Ничего нет хитрее, как собственное лицо, потому что никто не поверит.

Ф. М. Достоевский, «Бесы»

Альбус Дамблдор склонился над Росаурой.

— Вам нужно в больницу, профессор.

Росаура помотала головой, пытаясь прийти в себя, и заметила, что Директор протягивает ей руку. От смущения кровь прилила к лицу, и это пошло ей на пользу: слабость отступила, пришло нервное возбуждение.

— Нет-нет, что вы! Я не больна, это… — она уцепилась за край стола и поднялась, хотя Дамблдор всё равно придержал её за локоть. Оглянулась, судорожно нацепив шляпу (из омертвевших волос она сделала себе подобие парика, но всё равно шляпы почти не снимала). Детей в классе не было. — Ох, они разбежались!..

— Дети очень встревожились вашим состоянием, и мисс Блумсберри сразу же сообщила, куда следует. А после я посоветовал студентам вернуться в свои гостиные до начала следующих уроков, — мирно сказал Дамблдор.

— Нет-нет, я могла бы… Мне очень жаль, я не рассчитала силы, я…

— Вполне возможно, — тихо сказал Дамблдор. Росаура замерла, ощутив, что он смотрит на неё — и видит насквозь. — Вам пора в больницу, профессор. Я открою вам камин.

— Но я не больна, правда, я готова продолжить уроки…

— Полагаю, что всё же больны, и мне, верно, следовало придать этому большее значение гораздо раньше… Мы привыкли исходить из проверенной истины, что работа — лучшее лекарство, однако порой она оказывается лишь временным обезболивающим, которое теряет свою силу от частоты применения. Однако, — Дамблдор чуть повысил голос, когда Росаура взялась было вновь протестовать, — боюсь, сейчас речь не о вашем состоянии, профессор.

Росаура на миг застыла, а потом встретилась с Директором взглядом. В этом порыве взаимной честности она увидела перед собой высокого, очень худого старика, с чьих щёк уже давно сошёл румянец, и глаза его, голубые, пронзительные, будто выцвели за те полгода, как он называл её чинно «профессором Вэйл». Росаура поняла, что от неё не требуется ничего, кроме искренности.

— Он жив? — спросила она.

Секунда, которую Дамблдор собирался с ответом, показалась ей бездной, а сам ответ — камнем на дне.

— Насколько мне известно, на момент, когда я находился в Лондоне на совещании с заместителем Министра, мистер Скримджер был ещё жив.

Росаура кивнула, пытаясь не дышать. Если бы она сделала вдох полной грудью, чёрт знает, что из этого вышло бы. Душу пилило это крошечное словечко «ещё». Глаза Росаура тоже старалась не закрывать, даже не моргать. Она двинулась к двери, и Дамблдор так стремительно последовал за ней и обогнал, чтобы придержать дверь перед нею. Росаура хотела бы бежать, но тело будто обмёрзло всё, и ей оставался лишь быстрый шаг. Она бы задумалась, не идёт ли слишком быстро, чтобы нарушить все приличия, но Дамблдор шагал широко и спокойно, что порой ей казалось, будто это она едва поспевает за ним. В коридорах редкие ученики оглядывались на них недоумённо, портреты шептались: наверняка сплетня, что учительница упала в обморок прямо на уроке, уже разнеслась по всей школе, и оставалось поблагодарить Небо, что время перемены ещё не подошло. Росаура думала только о том, как давно Дамблдор вернулся в школу и сразу ли пошёл к ней, или только когда узнал, что она сорвала собственный же урок?.. 

Дамблдор будто прочитал её мысли, и когда они уже были в его кабинете перед камином, чуть помедлил, прежде чем протянуть ей мешочек с летучим порохом.

— Возможно, мне следовало сообщить вам раньше, — тихо сказал он.

Росаура молча взяла из его худых белых рук мешочек, а потом сказала сухо:

— Вашей вины нет в том, что я не читаю газет, сэр, — подняла взгляд и посмотрела на Дамблдора прямо. — Сколько у меня есть времени?

В его голубых глазах стояла неподдельная печаль.

— Сколько потребуется, профессор.

«Если оно вообще ещё нужно».

— Следующий урок через сорок минут, — из гордости сказала Росаура.

— С заменами мы что-нибудь наколдуем, — добавил Дамблдор и на секунду позволил себе слабую улыбку: чтобы хоть как-то поддержать Росауру, но она и не подумала улыбаться в ответ. — Сообщите мне сегодня вечером, нужен ли вам будет отпуск.

Росаура чуть не спросила: «Зачем?», а потом вспомнила, что по трудовому законодательству работнику в случае женитьбы, рождения ребёнка или похорон предоставляется недельный отпуск. Что же, сэр, честность и прямота — великие добродетели, бесспорно.

Зёрнышки пороха прилипли к ладони, и Росаура чувствовала себя как в жару. Единственное, о чём ей хотелось спросить, так это помогал ли в этот раз Дамблдор целителям. То, что он бился за жизни Фрэнка и Алисы, было несомненно. А на этот раз?.. Или совещание с Краучем потребовало всецелого внимания?

Отчего-то уголок её губ уколола усмешка. Все они в эти годы думали о себе лучше, чем следовало, так что не стоит ожидать от окружающих чудес человеколюбия, если в тебе самом не хватило на то сил и рвения.

Росаура бросила пригоршню пороха в камин, шагнула в зеленое пламя и произнесла: «Больница святого Мунго», так и не взглянув больше на Директора.

Только оказавшись в белом приёмном зале больницы, Росаура ощутила в глубине души страх. Пока она держала лицо перед начальником и совершала механические действия, удавалось сдерживать чувства, но когда дежурная ведьма уточнила цель её визита, Росаура увидела жестокий оскал.

— Я к мистеру Скримджеру. Он… поступил сегодня утром.

— Да-да, насколько я знаю, до сих пор в операционной, так что никакой речи о посещениях, конечно… А вы кем ему приходитесь? Вы же не журналистка, Мерлин упаси?..

— Я его жена.

Дежурная ведьма на секунду окинула Росауру заинтересованным взглядом.

— А фамилию вы другую назвали.

— Это по привычке.

— Знаете, мисс, не морочьте мне голову. Здесь про вас, — ведьма ткнула пальцем в пергамент, на котором проявлялись все официальные сведения о посетителе, стоило предъявить на проверку палочку, — никакой такой информации нет. Зачем вы обманываете? Сейчас вызову дежурного мракоборца, он с вами обстоятельно поговорит, как это вы пытаетесь обманом проникнуть в операционный блок, где офицер в тяжёлом состоянии после боевого задания!..

— Да я его невеста!

— Уж простите, невеста — не жена, — почти не скрывая усмешки сплетницы, покачала головой ведьма и растянула губы в подобии сочувствующей улыбки, заговорила покровительственно: — Да вас всё равно к нему не пустят, мисс, лучше дождитесь…

— Росаура!

Она обернулась на знакомый голос и ощутила небольшой прилив сил, увидев, как к ней почти бегом приближается Барти Крауч-младший. Он по обыкновению улыбался, правда, довольно нервно, и за улыбкой не спрятать было утомлённого, встревоженного вида его ангельского лица.

— Ты здесь! Ну и ночка… Я хочу сказать, о, правда, мне так жаль, это какой-то кошмар, все словно голову потеряли, отец…

Барти ещё что-то говорил, но Росаура опомнилась, только когда он будто ненароком взял её за локоть.

— Прости, Барти, я спешу…

— Ты знала? — вдруг с пылом спросил Барти. Его потемневшие глаза странно сверкнули. — Ты знала, что он сделает это?

Росауру сдавил гнев, и она даже не стала уточнять, откуда Барти всё про неё знает, отчего произносить вслух имена считает лишним. Между отцом и сыном сколько угодно секретов, но не там, где речь идёт о рабочих вопросах, да?

— Твой отец знал.

При упоминании отца Барти весь будто оледенел и унял своё возбуждение. Его влажные губы подёрнулись сухостью усмешки.

— Отец… Да-а, отец уже десяток заявлений сделал, я только и успевал что в газеты рассылать. А фотосессии!.. Ещё вычитывай ему речь перед вечерней пресс-конференцией…

— Большие привилегии сына без трёх минут Министра, — Росауру уже от Барти трясло. Тот едва ли смутился и спросил как о погоде:

— Что известно о состоянии мистера Скримджера?

— В этом я и хочу разобраться, — Росаура снова обернулась к дежурной. — Пожалуйста, пропустите меня. Альбус Дамблдор…

— Мисс, я же сказала… — нахмурилась дежурная.

— Пустите её, — властно окликнул дежурную Барти. — Вы же слышали, это невеста пострадавшего. Что с того, что не жена — может, у неё свадебные туфли в коробке уже стояли! Неужели вы не дадите влюблённым попрощаться?! Мистер Скримджер — национальный герой, а вы что здесь устроили? Вы хотите, чтобы я позвал журналистов? Мой отец так просто…

Дежурная стушевалась и развела руками.

— Да пожалуйста, проходите… В операционную вас всё равно не пустят, вот в чём дело-то! Там уже одна его родственница, с шести утра сидит, если вы тоже хотите просто ждать… Палочку только оставьте. Прямо по коридору и направо.

Росаура взглянула на Барти. Его глупые слова и самодовольный тон вызывали в ней приступ омерзения, но не поблагодарить его она не могла.

— Барти, спасибо.

— Это твоему жениху мы должны сказать спасибо, — серьёзно и чинно отвечал Барти. — Если бы не его героический поступок, сколько ещё мы бы вздрагивали от собственной тени! Отец спрашивал, приходил ли он в сознание (ну и крепко же ему досталось, да?), но не было времени лично навестить. Послал меня, я там тоже не к месту, поэтому… — он вложил в руки Росауры небольшой бархатный футляр, на котором золотом было выгравировано имя. — Непременно передай мистеру Скримджеру глубокую благодарность от лица всего магического сообщества. Разумеется, потом будет официальная церемония награждения, если… когда он оправится, в этом славном заведении и не таких на ноги ставили, верно я говорю? — он послал дежурной ведьме обворожительную улыбку, и тут же, как по смене кадра, резко посуровел. — Ну а сейчас главное, чтобы наш герой не чувствовал себя забытым. Знаю, наши офицеры с презрением относятся ко всяким «побрякушкам», но пусть эта чисто символическая вещица его воодушевит. Разумеется, к этому прилагается большая премия, но, эх, если бы вы и вправду успели пожениться, так, видимо, придётся уведомить его ближайших наследников... Так вот, отдай ему это, как только будет возможность, прямо в руки… Ну а если возможности не представится… — Барти тихонечко вздохнул, и соломенная кудряшка на его виске скорбно покачнулась, — передай это его родственникам. Или оставь себе. Всё-таки, это не деньги, это — память и гордость, — он улыбнулся широко, и глаза его остеклененли, когда он негромко сказал: — Не сомневаюсь, ты всецело разделила бремя его подвига.

Половину слов, которые говорил Барти с этой фальшивой напыщенностью, Росаура не слышала вовсе. Она допускала, что Барти сам не знает, как себя вести в такой ситуации, вот и прикрывается то усмешкой, то нарочитой торжественностью, вертится, как уж на сковороде… Она напомнила себе, что он пытается поддержать её, а ещё выполнить отцовское задание и заодно не потерять лица, что он помог ей, поэтому она не вправе злиться на него или даже огрызаться. Поэтому она молча взяла футляр, невольно провела пальцем по родному имени, надписанному золотом, ещё раз поблагодарила и переступила барьер, который разделял зал ожидания от непосредственно территории больницы. Стоило ей это сделать, как она напрочь забыла о Барти.

 «Прямо по коридору и направо»: весь этот недолгий путь Росаура считала шаги. За тяжёлыми дверьми, отделяющими приёмную от операционных и палат экстренного лечения, коридор освещался хуже и было гораздо холоднее.

«Потому что неподалёку мертвецкая», — сообразила Росаура. В ней было велико желание опереться о стену, но она не позволила себе. Пошла по коридору к низкой скамье, на которой заметила одинокую фигуру.

Волшебница вскинула голову на шаги Росауры. Своё волнение она выказала невольным жестом, которым перехватила ворот светлой домашней мантии, а лицо её было очень бело, но ни следа слёз или мучения не было на нём, нежном и серьёзном. Возраст почти не тронул его морщинами, хотя не оставалось сомнений, что и в глубокой старости эта женщина сохранит благородство правильных черт. Её светлые волосы были заплетены в простую косу и лишь едва тронуты сединой, которую она ничем не скрывала. Ласковые медовые глаза глядели внимательно, и только на глубине их трепетала затаённая мольба, обращённая отнюдь не к людям.

Росаура поняла, что это его мать.

— Это вы, — произнесла волшебница. В её вдумчивом взгляде проступила краткая нежность. — Это была ваша молитва.

Она не пыталась улыбнуться — не могла — но голос и взгляд доносили глубокое чувство.

— Около получаса назад… — она махнула рукой на дверь, под которой сидела, — не знаю, правда, сколько я уже здесь нахожусь… вышел целитель и сказал, будто крохотная птичка, чей-то Патронус… вошёл ему прямо в грудь.

Росаура увидела, что волшебница плачет. Без всхлипов и гримас, слёзы просто настаивались в её чистых глазах и скатывались по щекам, будто медовые капли.

— И у него снова само забилось сердце.

Смысл слов, минув рассудок, вошёл в самую душу, и тогда слёзы хлынули из глаз Росауры, как кровь из открытой раны. Она покачнулась, пытаясь вздохнуть, ничего не видя вокруг, вместо самой себя чувствуя лишь огромную массу боли, которая наконец-то из гранита обратилась водой и теперь выходила с рыданиями.

Её притянула к себе нежная рука, и Росаура, упав на скамью, склонила лицо к коленям матери, которая горевала по своему сыну так долго и давно, что слишком хорошо знала всё о бремени ждущих и надеющихся.

Надеялась ли Росаура? По ком она в конце концов плакала, по нему или, быть может, по самой себе? Скорее всего, по той мечте, которой она хотела оживить его, но не сумела (в чём винила себя), из-за того, что совершил он (и даже теперь не смогла бы найти ему оправдания).

Нет, она не могла остаться с ним после того, что он сделал с беззащитными, тяжело больными людьми, которые столько раз спасали его и точно никогда и ни за что не сделали бы подобного с ним. Да, она прекрасно понимала, почему он так поступил. Более того, она узнала его достаточно хорошо, чтобы признать, что с его точки зрения это действительно был единственный выход: разменять шанс на выздоровление двух человек на шанс навсегда обезопасить от подобной угрозы многих и многих. И ей давно следовало понять, что сам себя он считал такой же разменной монетой, ничего для себя не откладывая, не пытаясь себя сберечь, раздавая себя без остатка.

Да, она ушла от него в тот день, потому что страх, потрясение и ужас отмели её прочь, будто взрывной волной, но на следующий день она не вернулась к нему, потому что, даже понимая, ради чего он пошёл на всё это, никогда не смогла бы этого принять. И вместе с тем, она не могла не прийти к нему теперь. Разлюбить было бы проще и, быть может, милосерднее по отношению к ним обоим, но её сердце вместо равнодушия исходило жалостью и сокрушением.

Быть может, кто-нибудь обвинил бы её в лицемерии. Какой толк в её сострадании сейчас, когда он разбился, если она оставила его, ещё когда он стоял над пропастью? Раз он шагнул туда, значит, она не дала ему достаточной надежды, чтобы он мог принять иное решение. Значит, она не смогла утвердить его в вере, что возможен другой путь, другая жизнь. Она пыталась, но не смогла вынести всей его боли, не сумела разогнать тьму. И он был прав, когда предупреждал её, что это ей не по силам. Но прав ли он был, когда решил, что не по силам и ему самому? Все эти дни она знала ведь подспудно, к чему всё идёт. И понимала, что уже не остановит его, даже если вернётся и будет умолять на коленях. Выбирая этот путь, он прежде всего отрёкся от самого себя, поэтому ей не до кого было бы дозваться. Он сам сделал выбор, который оказался несовместим с жизнью, их общей жизнью. Заставить его поступить иначе она не могла. Если он после дней искренности, прощения и великодушия, после того, как они будто вымолили у судьбы мгновения лучшей жизни и прожили их сполна, всё равно принёс свою беспощадную жертву и упрямо пошёл истреблять себя, разве стоит обманываться, что и после рубежа человечности она смогла бы его вразумить? Всё стало ясно, когда он пересёк черту: он не остановится. Останься она с ним вопреки воле и голосу совести, ради... любви? Но даже самая большая любовь теряет право зваться таковой, если потворствует преступлению. Он и сам это знал.

Вот что ужасало — величие его жертвы вкупе с её же неправедностью. То, что он сделал, было сравнимо с тем, как если бы Авраам, услышав голос ангела, посчитал бы, что это всё блажь, очередное искушение, и заколол бы собственного сына — и поскольку жертва оказалась бы неугодна Богу и невыносима человеку, после заколол бы себя сам. ((Быт. 22) Бог, чтобы испытать веру Авраама, повелел ему взять единственного сына своего, Исаака, и принести в жертву. Авраам, сокрушаясь и плача, возвёл Исаака на гору, приготовил всё для жертвоприношения, и в тот миг, когда Авраам занёс уже нож, явился ангел, удержал его руку и возвестил, что Господь, убедившись в преданности Авраама, уже уготовал Себе жертву: в кустах неподалёку запутался овен. — прим. автора)

Так, теперь она плакала уже не по тому, что сделал он, но по тому, что сделалось с ним. Даже за эти бездонные дни разрыва она не сумела обрести смирение в мысли, что может потерять его окончательно, пусть они больше не принадлежали друг другу. Она понимала, что ничего, как прежде, уже не будет, но она хотела, верила, молилась, чтобы когда-нибудь он выбрался из этой тьмы, а для этого он должен оставаться живым. Увы, сам он считал, что предназначен для иного. И с этим она готова была воевать до конца, и плакала теперь от бессилия перед тем, что выбрал для себя он, ведь волю его не сокрушили ни любовь, ни боль, ни страх.

— Миссис Фарадей?

Росаура не хотела отрывать голову от колен женщины, которая нашла в себе силы пожалеть её, несмотря на собственную боль, но всё-таки оглянулась и увидела полосу света из-за приоткрытой двери и тёмную фигуру целителя, который вышел в коридор. Росаура почувствовала, как рука миссис Фарадей на её затылке похолодела, и только тогда осознала, что целитель медлит, а ведь единственная причина, по которой он мог бы выйти к посетителям из операционной — это необходимость донести до них весть.

— Миссис Фарадей, — вновь сказал целитель, — мы сделали что возможно. Мистер Скримджер пришёл в себя.

Целитель, когда выходил из операционной, знал, что это произойдёт: на его слова женщины (их оказалось две) встрепенутся, как птички, и потянутся к нему, готовые целовать ему руки, с которых он успел снять окровавленные перчатки, только чтобы умыть лицо, а вовсе чтобы не щадить чьи-то чувства. Несмотря на свой огромный опыт служения, целитель так и не пришёл к единой формуле, которую следовало произносить в присутствии родственников под дверью операционной, чтобы не давать лишних надежд — и в то же время не отнимать последнее. Всё он видел: и мольбы, и слёзы, и обмороки, и немую неизбывную скорбь, и до сих пор не мог привыкнуть, совсем отстраниться от огня чужих душ, который долго ещё жёг ему спину.

— Мы не знаем, надолго ли это, — тихо, но сухо сказал целитель, — а потому если вы хотите… — он запнулся, напомнив себе, что нет, не ему отнимать надежду, и нашёл верное слово, — увидеться… сейчас самое время. Это не совсем по правилам, но лучше воспользоваться моментом, пока у нас небольшой перерыв, — целитель только сейчас понял, сколько времени провел на ногах с ночного дежурства и мечтал если не о глотке свежего воздуха, завтраке и полноценном сне, то хотя бы просто свалиться на эту скамью. — Там сейчас никого из персонала, под мою ответственность. Заходить придётся по очереди. У вас пара минут. Снимите верхнюю одежду.

Росаура смотрела не на целителя, а на свет за дверью. Всё, что целитель сказал, значило одно: то, что он пришёл в себя, ещё не значит, что он будет жить. Времени мало… времени нет. Потому что первой, конечно же, должна идти мать, а какая мать оставит своего сына, понимая, что в следующий раз рискует увидеть его только в гробу? Росаура закусила губу, заставляя себя принять ход вещей — и тут ощутила, как её плечо легко тронула чужая рука.

— Идите, — сказала ей миссис Фарадей. Она не попыталась улыбнуться, чтобы приободрить Росауру, не могла — потому что тоже истолковала заминку целителя абсолютно верно, но Росаура поняла по её взгляду, что спорить нет смысла.

— Спасибо, — сказала Росаура и поднялась, оставив на скамье верхнюю мантию и шляпу. Целитель посторонился, пропуская её. Она шагнула навстречу полосе света. Целитель закрыл за ней дверь.

Сделав «что возможно», целители так и оставили его на операционном столе, только накрыли простыней. Для операции ему остригли волосы, из-за чего лицо казалось ещё острее и суше. Все ссадины и порезы на нём, и разорванные губы были не красные или багровые, но мертвенно-синюшного цвета. Он и правда был в сознании, встретил её таким знакомым прямым взглядом, отчего Росаура поняла, что времени нет совсем: ведь во взгляде этом не отразилось ни удивления, ни горечи, ни даже радости — вовсе ничего. И её горячий порыв, это дуновение прошлой жизни, броситься к столу и припасть к его груди, чтобы услышать стук сердца, умер под одним этим взглядом.

Он первый сказал ей:

— Подойди.

И она подошла безмолвно и покорно, в большом ужасе.

— Он ушёл.

— Кто? — прошептала Росаура.

— Мальчишка.

Он говорил так, что было ясно: его время кончается с дыханием.

— Ушёл.

Вся его борьба уходила на то, чтобы не дать глазам закрыться.

— Ты можешь его опознать. Подойди.

Сначала она встала у него в ногах, но на повторный приказ шагнула ближе, пока не оказалась в изголовье. Ей стало нехорошо, когда она заметила на его шее след будто бы от укуса.

— У тебя есть палочка? — спросил он.

— Её забрали.

Он вздохнул чуть глубже, будто в досаде, и тут же стиснул зубы от боли.

— Ничего, — сказал он после, — может получиться и так. Твои руки… положи мне на лоб. 

Росаура поняла, что он задумал.

— Руфус, нет. Тебе нельзя, я не буду…

— Если ты опознаешь его, — проговорил он, будто не слыша её, — назови Аластору имя. Сразу же. Не Дамблдору, не Краучу. Аластору. Если не опознаешь, сообщи приметы, пусть он объявит в розыск хотя бы по ориентировкам. Но этого будет мало. Это только заставит мальчишку скорее бежать, хоть из страны. Нужно имя. Он твой ровесник. Нужно опознать. Тогда будет ордер на арест. Он из хорошей семьи. Его будет легко найти. Нужно имя, только имя… Опознай его.

Это больше походило на стылый бред, взгляд его ускользал, он заговаривался, и она собиралась сказать ему что-то, лишь бы он унялся, лишь бы не начал задыхаться, но тут он снова посмотрел на неё в усилии мысли.

— Росаура, — её пробрала дрожь, потому что до сих пор она не была уверена, что он узнаёт её, и на миг ей почудилось, что на его разодранных губах дрогнуло что-то вместе с её именем. — Опознай его.

Он то ли приказывал, то ли молил. Она почувствовала, что слёзы вновь полились из глаз, но возложила руки на его лоб... И чуть не одёрнула — таким холодным он был. Коснулась пальцами висков, склонилась ближе и заглянула в глаза.

Тут же отшатнулась. Она увидела лишь тень на дне его глаз — и её сразу же прошиб холодный пот. Чего стоило погрузиться туда с головой?.. Они оба знали, что ему это будет стоить всего.

— Нет, — прошептала Росаура. — Нет, он не стоит того, Руфус. Ну почему же!.. Никто из них не стоил…

— Из них — нет.

Он высвободил серую руку из-под простыни и коснулся той её ладони, которую она не успела убрать с его лба. Можно было подумать, будто он просит так снять с него головную боль.

— Опознай, — повторил он одними губами.

Всё в ней противилось, душа ревела, но Росаура вновь положила пальцы на его виски и устремилась всем своим существом вглубь его глаз, шепча заклятие.

Как только она соприкоснулась с его подсознанием, её сразу же пронзила боль. Даже не видения насилия и ужаса, которые подступали к ней огненным кольцом, но само присутствие внутри его мыслей заставляло задыхаться. Она видела кровь и страх, всё искажённое, изломанное, разбитое вдребезги, и осколки образов впивались в глаза крошкой стекла. Но он увлекал её за собой глубже и глубже, и она чувствовала, будто тонет на очень большой глубине, где невозможно увидеть даже отблеска солнца далеко на поверхности волн. Потому подсознание его было не бушующее море, а застывшее озеро, покрытое трёхметровым панцирем льда. На этих глубинах не осталось ничего живого, а что было — вмёрзло навеки в льдистый пласт.

И только одна навязчивая мысль, одержимость, билась жилкой посреди чёрной студёной толщи: лицо белокурого юноши, по-детски беспомощное в испуге, но не потерявшее ангельской красоты, разве в потемневших глазах бесновался животный страх. Образ, ощутив чужое пристальное внимание, подёрнулся рябью, и Росаура увидела, как юноша, совершив выстрел и убрав палочку,склонился к женщине в чёрном, распластавшейся по полу ворохом окровавленного тряпья, попытался её поднять, но вот оглянулся затравленно, в брезгливости посмотрел на рукава белой рубашки, которые теперь тоже запачкались, и кинулся бежать…

Росаура ощутила, как где-то снаружи, где находилось её тело, чужие холодные руки сжали её запястья и сильнее прижали её ладони к трясущейся голове, внутри которой она вынуждена была задержаться.

…Вновь рябь, и тот же юноша уже в другой одежде виден со спины. Он со скучающим видом встаёт с кресла, выходит на середину комнаты, пожимает плечами, чуть морщится и, взглянув себе под ноги, подносит к носу шёлковый платок, верно, надушенный. А на полу, в грязи, лежит связанная пленница, одежда на ней вся разорвана, каждый вдох для неё — кровавый кашель, руки у неё заломлены и открыта грудь. Над пленницей деловито склонилась рыжеволосая женщина, даёт ей понюхать какой-то флакон, отчего глаза пленницы распахиваются широко, она выныривает из забытья, и после этого рыжеволосая, для верности похлопав пленницу по щекам, усмехается, кивает юноше, отходит в сторону. Юноша взыскательно оглядывает пленницу, взмахивает палочкой, отчего с её тела исчезает лишняя нечистота, и после этого опускается подле на колени. Напоследок он оборачивается к наблюдающим с этой беспечной, всегда такой очаровательной улыбкой, ожидая одобрения, и за то, что он принимается делать, получает его сполна.

Чем больше он усердствует (а он всегда был старательным студентом, сидел на первой парте, занятий не пропускал и все экзамены сдавал на высший балл), тем ярче проступает на его левом предплечье чёрное клеймо в виде черепа, изо рта которого выползает змея.

Чужие руки больше не держат Росауру, а видение затапливает холодная мгла — и вытесняет, гонит прочь, наверх, пресекает её попытку задержаться, и вот Росаура ощутила почти физический толчок, точно её ударили бы по лбу, и она, взмахнув руками, отступила несколько шагов назад, врезалась спиной в стеллаж с медицинским приборами. Она будто вправду вынырнула с мёртвой глубины, так давило в ушах и в груди, а перед глазами плыли круги, и кровь билась в висках бешено.

Она вздохнула глубоко и шагнула обратно к столу.

— Руфус!..

Но он уже не слышал её. С закрытыми глазами, которые запали глубоко, до черноты, лицо его казалось совсем чужим. Росаура вскрикнула и прижала пальцы к его шее. В этот момент позади отворилась дверь, послышались шаги, кто-то решительно взял её за локоть и отодвинул в сторону.

— Он… он…

— Как я и говорил, времени немного, — бесстрастно сказал целитель, взмахнул палочкой над пациентом и вгляделся в какие-то диаграммы. — С каждым разом обморок всё глубже и уводит его всё дальше. Физиологические причины, по которым жизнь мистера Скримджера была бы в опасности, мы почти все устранили, хотя под «жизнью» я не подразумеваю «здоровья», которого после таких травм и без должного ресурса организма просто больше нет. Но нынешняя проблема сводится к повреждениям глубинным… Как известно, в случае с его коллегами преодолеть этот порог нам, увы, никак не удаётся.

Целитель осёкся, поняв, что увлёкся, обернулся к Росауре через плечо и сухо сказал:

— Вам следует выйти и сообщить миссис Фарадей, что ей, к сожалению, придётся подождать, пока мы переместим мистера Скримджера в отдельную палату… Если это вообще потребуется.

«Потому что он может больше не очнуться. И ты приложила к этому руку. А теперь иди и посмотри в глаза его матери».

Росаура почти на ощупь открыла дверь, и темнота коридора по сравнению с искусственным освещением операционной показалась ей кромешной. Она скорее почувствовала, чем увидела, что миссис Фарадей тут же поднялась со скамьи.

— Он снова без сознания, — прошептала Росаура. — Простите.

Миссис Фарадей промолчала, а Росаура ощутила, как её предплечье сжала мягкая ладонь.

— Это вы нас простите. Нам следовало познакомиться в лучших обстоятельствах... Но других он нам не предоставил, — голос миссис Фарадей всё-таки дрогнул, и Росаура рада была, что в темноте плохо различает её белое лицо. — Спасибо вам, — сказала миссис Фарадей совсем тихо. — Спасибо за всё, что вы сделали для моего сына.

— Нет, — замотала Росаура головой, — нет, я не сделала ничего хорошего.

— Могу понять, почему вы так говорите. Но ваш случай отличен от моего тем, что сейчас мой сын — уже давно взрослый человек, и все его решения и поступки лежат на его совести… и разве что на моей. Вы же обвиняете себя, чтобы хоть как-то разделить ту боль, которая выпала на его долю. Не нужно. Мы с вами знаем, как тяжело дать человеку любовь, если он отрекается от неё. В этом немало вины моей. А то, что вы сумели дать ему даже за недолгий срок, одно то, что вы сейчас здесь, уже стоит того, чтобы я вас благословляла.

Росаура всё равно покачала головой и зачем-то спросила:

— А где Фанни? Мисс О'Фаррелл?

Миссис Фарадей если и удивилась вопросу, виду не подала.

— Она дома вместе с моей старшей дочерью. Ждёт, что я сообщу. Но до сих пор... нечего сообщать.

Росаура испытала удушье от вины. Если бы она держала себя в руках, его матери не пришло бы в голову пропускать её первой, и сейчас она утешилась бы сама и смогла бы ободрить всю семью, но нет, нет, все снисходят к тебе, Росаура Вэйл, а ты ничем не можешь вернуть благодарность, только отбираешь последнее у хороших людей.

Миссис Фарадей, помолчав, сказала:

— Ступайте теперь. Пройдитесь немного. Да я и не прошу вас быть со мной, хотя очень вам рада. Мне, поверьте, не в первый раз здесь терять счёт времени. К этому нельзя привыкнуть, но можно смириться. А у вас очень плохой вид. Вам нужно отдохнуть.

Росаура не знала, что ответить, понимая, что остаться одной хотя бы ненадолго ей и вправду очень хочется, пусть о том, чтобы уйти, и речи быть не могло. В замешательстве она надела шляпу и набросила мантию. Ей нужно было что-то сделать для его матери, как-то поблагодарить, поддержать, и слов тут никогда не было бы достаточно, и тогда Росаура вспомнила о небольшом футляре с орденом, который лежал у неё в кармане мантии. Она уже дотронулась до гладкого бархата, чтобы достать, как осознание поразило её, точно молния — сухое дерево.

Боже, если бы она догадалась раньше... Если бы согласилась посмотреть чужие воспоминания сразу же... Сколько можно было бы предотвратить?.. Лежал бы он там на железном столе бездыханный, если бы она прислушалась к его просьбе хоть раз?..

О, если бы на её голове ещё оставались живые волосы, она бы выдрала их тотчас же.

Кратко извинившись, Росаура быстро пошла вдоль по коридору, склоняя гудящую голову. Кровь всё ещё толкалась там озлобленно, чёрно, и душу терзали видения, которые перешли в её разум почти насильственно. Испытывала ли она удивление? Скорее, глубокое потрясение, но в ней всё было до того выпотрошено, что она не могла различить этих нюансов. Страх, горечь, жестокая тоска, гнетущий ужас тем острее измучили её, чем ярче вспыхивала то и дело надежда — и тут же умирала под очередным ударом судьбы. Открытие, которое принесли ей чужие воспоминания, уже не могло вызвать бурных чувств, теряло объём и плотность, тускнело и оставалось перед Росаурой простым и ясным фактом, с которым нужно было что-то сделать.

«Опознай его. Назови имя».

Вот ирония: даже если бы она очень хотела, то не могла бы сообщить всё напрямую Краучу, как делала это раньше в самых критических обстоятельствах. И Росаура прекрасно понимала, почему ей был дан строгий наказ не открывать ничего Дамблдору: она уже видела раз, как он скрыл преступления одного мальчишки, назвав их «заблуждениями юности». Тогда она была согласна с ним, но, извините, господин Директор, не в этот раз. Ей действительно следовало встретиться с Аластором Грюмом как можно скорее, невзирая на всё, что пролегло между ними, отринув животный страх в поджилках, который просыпался, стоило ей вспомнить этого человека.

Если она и могла теперь что-то сделать для всех, кто потерял себя в этой войне, так это довести их дело до конца. Даже если для неё это станет рубежом, после которого она не сможет смотреть на себя в зеркало. 

Оправив мантию и шляпу, Росаура вышла в приёмную залу, остановилась у дежурной, чтобы забрать палочку. Она чуть медлила, собираясь с духом, не хотела уходить, понимая, что в любую минуту всё может быть кончено, но она должна — перед ним должна — как можно скорее встретиться с Грозным Глазом, пока её не настигла малодушная растерянность перед открывшейся истиной. И вот она забрала палочку, прикидывая, как ей быстрее всего добиться аудиенции с главой Мракоборческого отдела, и тогда краем глаза увидела в приёмной Барти Крауча. Несмотря на все дела государственной важности, он позволил себе дожидаться её — и Росаура догадалась, что он подкарауливал бы её здесь и до ночи. Дрожь прошла от макушки до пяток, но Росаура заставила себя задать ещё пару ничего не значащих вопросов дежурной, чуть повысив голос, чтобы Барти наверняка заметил её, и вскоре спиной почувствовала, как он приблизился, и задумалась, какое выражение придать лицу, чтобы обернуться. Вероятно, ей стоит казаться слабой, разбитой — не то чтобы это было далеко от реальности — так он будет уверен, что держит вожжи крепко.

Она потёрла глаза до красноты, всхлипнула, воскликнула надрывно перед изумлённой дежурной: «Ах, да как тут можно успокоиться, да разве вы понимаете!..», обернулась, прикрывая лицо дрожащими руками, и громко ахнула:

— Барти! Мерлин, ты ещё здесь… Ах, как хорошо, что ты здесь, я… я просто…

Она опустила лицо в руки и задёргала плечами, судорожно дыша. Сквозь упавшие на лоб волосы она следила за тем, как он с сочувствующим видом наклонился к ней, и позволила ему приобнять себя за плечо.

— Росаура, ну не мог же я уйти, оставив тебя здесь одну… — и спросил с едва скрываемым нетерпением: — Ну, как там мистер Скримджер? Тебя пустили с ним повидаться?

— Он… — Росауре не пришлось играть, чтобы содрогнуться всем телом от воспоминания, — это так ужасно… Лучше бы я этого не видела… То есть, хвала Мерлину, меня пустили на минуточку, но… Ах, Барти, что они с ним сделали!

И гнев ломал её голос без прикрас. Ей потребовалась вся воля, чтобы не посмотреть в этот миг Барти Краучу в глаза. Вместо этого она заставила себя приклониться головой к его груди.

— Страшное дело… — произнёс Барти чуть растерянно, на что и рассчитывала Росаура, и расценил то, как её передёрнуло, когда он пригладил её волосы, за очередной приступ рыданий. — Бедная, бедная Росаура! Но не сомневаюсь, для вас обоих это было очень важно. Ты передала ему орден? Это воодушевило его?

— Да, — выдохнула Росаура. — Да, передала, такой красивый, конечно... но, Барти, как может воодушевить какая-то железка человека, который…

«Сжёг себя. Дотла».

И горло ей перехватило по-настоящему.

— Не стоит преуменьшать значимость правительственных наград, — воскликнул Барти с нескрываемым возбуждением, а Росаура слышала, как на её слова его сердце подпрыгнуло в ликовании. — Но ты права, это всё пустое, — тут же добавил он. — У тебя такое потрясение, такое горе… Давай я провожу тебя. Тебе нельзя сейчас оставаться одной.

Он решительно повлёк её за собой через приёмную к выходу (до него было шагов десять), крепко, властно придерживая за локоть. У Росауры колени подогнулись от подлинного страха.

— Барти, Барти, ты такой заботливый, но давай немного посидим, меня просто ноги не держат…

Она навалилась на него сильнее, потянула в сторону. 

— Росаура, — заговорил он резче, — тебе лучше на свежий воздух. Выйдем на улицу, станет легче…

— Ах, нет, голова кружится, Барти…

Она нарочно оступилась, рукой взмахнула… На них стали обращать внимание, Барти ничего не оставалось, как помочь ей опуститься на ближайший пуф, и Росаура, застонав, прижалась лицом к коленям и взмолилась:

— Боже, мы же в больнице, у них должно быть что-то от головокружения, мне так плохо, Барти, миленький!.. — и, обняв себя руками, затряслась как в лихорадке и стала подвывать.

Кто-то неподалёку воскликнул:

— Да у девушки истерика…

Барти, в досаде прикусив губу, оглянулся на людей вокруг и нетерпеливо похлопал Росауру по плечу.

— Ну дело ли смущать публику, Росаура, милая. Тебе нужно хорошенько выплакаться где-нибудь в укромном местечке… А ещё лучше поспать. Я помогу тебе. Пойдём же…

С виду галантно, но на деле весьма грубо он попытался заставить её подняться, и в ту секунду Росаура осознала, что он и вправду сильнее и, если захочет, дотащит её до выхода, даже если она будет сопротивляться. Или легко скроется сам, если дать ему опомниться. Он, конечно, заметит, если она достанет палочку и среагирует раньше. Если только не будет уверен в её полной беспомощности.

— Хочу пить… — пробормотала Росаура слабым голосом и нарочито медленно стала доставать палочку, будто запутавшись в мантии. — Барти, я только глоточек сделаю, и потом куда угодно…

Она неловко взмахнула палочкой, пролив струю воды на пол и забрызгав сидящую на том же пуфе пожилую колдунью. На них уже откровенно пялились, Барти рассыпался в обворожительных улыбках, но явно раздражался, и когда у Росауры, напоказ заливающейся слезами, с третьего раза получилось наколдовать стакан, но она его тут же разбила, Барти потерял терпение, достал свою палочку и потратил лишнюю секунду, чтобы наколдовать Росауре стакан воды.

В эту секунду Росаура незаметно навела палочку на Барти и прокляла его со всей яростью, со всей болью своей и горем.

От проклятия, не произнесённого вслух, Барти свело ноги, и он, всплеснув нелепо руками, грохнулся оземь. В первую секунду он даже не оглянулся на Росауру, не допустив и мысли, что это она могла быть причиной его внезапного недуга, заозирался бешено, точно затравленный зверь, и тогда Росаура, взмахнув палочкой уже в открытую, обезоружила его.

Палочка Барти отлетела в дальний угол. Он воззрился на Росауру в недоумении, но, увидев выражение её лица, понял всё и ощерился хищно.

— Ведьма, — сплюнул он и в следующую секунду на потребу встревоженной публике, которая уже колыхалась вокруг смятёнными волнами, возвёл брови, закатил глаза, закричал тонко, словно мальчик-кастрат: — Помогите! Охрана! Нападение! Держите её, она подсобница террористов! Кто-нибудь, снимите с меня парализующее, я не чувствую ног!

— Нет, не трогайте его! — закричала Росаура, увидев, как к нему тут же побежали сердобольные посетительницы, а сама она очутилась под прицелом испуганных и разгневанных взглядов, а заодно и пары палочек. — Это он — террорист!

— А ну всем стоять!

Руку Росауры будто ударили хлыстом, и она выронила палочку. Дежурная ведьма сработала быстро: к ним уже бежал, чуть запыхавшись, мракоборец, в котором Росаура узнала Сэвиджа.

— Всем отойти! — гаркнул он на шокированных посетителей, и из его палочки для устрашения вырвалась вспышка пламени. — А эта сладкая парочка…

— Офицер, помогите! — заголосил Барти, протягивая к Сэвиджу руку, словно подбитое крыло. — Зарегистрируйте нападение! Здесь все свидетели! Эта ведьма… — он указал на Росауру, а Сэвидж уже узнал её:

— А, эта ведьма! Знаю, знакомы, — он криво осклабился и важно упёр руку в бок, не сводя с Росауры палочки, — ну, доигралась, штучка? Бедолага Скримджер ещё не остыл, а ты в разнос пошла, змея подколодная, не сумела роль до конца доиграть!

— Арестуйте её! — воскликнул Барти. — Она шпионка и преступница, у моего отца есть доказательства…

— Арестуйте его́! — выкрикнула Росаура, больше всего опасаясь, что её проклятие развеется и Барти тут же ускользнёт. — Он планировал покушение на офицера!

— Что за бред! Да она сумасшедшая! Вы хоть знаете, с кем связались?! Моё имя — Бартемиус Крауч-младший! Немедленно снимите с меня это гадкое проклятье, я не чувствую ног!.. — властность, каприз и мольба причудливо играли в его голосе, а стонал он так, будто его пятки прижигали железом. Растроганные дамы тут же потянулись к нему, кто-то потребовал целителя, но Сэвидж разъярился:

— Всем стоять и молчать, я сказал! А ты потерпишь, — кивнул он Барти. — Я вас сейчас обоих в обезьянник закину, — как ни странно, такой его настрой приободрил Росауру. Значит, громкое имя Барти Сэвиджа ничуть не смутило. — Ну? — когда все притихли, Сэвидж ткнул пальцем в пожилую колдунью, на которую Росаура недавно пролила воду. — Что здесь произошло?

— У девушки истерика полнейшая, вон, весь пол залила, а молодой человек её утешал, — сбивчиво начала пожилая колдунья, — ей нужно было воды, он хотел ей помочь, но вдруг упал, и тогда…

— Да, я прокляла и обезоружила его, — сказала Росаура и посмотрела на Сэвиджа прямо. — Нельзя дать ему уйти, поэтому свяжите его скорее. Бартемиус Крауч-младший — Пожиратель смерти. Он участвовал в похищении и пытках Фрэнка и Алисы Лонгботтом!

Это заявление, сказанное твёрдо и внятно, потрясло собравшихся. Имена Фрэнка и Алисы до сих пор слишком терзали общественное сознание, чтобы не вызывать бурной реакции. Несмотря на мученически искажённое в страдании и скорби лицо Барти, на него поглядели уже иначе — с подозрением и омерзением. 

— Клевета! — закричал Барти, чувствуя, что теряет симпатии толпы, а главное — расположение следователя. — Никаких доказательств!

— Есть свидетель, — произнесла Росаура.

Барти дёрнулся, его улыбка на миг стала похожей на оскал.

— Мёртвый свидетель, моя дорогая, — прошипел он тихо, только ей, и на дне его глаз вспыхнуло мстительное удовлетворение.

— Ты про Руфуса Скримджера? — звенящим голосом проговорила Росаура. Она чувствовала, как на кончиках пальцев трещит магия, и неизвестно, чего ей стоило сжать руки в кулаки, лишь бы не испепелить Барти прямо на месте. — Ты не смог убить его во время захвата, не сумел и теперь. Обыщите его! — крикнула она Сэвиджу. — У него в правом кармане футляр с орденом Мерлина на имя Руфуса Скримджера. Только не открывайте футляр, скорее всего, орден проклят или отравлен. Он планировал покушение на офицера, на единственного свидетеля, который подтвердит, что он был среди похитителей и мучителей Лонгботтомов!

Сэвидж уже перевернул Барти на спину и нашёл в кармане его богатой мантии футляр с орденом. Лицо Барти исказилось. Он совершил резкий рывок, как если бы выброшенная на берег рыбина попыталась взлететь, но Сэвидж рубанул палочкой по воздуху, и вокруг рук и ног Барти сомкнулись кандалы. Барти вытаращил глаза, точно жаба, раздавленная колесом, и судорожно хватал губами воздух, будто ему и горло сдавили ошейником.

— Клевета! — скулил он. — Это подстроено! Это она, она мне подкинула! Господа, вы же видели! Я… мой отец — заместитель Министра, за этот самосуд вы все крепко сядете, да как вы смеете…

Сэвидж провёл палочкой над футляром, и тот осветился грязно-багровым цветом, что являлось признаком тёмных чар. Сэвидж тут же одёрнул руку от футляра и оставил его висеть в воздухе. Все свидетели разом затихли, и под молчаливым взглядом негодующей толпы замер и Барти Крауч-младший. Пшеничные кудри его растрепались, голова мелко тряслась, с покрасневших глаз по кончику носа капали слёзы, как у обиженного ребёнка. Росаура смотрела на этого мальчишку, с которым семь лет сидела за одной партой и в которого было бы так просто влюбиться, и думала об Алисе Лонгботтом.

— Он заклеймён, — сказала Росаура. — На левой руке у него Тёмная метка.