Соучастник

Антон задыхается.

Желчь поднимается в горле, грозясь выйти наружу прямо сейчас — отвратительный вкус горечи не проходит, кажется, даже становится лишь ощутимее, когда на глаза попадаются собственные руки.

Подрагивающие, белые, как снег, но, что более важное, вымазанные в алой, ещё горячей, крови.

Пальцы липли друг к другу, противно скользили, оставляли за собой следы, пока мальчик судорожно отползал всё дальше и дальше от Гаража, сдирая ногти об лёд.

Пульс сумашедшим гонгом колотит в глотке, за ушами, по вискам — где угодно, но не на положенном ему месте. Дыхание — тяжёлое, рваное, вырывалось изо рта мгновенно рассеивающимися облачками.

Холод снега обжигает глотку, слизистую и будто на ледяные когти нанизывает лёгкие, когда Антон в порыве запихивает его себе в рот, насильно работая в миг занывшими челюстями, прожевывая рыхлую субстанцию.

Все расплывается перед глазами от слëз, осознание произошедшего накрывает с новой силой — мурашки табунами бегают под курткой, волосы поднимаются дыбом, в голове не переставая скачут события минувшего, точно отпечатавшись на веках.

Громкий всхлип, вырвавшийся из груди, теряется в вое ветра, в изломах куртки, когда Антон сгибается, упираясь лбом в промозглую землю. Его всего трясёт; надрывный, лающий кашель мгновенно сменяет истерику — кажется он готов отхаркнуть собственные лёгкие точно с таким же успехом, как и воспоминания об увиденном.

Жар от адреналина верно покидает тело.

Кто-то хватает за штанину, Петров дёргается в испуге, мгновенно переворачиваясь на спину, но перед ним лишь Рома. Точно так же жалко, как и он, выглядящий Рома.

С его лица стекают розовые разводы — кровь угодила ему на лицо, но он большинство видимо уже стёр снегом.

В его глазах плывёт влажная плëнка, чтобы тут же собраться в капли и сорваться по лицу; зрачок дрожит, словно пламя свечи, и когда Пятифан сосредоточивает свой взгляд на товарище по несчастью тот лишь вжимает голову в плечи.

В чёрных, бездонных глазницах он видит столько безумия, что это действительно пугает. Наталкивает на мысль, что Рома просто лишился рассудка от ужаса.

Запах крови и соли окружает их, когда мальчишка на коленях подползает ещё ближе — последний больше всего выделяется и будто попадает на открытые душевные раны. Напоминает об отчаянном крике от невыносимой боли, о хлюпанье мышц и треске костей.

— Никто ничего не должен узнать. — внезапно подаëт голос Пятифан.

Антон не успевает ни моргнуть, ни переварить сказанного, как тот ломаным — из-за нервов конечности совсем не слушаются — движением хватает его за рукав куртки, тянет на себя, едва не срываясь и короткими ногтями царапая одежду. — Никто, слышишь?

Холод комка снега зажатого в чужой руке почти не ощущается. Петров чувствует лишь аритмичные движения и то, как ткань натягивается, пряча ладонь в защитное тепло. Слышит, как снежок трётся об него с характерным звуком, впитывая в себя кровь Кати, и быстро тает, стекая с пальцев хулигана розовой водой.

Что он делает? И о чём он вообще?

Последний вопрос слетает с дрожащих губ невольно, вылетает вместе с облаком пара так естественно, как птица слетает с ветки, напуганная шумом. Или нажимается кнопка мясорубки — сердце падает вниз, стуча не хуже барабана при мысли о столь странной аналогии.

— Никакой милиции, понял? Катю по частям мы не соберëм. — Пятифан срывается, резким, ожесточённым движением отбрасывая остатки снежка и непослушными пальцами загребает новую порцию. Продолжает говорить, но голос его не просто ломается, а будто бы разбивается на миллион осколков, превращая его в какой-то страшный, незнакомый ранее звук, состоящий из хрипа и скрипа. — А я не хочу сесть в тюрьму, как мой батя.

— Но ты говорил… — Антон обречённо качает головой, пытается отползти подальше от друга, вырваться из захвата, но тот лишь кривится, выставляя напоказ острые клыки, и крепче сжимает в хватке ткань чуть ли не до треска.

— Говорил-говорил. — он метает ненавидящий взгляд в Гараж, и, каким-то чудом выдавливает сквозь застрявший в горле ком, — я включил мясорубку-

— Нечаянно!

Петров хватает Рому за руку и тянет на себя, оказываясь совсем близко к его лицу. Кричит в него, тщетно пытаясь отговорить от идеи молчания, но хулиган лишь тяжело валится ему на ноги, и всё его выражение лица передаёт то, что докричаться не получается. Все слова проходят мимо, ведь…

— Попробуй докажи!

Антон замирает и даже дышать перестаёт. Хлопает глазами быстро-быстро, открывает рот, словно собирается выдать что-то, но ему не дают:

— Им только и надо, чтоб на кого-то повесить убийства. Я за решётку пойду, а маньяк будет разгуливать на свободе. Блядь! А ведь жизнь только начала налаживаться!..

Блондин рот прикрывает, пока Ромка в порыве хватает себя за голову, причитая; глаза опускает, понимая, что возразить нечего.

— Но мы не можем просто так…

— Можем. Только поклянись, что никому не скажешь!

«А иначе» он не произнёс, но это отчётливо читалось в его тоне, взгляде, будто тот уже морально настраивался на действия в случае неподчинения.

Петров искренне не понимает, как он может так.

Они ведь вместе там были! Но Ромка хоть и выглядит напуганным — уже готов прикидываться будто ничего не было. Готов надеть маску и врать всем вокруг, даже людям в погонах.

Может ли Антон даже под угрозами обещать нечто подобное?

Тело сотрясает крупная дрожь, из лёгких выходит весь воздух, с глухим всхлипом возвращаясь обратно — мальчик почти истерично мотает головой, упираясь ладонями в покрытую красными каплями кожанку.

Нет, он не сможет-не сможет!

Сам себя выдаст, когда в какой-то момент не выдержит и сломается — рухнет на пол и разрыдается от страха за себя и за родных.

Или мама — она точно всё прочтёт на его лице, заметит нестёртые капли крови, унюхает запах.

Он совсем не такой.

Рома видит его метания и сжимает зубы, жалобно заламывая брови. В уголках глаз собирается влага.

Ткань куртки жалобно трещит, когда хулиган притягивает сопротивляющуюся тушку под собой в объятья.

— Пожалуйста! — Пятифан взвывает раненым зверем, вжимаясь мокрым лицом в плечо. Прячет слëзы стыдливо, отчего Антон теряется мгновенно.

Утыкается холодным носом в чужую макушку, глаза жмуря до звёздочек; жар в шее от Роминого дыхания и тепло его тела отгоняет на пару минут воспоминания о предсмертной агонии одноклассницы.

Но когда он на его ногах раскачиваться начинает, весь трястись, более не сдерживая рыдания — слëзы течь по лицу начинают почему-то.

Будто проявление чувств друга и выходу собственных поспособствовало — показало, что всё хорошо, что Пятифан такой же человек, что он вовсе не бездушное чудовище, что так просто мог отпустить подобное, как могло показаться сначала. Что после того, что они недавно пережили, подобная реакция более чем нормальна.

Им, блять, всего двенадцать и у них на глазах — от рук одного по случайности — умер другой ребёнок.

Умер страшно и грязно.

Умер так, как нельзя пожелать даже врагу.

Умер, как бы сильно они не боролись за его жизнь.

Даже взрослые переживали бы подобное с трудом, если они не больные на голову.

Антон не знает сколько они так просидели, неловко обнимаясь в снегу и рыдая. Возможно минут пять, десять, может вообще пол часа, да и не было это важно — они взяли из этого времени своё. Выбросили, выплеснули в Тайгу пережитое, что несомненно оставило по невидимому шраму на каждом из них, и при этом нашли некое утешение, поддержку друг в друге.

И именно это время, этот выпуск эмоций позволили ему понять одну вещь, которую он так яро принимал в штыки ранее.

Что Рома, увы, прав.

Даже если Тихонов поверит им, Гараж к тому времени может исчезнуть. Чудесным образом перенестись на другую поляну в другую часть этого чёртового леса.

А других доказательств у них просто нет.

Нужно молчать.

Петров шмыгает носом, смиряясь. Осторожно, но без опасения опускает ладони на подрагивающие плечи, отстраняя от себя. Разглядывает чужое лицо, замечая, как Рома прикусывает часть языка, стараясь подавить заикания и влажные вдохи. Как у него зрачки из маленьких точек расплываются по радужке. Как он вскидывает брови в немом вопросе.

— Я обещаю.

Он шепчет это едва слышно, так, что почти и не различишь. Но Пятифан кивает, вжимаясь губами в висок будто в качестве благодарности, и снова прячется в плече, шумно дыша носом.

Услышал.