происходит прямо сейчас, — это не одна из этих фантазий.

— Перси? — зовёт Векс еле слышно. Персефона не вздрагивает, только замирает, будто надеясь слиться с темнотой и стать незаметной. Векс видит в темноте, так что выходит плохо.

— Да? — отвечает Персефона после очень долгой паузы. Она наблюдает, как из скопления теней, которыми сейчас казались её спящие на полу друзья, отделяется тень поменьше, и двигается к ней. Перси сейчас едва-едва может различить черты лица Векс, а вот она её — очень хорошо.

Векс садится рядом и, кажется, какое-то время просто смотрит.

— Перси. Дорогая, — говорит она наконец своим тоном для серьёзных разговоров. Векс так делает, когда хочет, чтобы кто-то что-то сделал. — Уже очень поздно. Тебе нужно поспать.

Персефона усмехается куда более нервно, чем стоило бы. Она пыталась поспать, правда. Но каждый раз, когда она закрывала глаза, в какой-то момент по ту сторону век ей начинали мерещиться вещи, которые ей бы хотелось забыть, и в её голове начинали звучать голоса, которые она почти помнила. Каждый раз, когда её сознание оставалось наедине с самим собой, оно начинало выталкивать на поверхность всё самое грязное и самое тёмное, подбрасывать всё это, словно дрова в огонь её ненависти.

А там, где есть огонь, всегда будет дым.

— Не думаю, что сон мне как-то поможет, — тихо замечает Персефона. Только сейчас она понимает, что так и сжимает пистолет в руках всё это время, и спешит убрать его обратно.

— Отсутствие сна тебе не поможет тем более. Пожалуйста?

Из всех людей, что знает Перси, Векс была, наверное, единственной, кто умел говорить «пожалуйста» вот так. Оно не звучит как угроза и скорее всего не является угрозой, но тебе никак не удаётся отделаться от ощущения, что это именно она и есть. Спорить с Векс было в принципе бесполезно, а в некоторых случаях травмоопасно.

— Я постараюсь, — отвечает Персефона. Векс улыбается. Перси никак не может этого увидеть, но почему-то абсолютно в этом уверена. Потом Векс берёт её за руку. Её пальцы слегка холодные, и это страшно, и больно, и так, так просто. Позволить кому-то другому тебя спасать, пока ты с головой ныряешь в пустоту — это так просто.

Перси ложится рядом в Векс и так и лежит какое-то время. К утру дым поглотит её целиком.