После разговор никак не клеился. Опустошенные и потерянные, они покинули шатер. Сама Миднайт вышла одной из первых, пропустив вперед Марию и Джеймса. Каждый из них спешил уединиться, чтобы осмыслить, переосмыслить, понять, принять.

      В голове крутилась лишь одна мысль: судьба, Арда или сам Эру не делали им подарка — наоборот — они отнимали последнее, что у них было.

      — В конце концов, мы никогда не станем эльфами. Некачественная подделка — вот наш предел. Или — в конечном счете — нелепая пародия на самих себя. Ты понимаешь, о чем я? — Мария остановилась. Бредущая позади Эльза остановилась, осознав, что Гранц обращается не к ней. Она поспешила юркнуть за дерево с разветвленным столбом и оттененное высоким кустарником: они почти приблизились к самой кромке воды одного из малых прудов Эйтель Ивринь, скрытой в роще.

      С другой стороны вышла Миднайт. Даже не стоило ожидать кого-то другого. Эльза затаилась, понимая, что этот разговор был по умолчанию «тет-а-тет». Они, раньяр, становились слишком похожими на правящую верхушку человеческого мира. Впрочем, они и есть люди, и это навеки осело в их генах. Мария упомянула, что они станут лишь пародией — как на эльдар, так и на людей. О чем это она?

      Миднайт, казалось, задумалась над тем же. Их мысли нередко совпадали, быть может, тому виной неожиданное осанвэ сестры — как, почему и откуда, Эльза так и не решилась спросить. Миднайт неопределенно качнула головой, и дала очень странный ответ:

— Бессмертные души в смертных телах.

Смертные души — в телах бессмертных.

Суждено одному рассыпаться в прах,

Троим — в агонии путь в бессмертье.

Двоим не найти спасения — ни на том берегу, ни на этом

Последний остается смотреть и молить о смерти.

      Эльза вся обратилась в слух, слегка подавшись вперед и разводя пальцами в стороны колючие ветви. Могло ли это быть сказано невпопад? Но Мария, кажется, не удивилась совсем.

      — Это та самая Нарайвэ? — тихо спросила она. Эльза напрягла слух. Что за Нарайвэ? Эльфийка из Врат?

      Миднайт утвердительно промычала в ответ, не отрывая взгляда от своих ног. Мария сложила руки на груди и смотрела туда же. Они будто бы боялись смотреть в глаза. Друг друга? Некой ли истины, которую они делили пока только между собой?

      — Тебе не кажется, что каждое её слово идеально ложится на нашу историю? И всё то, что должно, по её словам сбыться…

      — Идеально подходит под наши возможности? Я знаю. И это меня пугает.

      — Ты хочешь уничтожить наше оружие? Все наши знания? — Мария по-прежнему говорила тихо, но её тон нарастал. Она возмущалась. — Это то, что защищает нас! Единственное, что может спасти нас!

      Миднайт молчала.

      — Впрочем, ты права, Найт, — прошептала та, закусив большой палец. — Лучше уж так, чем то…что описано там. Ты поэтому запретила говорить?

      — Да. Иначе всё именно так и случится. Ты видела, каким стал Рига?

      Миднайт присела на миг и подняла небольшой камень. Это была округлая галька, поэтому и «лягушка», которую она попыталась пустить по поверхности воды, утонула сразу. Сестра неожиданно гневно ударила голой стопой по воде, сбросив туфлю. Мария будто бы и не заметила этой вспышки, лишь задумчиво согласилась:

      — Хорошо, что он был всего лишь диспетчером. Он не тот человек, кому можно отдать всю власть.

      — Верно, — Миднайт, не отрываясь, смотрела на воду так, будто она была повинна во всех смертных грехах. Её платье из тяжелого темно-серого бархата намокло по подолу. Мария кивнула на него.

      — Красивое, кстати. Решила все-таки угодить Макалаурэ?

      Миднайт вскинула голову. Её волосы, заплетенные на затылке на эльфийский манер и убранные под сетку с теряющимися серебристыми цепями в смоляных волосах, разметались по оголенной шее и ключицам. Жаль, отсюда Эльза не видела её взгляда. Должно быть, он горел. Она редко видела старшую сестру в гневе или ярости, но по всей стати, в особенности — по гордому развороту плеч — было видно всё.

      Мария понимающе усмехнулась.

      — Ты прекрасно выглядишь, и не надо так смотреть на меня. Ему хоть понравилось?

      — Это не то…

      — Как раз то, что я думаю. Я не виню тебя — прекрасно вижу, чем он понравился тебе.

      — Это не то, о чем я хочу говорить, — настойчиво закончила Миднайт. Мария пожала плечами.

      — Как скажешь.

      Очередная пауза продлилась недолго. Мария зябко повела плечами и, немного потоптавшись, просто плюхнулась в траву. И Эльза, и Миднайт посмотрели на неё с изрядным удивлением: в их компании Мария была известна своей брезгливостью, а здесь, во влажной траве и у воды, чего только не водилось.

      — Так он знает?

      — Совсем немного. Он сам не захотел читать дальше.

      — Объяснил почему?

      — Нет, но я догадываюсь, — Миднайт, аккуратно подобрав подол, тоже села, но на некотором расстоянии — как и стояла. — Если можно так сказать… Мне кажется, что он видит свою Клятву как некий… гарант свободы, или что-то в этом роде…

      Но это же далеко не так! Вряд ли Майтимо, каждое утро, отчитывая или же просто выслушивая постовых, думал о Клятве, как о свободе… Вряд ли Макалаурэ думал так — когда его земли так незащищены? Тем временем, сестра продолжала:

      — …В Амане, под властью Валар, у них не было даже своих собственных законов, придуманных их умом: они подчинялись тому, что законом оглашали Валар. Тебе рассказывали про прародителя Финвэ и его жен? У людей даже бы не задумывались о таком… — она покачала головой. — Даже когда у власти стояла Вера. Все понимали, что человек имеет право быть не один, тем более, что супруг ушел добровольно. Тем более, когда нужны потомки. Тем более, — она снова сделала акцент, — что он единственный был лишен счастья, когда счастливы были все вокруг. Это ли справедливый закон?

      — Это прецедент, — тихо ответила Мария, — эльфы любят лишь раз за всю жизнь. Так случилось… А ты вспомни о Феанаро. Кажется, Индис принесла ему еще больше боли.

      — Это детский эгоизм. В конце концов, он тоже был счастлив. Не тогда, но потом.

      — Тебе ли говорить о детском эгоизме? — усмехнулась Мария. Впрочем, что Мария, что напрягшаяся Эльза, понимали, что он останется без ответа.

      Эльза выпрямилась, зашуршав сатиновым платьем, и уже была готова покинуть свое убежище, как тут Мария озвучила вопрос, который все это время крутился у Эльзы в голове:

      — А что сейчас подразумевает свобода нолдор?

      Миднайт пожала плечами.

      — Они сами ответственны за свою судьбу? Раньше они могли обвинить во всем Валар, включая Моргота, за преступления последнего, теперь они могут обвинить лишь себя и распоряжаться собой сами. Наверное, так. Я не эльф, Мария — откуда мне знать, что в них и в их жизнях изменилось?

      — Секретничаете? — Эльза вздрогнула, отпрянув от потеплевшего ствола и повалившись в оплетенной паутиной кустарник. В волосах тут же оказалось с десяток прутиков и листочков. Может быть, даже и умелец-паучок, оккупировавший этот кустик еще до неё. Сдавленно зашипев, она сползла на землю и подгребла под себя колени. В таком виде ей все равно уже не появиться перед честным народом — так чего терять? Особенно, когда есть шанс услышать нечто, что Миднайт никогда и ни при каких обстоятельствах не расскажет своим сестрам.

      На сцене появилось новое действующее лицо. Благодаря хорошо поставленному голосу и нарочито-громкой манере Ирмы, никто не услышал возню Эльзы, и сосредоточили всё внимание на ярко-голубой шевелюре, которая виднелась прямо над примятым Эльзой кустом.

      Ирма, понимающе и слегка ехидно усмехаясь и предусмотрительно подобрав полы своего выходного лилового платья, привезенного из Дориата, приблизилась к сидящим у озера.

      — Не хотите прогуляться до во-он того берега? Эльфы уже начали разбредаться, а это место весьма популярное, как я погляжу, — сказав это, Ирма едва уловимо дернула головой в сторону, где хоронилась Эльза.

      Эрушки! Она зажала себе рот рукой. Ирма обнажала зубы в привычном оскале. Эльза вдруг вспомнила то чувство страха, которое её охватывало, когда она встречалась с Ирмой в первые годы её редитации* — они встречались очень редко, но аура вокруг последней ван Лейден всегда была пугающей. Мария, которая когда-то занималась карвонской пленницей и Миднайт, под чьим началом это всё и происходило (к тому же, именно она и приволокла Ирму с Карвонских казематов, не имея на то приказа или разрешения) этого будто и не замечали.

      — Много слышала? — меланхолично поинтересовалась Миднайт.

      — Не так много, как хотелось бы. Но смею надеяться на краткий синопсис. У меня тоже есть, чем поделиться. Обещаю, вам понравится, — Ирма наклонилась и, ухватив обеих за локти, рывком поставила их на ноги. Сила в её руках всегда была завидной. Она и ростом превосходила многих — так, она тому же Маэдросу доставала не до пупка, а до солнечного сплетения, а Туркафинвэ доставала до основания шеи. — Ну же, идём-идём. Время не терпит, а у нас много тем для разговора, не так ли?

      …они ушли.

      Эльза, кряхтя, выбралась из-под куста и сама приблизилась к воде, вглядываясь в свое отражение. И без того немудреная прическа была испорчена — легче только на тех самых прутиках доплести венок из растущих поблизости мелких соцветий. Платье было испачкано землей и травой. К тому же сатин… Оставалось только надеяться, что эльфийские чудо-средства для стирки смогут всё это оттереть, плюс, что эльфы все еще веселятся на той поляне с песнями и плясками, и никого по дороге до своего шатра она не встретит.

      Она подобралась, но спереди вновь раздались шорохи и приглушенные голоса. Эльза застонала от бессилия: она даже не догадалась взять с собой плащ. Может, стоило дождаться сумерек или понадеяться на то, что востроглазые эльфы не разглядят пары-тройки неприглядных пятнышек? Тем более, что землю она уже оттерла.

      Эльза отступила в сторону, под сень ивы, и пошла по обочине, стараясь проскочить мимо незнакомцев как можно быстрее и незаметнее. Голоса тем временем усиливались: либо кто-то переходил на повышенный тон.

      — …ты прекрасно можешь справиться с этим сам, Нельо! Разве пример твоего отца тебя ничему не научил?

      Нельо. Эльза замерла, но отступать уже было некуда. Тем временем, нолдор приближались. Майтимо что-то фыркал, и тряс головой: отсюда уже были видны отблески рыжих кос.

      К ним присоединился третий голос, более мирный, но властный:

      — Посуди сам, наш народ еще не готов. Потребуется время, чтобы отковать нужное количество доспехов, после — обеспечить армию всем необходимым, для этого нужно время! К тому же, мы пока не можем доверять наугрим. Они присматриваются к нам — даже я это заметил, пусть увидел только сегодня. Сохраняй холодную голову, Нельяфинвэ.

      Аран! Трое появились из-за поворота, но они были слишком увлечены беседой. Голос, который она расслышала первым, принадлежал Нолтармо. И сейчас он был куда серьезней, чем она привыкла его видеть. Он на пару с Нолофинвэ что-то рьяно втолковывал лорду Первого Дома: и, казалось, впервые на её памяти, разделял мнение с Араном.

      Оставалось только надеяться, что эти трое повторят путь предыдущих троих и уйдут куда-нибудь на другой берег, ни разу не оглянувшись.

      Но Майтимо её заметил. Виноват ли в том Итил, который, как назло, появился из-за редких облаков и упал на её новые золотые серьги, или природная эльфийская чуткость, но лорд вдруг резко повернулся и столкнулся с ней взглядом — пронзительным, настороженным и властным. Из всех троих он более всех производил впечатление Верховного Правителя. В принципе, он бы им и был…

      — Эльсэ, — она в очередной раз скривилась: ну сколько можно? — Ты чего там спряталась?

      — Ты упала? — голос Нолтармо вмиг стал выше на пару тонов. — Ты не покалечилась?

      Эльза стыдливо повернулась, зажимая рукой наиболее яркое пятно. Нельяфинвэ сощурился, цепко выхватывая светлый силуэт из тени:

      — Упала? Где ты так?

      Эльза замахала руками, отрицательно мотнув головой — будто бы мельтешение могло скрыть её позорный вид.

      — Аа, да неважно, все в порядке уже! — Не говорить же им, тем более при Аране, что она просто ползала натирала животом местность под кустом? Тем более понятно, что она делала это неспроста: — Я пойду, переоденусь…

      Её лорд поднял культю.

      — Подожди, — он отстегнул традиционную восьмилучевую фибулу и стянул с плеч легкий алый плащ с такой же звездой. — Держи, прикройся.

      Он, казалось, вовсе не испытывал неловкости. Которую, кажется, сейчас ощущали все присутствующие. Аран отвернулся в сторону пруда и почесал нос.

      — П-п-прикрыться? — Эльза сглотнула. Но если она вдруг появится в его плаще… Нолтармо озвучил рвущийся наружу вопрос:

      — Но, Нельо! Что подумают эльдар? Дева, в твоем плаще… Толков будет куда больше, чем просто от пары прутиков в волосах.

      — Они подумают, что ничего странного в этом нет: Эльсэ присягнула мне, и как любой другой нолдо, имеет право носить алый плащ со звездой. К тому же, не мой же шатер она покинула в таком виде… — спокойно парировал тот, все еще сжимая в руке ткань. — Что ты стоишь? Держи.

      Эльза, красная, как спелый томат, выскочила из-под ивовых ветвей и выхватила ткань, спешно пробормотав слова благодарности. Майтимо понимающе усмехнулся и продолжил более галантным тоном:

      — К тому же, красный прекрасно сочетается с кремовым цветом твоего платья. Что подумают? Наверное, что у меня хороший вкус. Доброй ночи, Эльсэ, — он приложил культю к сердцу и отвесил неглубокий церемонный поклон. Может, то была игра света, или воображение воспаленного разума — но она точно видела лукавую, почти ребяческую усмешку на обветренных и покусанных губах Майтимо.

      Нолтармо поспешил повторить за ним и даже Нолофинвэ, отвлекшийся от увлекательного исследования лент в своих волосах, чуть наклонил голову. Они удалились, вполголоса возобновив прерванный разговор. Никто из них более не оборачивался.

      …Должно быть, красное от стыда и смущения лицо тоже прекрасно сочетается с красным плащом, волочащимся за её ногами, точно невестин шлейф. А ведь в какой-то книжке про средневековье жених на венчании укрывал плечи будущей жены плащом со своим гербом. Эльза со свистом запахнула плотнее плащ, завернувшись в него, как нетопырь в свои крылья. От подобных мыслей едва пар не валил из ушей. Она очень постаралась больше ни о чем не думать и поспешила окольными путями в лагерь, чтобы не пробежать сигнальным флагом по всем центральным «улочкам».

      Ирма пускала «лягушек» так, будто делала это всю жизнь. Она, в свою очередь, называла эту игру «блинчиком», причем с такой уверенностью, что можно было подумать, что Карвон и впрямь когда-то изобиловал озерами, реками и прочими водами — а не был безжизненной, марсианской пустыней с потрескавшимися красными руслами рек.

      Ирма перехватила задумчивый взгляд Миднайт и хохотнула:

      — Я думаю, перед таким взглядом вода скорее опустится или расступится, но камень не понесет всё равно. У тебя тяжелая рука и тяжелые же мысли — ты должна пускать его легко. На, попробуй.

      Камень мягко скользнул по воде и так же плавно вошел вглубь, стукнув какую-то рыбешку.

      — Все-таки хорошо, что ты не пошла в целители.

      От их булькающего смеха уже гудела земля под ногами.

      Миднайт щелкнула языком и разогнулась.

      — Я думала, мы собрались здесь не для того.

      Миднайт оглянулась назад — Мария подавилась рвущимся наружу смехом и поспешно отвернулась, прикрыв ладонью рот.

      Ирма распустила шнуровку платья на груди. Миднайт и как-то притихшая Мария следили за каждым движением с неприкрытым изумлением.

      — Вряд ли ты что-то важное прячешь в лифе. Эльфы, конечно же, до такого пока не додумались, но всё же…

      Ирма отрицательно качнула головой, оставив комментарий Миднайт без ответа. Она ухватилась за подол и одним рывком стянула с себя тяжелое лиловое платье, оставшись в белом исподнем. Миднайт выпучила на это глаза и шикнула:

      — Ты совсем с ума сошла? Здесь тоже могут следить! — Мария, как в подтверждение её слов, отступила на шаг и заглянула за ближайшее дерево. Но ван Лейден не смутилась совсем:

      — Если это приличные нэри, то они сразу же уйдут. Давайте, вы тоже, — она указала подбородком на такие же дорогие наряды Миднайт и Марии. — А то совсем испачкаете. И ложитесь рядом, со мной.

      …Мария осторожно задрала белую сорочку до колен и опустилась на сухую траву, где Ирма растянулась уже во весь рост. Миднайт лежала рядом, положив голову на её руку и поджав под себя ноги. Мария умостилась меж их локтей — было немного неудобно, и она совсем не видела их лиц, находящихся выше. Зато она видела небо. Черное-черное небо с редкими звездами — вокруг леса эльдар жгли костры и факелы, и свет из лагеря растекался над лесом и тянулся выше, к самой мезосфере, где плыла Рана, местная Луна, — но здесь эта сфера называлась Ильменом.

      — Чувствую себя очень странно, — пробормотала Миднайт, сильнее натягивая подол на коленки. По голым ногам гулял холодный ветер.

      — Всё потому, что надо выбирать нормальную длину.

      Мария ущипнула Ирму за бедро.

      — Мы тут полураздетые лежим втроем — что подумают, если увидят?

      — Подумают, что у нас свобода любви. Тройничок.

      Миднайт недовольно покосилась на невозмутимую Ирму и вновь напомнила:

      — Я думала, мы ушли сюда, чтобы поговорить о вещах более важных.

      — «Это», — Ирма скривилась, — тоже важная вещь. Тебе уже за пятьдесят перевалило, а всё девственницей ходишь… Это не есть нормально.

      — Правда, что ли?! — Мария моментально забыла о сферах и повернулась к Миднайт. Та залилась краской.

      — Это не ваше дело.

      Мария ахнула.

      — Обалдеть…

      — И на могилах растут цветы, — буднично сказала Ирма. — Это я к тому, что не вечно же страдать и разговоры посвящать страданиям. Хотя, тебя послушать и посмотреть — твоя жизнь и есть сплошное страдание. Давай тебе кого-нибудь найдем?

      — Ригу попросим, — Миднайт отчетливо скрипнула зубами. Мария ухмыльнулась: — Он тебе нравился, я помню.

      Та только глубоко вздохнула и перекатилась на спину. Но на влажной траве становилось все холоднее.

      — Я где-то читала о таком — что у раздетых не остается тайн. Как будто человек снимает ложь вместе с одеждой.

      — Это всё психология, — поправила Мария. — Умные книжки.

      — И умная я, — добавила Ирма.

      — Всё верно. Вряд ли эльдар практикуют такое, когда у них есть осанвэ.

      — Хотя им полезно бы, — едва слышно прошелестела Миднайт. — …Ирма?

      Мария вывернула шею под немыслимым углом и уставилась на Ирму немигающим голубым взглядом. Та задумчиво перетирала в пальцах одну из неровно остриженных черных прядей Миднайт.

      — По правде говоря, сначала я должна была рассказать это одной тебе… — Мария фыркнула. — Но теперь я понимаю, что это бессмысленно.

      — Так значит, ты слышала всё.

      — Не суть важно, — Ирма поморщилась. — Будь сильной. Вы — дети Вечного Мира, и лишь Эру стоит над вами, так сказала она. Скажи ей. Скажи ей не бояться. Над вами только Эру. И лишь Эру судить вас.

      Ирма отпустила волосы Миднайт и встретилась с ней взглядом. Та спросила:

      — Почему ты решила, что речь идет обо мне?

      — Она показала мне твои глаза. Золотые глаза.

      — У одной из её сестер они тоже золотые, — напомнила Мария. — Почему тебе не подумалось об Эльзе?

      — Потому что… Миднайт, ты же что-то решила, ведь так? Эльза просто бы не решилась… Эта айну чувствует мысли и помыслы — она не читает их, но чувствует, как они меняют мир, — Ирма закусила губу. — И мне от этого не по себе. …Нет… это точно не она. Это ты.

      — Ты сейчас говорила про ваше с Джеймсом надругательство над здешней ноосферой?

      — Мария, это эксперимент, сколько раз тебе говорить? Но больше мы этого делать не будем.

      — Что не будем? Я не понимаю, — Миднайт оторвалась от созерцания звёзд и переводила взгляд то на светлую макушку Марии, то на Ирму.

      — Быть «онлайн». Слишком опасно. Я и подумать не могла, что айнур могут почувствовать столько всего. Но хорошо, что она не смогла понять самих посылов. Но это не значит, что не сможет кто-то другой…

      — А что еще она говорила?

      — Много всего… о цветах. Вроде того, что они могут появиться вместе с кем-то, и исчезнуть вместе с этим «кем-то».

      — Например?

      — Например, цветы нифредил расцвели в Нельдорете в час рождения Лютиэн, принцессы Дориата.

      — Ты видела её?

      — Нет. Мелиан убеждена, что над ней довлеет что-то едва ли не серьезнее, чем-то, с чем пришли нолдор. И мы.

      — А над нами что-то довлеет?

      — Чья-то Воля, что привела нас сюда.

      Ирма поднялась и подтянула колени к груди.

      — Она сказала, что этот кто-то слишком силен. Проложил нам путь сюда, подготовил его… Но здесь над нами его власти нет.

      Миднайт прикрыла глаза.

      — Эру?

      — Не знаю. Но кто-то явно сильнее Моргота. Или сродни ему. Мелиан сказала, что это Искажение. Может, это воля Мелькора, но действующая сама по себе. Как будто необратимый процесс, программа, или еще что… — Ирма снова крутила в пальцах кольца волос. — Она говорила слишком убедительно.

      — И она всё равно не пытается нас остановить, убить, — Мария выгнула бровь и оглянулась на разлегшуюся Миднайт с выражением бесконечного скепсиса на лице: — А наоборот — толкает нас жить дальше и ни в чем не сомневаться? Это не кажется ловушкой?

      — Да у нас просто другого выбора нет. Нас и так мариновали двадцать лет. Что-то да будет. Мы просто должны быть готовы.

      — А что-то дельное она сказала? — сонно промычала Миднайт. — Заклятие там, проклятие или предсказание…

      — Нет. Но я, думаю, могла бы спросить у неё толкование твоего.

      — Ни в коем случае, — отрезала Мария. — Мелиан-то ладно, она никогда не вмешается, но Тингол может сотворить какую-нибудь… проблему. К тому же там говорится о семерых. Нас — семь, но семь и феанорингов. Под описание подходят и они.

      — А ведь и правда… Нолфингов с самим Ноло — четверо, арфингов — пятеро…

      — А я думаю, речь всё же о нас.

      Миднайт улыбнулась. Но уголки её губ тянулись вниз. Она глубоко вздохнула и поднялась на ноги, подхватив свое смятое красное платье.

      Мария обернулась.

      — Ты куда?

      Миднайт поджала губы, продолжая давить из себя какую-то невнятную, виноватую улыбку. Ирма смотрела на неё с пониманием.

      — Есть еще кое-кто, кому я задолжала разговор. Мне пора идти.

      — Ты пойдешь так? — Мария ткнула пальцем на белое тонкое платье, свободно струящееся по ничем не скованному телу.

      Миднайт посмотрела на свои босые ноги и слегка выступающую грудь.

      — Умные психологические книжки, ведь так?..

      Мария непонимающе смотрела ей вслед, пока белое, всё уменьшающееся пятно окончательно не смазалось и не растаяло в лесной мгле. Она повернулась к Ирме:

      — Но я ведь не совсем это имела в виду.

      — Знаешь, я иногда тоже её не понимаю. Как ты любишь говорить? Небеса всё равно не обрушатся, — Ирма крутила в пальцах гальку. — …от такого. Но что наделала я?

      — А что наделала ты?

      — Ты помнишь наш разговор? Ну… с которого всё началось, на Ниле еще… После отмены моей аннуляции*, — Ирма отшвырнула гальку в озеро. Камень сразу ушел на дно. — Ты тогда пришла в мою камеру.

      — Должно быть, я была не в себе, раз приходила к кому-то в камеру с разговорами.

      — Ты была пьяна, или под воздействием, — Ирма ухмыльнулась. — Но тот разговор с одной из вернейших последователей Великой Валенсиано я запомнила на всю жизнь.

      Мария беззвучно распахнула рот.

      — Тогда!

      — Да-да. Странно, почему это вспомнилось мне только сейчас? Когда разговоры о гипнозах уже не так актуальны, как, скажем, на Митриме. Когда для нас всё только начиналось.

      — Уж не про эксперимент Виль и Жерара ты говоришь?

      — Я не знаю, кто такой Жерар, но про Виль я слышала многое. От тебя, — Ирма продолжала всматриваться в её лицо. — Всё еще не вспомнила? Да, в том неадекватном полубреду ты рассказывала, что N314 скончался, не вынеся нагрузки, и Виль требовала новый материал. Ты была раздосадована, что меня признали подлежащей восстановлению, — Лейден криво усмехнулась, обращаясь к воспоминаниям. — А мне тогда было уже все равно. Но я слушала весь тот бред…

      — Что я тебе рассказала тогда? И почему ты говоришь это только сейчас, со мной? Как это связано с тем, что ты натворила — уже здесь?

      — Не знаю… Может, потому, что это касается только нас двоих? Ты в соавторстве с Валенсиано Даниэль и Одершванк Виль родила на свет ту идею, а я частично воплотила её в жизнь? Все те особи скончались, когда вы отключили все их чувства, а Валенсиано отрезала их чистое восприятие самих себя.

      — Она не отрезала его. Оно…вымылось, — прошептала Мария. — Боже, что мы творили…

      — Зверства вы творили. Ради чего всё это?

      — Но что я рассказала тебе в камере?

      Ирма поджала губы. Хотелось бы ей, как и тому несчастному Немо — отказаться от «я», отказаться от памяти, забрать из этого мира всё то, что привнесла в него. Она подтянула ногой свое платье и достала из небольшого мешочка, пристегнутого к поясу, тонкую пластину — перепаянные остатки личного планшета, с обрывками данных. Обрывками — потому что….

      Остается только надеяться, что её авантюра с магнитным полем Арды и ноосферой останется незамеченной для Владык Арды… Может, те мелкие изменения в силовых и информационных потоках Эндорэ смог заметить только «локальный» ангел? Мелиан, для которой даже такая мелочь казалась существенной. Или же всё наоборот? Если уж заметила она, то заметили и далекие Валар? А Бауглир — и подавно?

      Но в последнее время они ограничивались короткими сообщениями, которые несли в себе мало важного — самое-самое они отложили до Мерет Адертад, если не успели нанести визит друг другу раньше. Но кто знает, может и этот эффект бабочки вскоре обрушит лавину на их головы?

      И если из-за этой их ошибки погибнут не только они семеро…

      Лишь с подачи Марии и Джеймса она смогла понять, куда приложить результаты старых опытов над человеческим сознанием. По словам первой, каждый мозг (не душа, в которую Мария никогда не верила) обладает потенцией выйти за пределы самого себя и мысленно — импульсом — дотянуться до другого, как тело с помощью порой неуловимых для обоняния феромонов передает определенную информацию другому телу. Пусть и совсем иного вида.

      Но как заставить бесчувственный, безмозглый предмет из стекла и стали думать, передавать, хранить, выливать в поле и выкачивать из него мысль? Настроиться на волну живого тела? Оставалось лишь признать многолетний и запасливый гений Гранцев и Одершванков, сумевших отыскать зачатки разума в самом начале эволюционной цепочки… Именно её, эту плазму, обезличенную и отученную от побочных реакций, на которые только способен новорожденный, еще обучающийся и познающий бессознательный организм, они использовали в своих множественных целях — от созидательных вплоть до разрушительных.

      Белые стены. Белый пол. Черная решетка посередине комнаты — это не совсем камера, здесь нет ни кровати, ни туалета, ни умывальника — ничего. Может быть, это комната для «передержки», может быть — для особого рода пыток. Но нет. Она только что узнала, что в этой комнате, покрытой девственной белизной, три дня назад скончался Немо Триста четырнадцатый. Ей суждено было стать следующим Немо — и погибнуть так же, как и он — лишенным зрения, затем слуха, обоняния, после — атрофируют все нервные окончания. И сознание, загнанное и запуганное, останется наедине с собой.

      По ту сторону решетки, на полу и разведя в стороны согнутые в коленях ноги, сидит Мария де Гранц. Ирма помнит её: Мария была первой, кого она увидела после многих месяцев одиночества в Яме — на нижнем уровне Третьего Каземата, где они копошились внизу, как могильные черви. Оттого и Яма, откуда выгребли уже более десяти тысяч «постояльцев» для Гостевой, куда за десять лет до того утащили её собрата из клана Лервенов. Как поживает ныне тот, чей желудок употребил его?..

      — Думаешь о тех, кто был здесь до тебя? — Мария выглядела чем-то расстроенной.

      — Мое восстановление порушило твои великие ученые планы? — в тон отозвалась Лейден. — Ты могла быть повежливее со мной. Сам ваш Великий Консул признала меня полезной и лично спасла от аннуляции.

      Мария де Гранц фыркнула.

      — Я бы на твоем месте так не радовалась.

      — Так плохо живется? — Ирма притворно посочувствовала. — Ничего-ничего, когда-нибудь и на твоем веку случатся казематы. Там с пленными обращаются все же получше, чем здесь, в этих красивых стенах.

      — Да уж, получше… — светловолосая девушка вновь зажевала губу и уставилась на свои начищенные ботинки. — Можно ли отыскать разум в неживом?

      — Ты можешь вскрыть любой труп, если ты об этом, — Лейден насмешливо выгнула брови. Она вдруг засмеялась какой-то своей мысли. — Сколько уж столетий прошло, а люди все мечтают об упырях.

      Мария пожала плечами и откинулась назад, к стене.

      — Нет, в изначально неживом. Не флора и не фауна. Камень? Пластик? Металл?

      Ирма не ответила.

      — Ты просто не хочешь говорить со мной об этом.

      Пленница продолжала молчать. На этот раз она даже притворилась спящей — или чрезмерно уставшей. Мария полностью скопировала её позу, скрестив руки и ноги. Сон в этой камере накатывал удушливыми диоксидовыми волнами.

      — Понимаю… Ты все еще пленная — полуофициально, пусть тебя скоро и освободят, после ряда процедур, конечно. Но сейчас нас с тобой разделяет решетка.

      — Ты думаешь, решетка — единственное, что нас разделяет?

      Мария подалась вперед.

      — Тебе могут подчистить память, ты в курсе? Лишить тех воспоминаний, где эмоции скачут выше допустимой для солдата нормы… Память о любви, о потере, память о ненависти, — Ирма подняла на неё стеклянный взгляд. — О том, как твоего близнеца утащили на убой, о том, как ты не смогла перекинуть мальчика через высокие стены…

      — Ты видела их. Ты видела мои воспоминания.

      — Ты хочешь спросить — как?

      — Я хочу спросить — что тебе с них? Если мне подчистят память, ты лишишься этих рычагов управления мной.

      — Я буду руководить этой операцией. Я могу тебе их оставить.

      Ирма усмехнулась, качнув головой. Зачем это?

      — И какова ваша цена, доктор?

      — Поговори со мной, — взгляд Марии — неожиданно — стал почти умоляющим. — Поговори со мной. Мой брат тоже стал постояльцем.

      Она закрыла глаза, точно поддавшись сну. Некоторое время они молчали.

      — Ты можешь начать с растений, — тихо произнесла Ирма. — Их поведение и существование примитивно. Оно всего лишь бездумно чувствует и избегает того, чего — на своем же уровне — не понимает. Почему растение с растением может сплестись и срастись, а с камнем — нет? Или почему так не может камень?

      — Они совершенно разные? Противоположности.

      Лейден качнула головой. Мария спросила снова.

      — У них есть что-то общее? Набор атомов и молекул? Всё состоит ведь из электронов и ядер… Одинакова суть их первичного набора — что? Суть, изначальное предназначение? Что-то, что на том уровне объединяет их.

      Ирма усмехнулась.

      — Читала я как-то… Растительная душа развивается и становится животной. Животная — человеческой. Человек становится просвещенным, — Ирма подняла глаза к потолку. — Другой человек присвоил всем этапам числа. Так ноль стал единицей, единица — двойкой, и так до девяти. Десятка обнуляет прогресс.

      Мария засмеялась.

      — Это бред. Как бы ноль ни старался, ему не стать единицей.

      — Может, и так. Ноль у него обозначал пустоту. Как знать, мир же возник из пустоты? Или пустота — это всё, в своей предельной концентрации? Потом — бац! — и взрыв. Атомы, молекулы, газы и планеты. Как знать?

      — Я хочу, чтобы предмет служил передатчиком и хранителем мыслей, а не присваивать ноликам значение полной единицы, — Мария зевнула. — Но это бред, прости. Разум или есть, или его нет. Из нуля единицы не сделаешь, но единица вполне может стать двойкой.

      — А если ноля больше не существует?

      Мария искривила линию губ.

      — Это невозможно.

      — Я вспомнила.

      Ирма посмотрела на неё через плечо. Её глаз сузился и превратился в щелочку.

      — А ты вспомнила, как спустя годы сказала совсем другое? Ты признала эту теорию. Когда Виль и Жерар синтезировали образец c Пелагика. Именно пелагику мы использовали как первооснову для этой…Plasma Arma. И помнишь, как вы объясняли идею плазмического бластера еще тогда?

      — Ты знаешь, как действует плазма на простейшем, первичном уровне? — спросила Мария. Она, как Виль и Жерар, стояла по ту сторону толстого стекла, полностью облаченная в белый защитный костюм-скафандр. Её голубые глаза, сквозь толщу желтых очков, стали совсем оранжевыми. Виль и Жерар еще над чем-то копошились на заднем плане.

      В толстой перчатке Мария сжимала небольшую пробирку с синтезированным веществом, первоосновой которому служила пелагика, привезенная с одноименной незаселенной планеты. Эта вещь грозилась стать прорывом в милитаристской сфере — ныне все средства бросали на ведение бесчисленных войн. И новые открытия и изобретения приспособляли для них же. Ирма уставилась на пробирку с интересом. Все-таки хорошо, что Виль отвлеклась от своих зверств над людьми с их беззащитным сознанием и восприятием, и переключилась на что-то такое…умертвляющее несчастных сразу.

      — Нет, я мало с ней сталкивалась.

      — Она сводит организм с ума. На уровне клеток. Клетки ведь живые, не так ли? Именно их искали все наши предки на чужих планетах, ведь именно они — первое и неоспоримое доказательство жизни… Мы целиком состоим из биллионов и триллионов этих крохотных клеточек, они живехонькие, пусть и чувствуют всё на примитивном уровне, но коллективно, — Мария ликующе сощурилась и потрясла пробиркой. Вещество покачивалось, как жидкость, но оно наслаивалось само на себя, как вязкий прозрачный пластилин, смешиваясь в причудливые формы.

      Жерар за её спиной хмыкнул, бросив быстрый взгляд в спину Марии. Виль что-то коротко шикнула из-за своей маски, и де Гранц вернула ей образец, после вновь повернувшись к «стеклу переговоров».

      — Это коллективное бессознательное?

      — Так раньше рак появлялся. Помнишь такую болячку? Клетки коллективно сходили с ума, пока их не научились уничтожать абсолютно нейтральными… Запрограммированными на одно действие.

      — Я слышала от Миднайт, что тогда кровь переливали, — возразила Ирма. — Те лейкоциты, кажется… те клетки, что были способны бороться, искусственно размножали и снова закачивали в кровь.

      Мария кивнула.

      — Но это было слишком затратно и долго. Впрочем, способ с бесчувственной и малоразумной плазмой был экспериментальным, и так и не вышел в широкие массы… Впрочем, он и не сильно помог. То есть, помог кое-что понять, но отнюдь не вылечить. Да и болезнь тоже немного продержалась. Всего-то еще лет двести…

      Нынешняя Мария, уже натянувшая на себя верхнее эльфийское одеяние, все еще стояла босая и пробовала пальцами ног коснуться еще по-весеннему холодной воды. Воспоминания висли над ней грозовыми тучами, надутыми от кислотных испарений. Взорвутся вот-вот — и сотрут её без следа. В наказание и назидание.

      По крайней мере, именно так она и восприняла повисшую с уходом Миднайт здесь атмосферу. Молчание Ирмы было совсем гнетущим. Она кинула на неё осторожный взгляд и шепнула:

      — Я, кажется, поняла, к чему ты ведешь. Но не совсем. При чем тут наша плазма к разговору о нолях и прочем?

      — Пелагика и синтезированная из неё плазма были безликими. У них был изначально один постоянный набор — постоянно меняющийся, волнующийся, как океанические волны. Но их битье об атмосферу не давало результата, пока в своей лаборатории вы не решили их облучить и посмотреть, что будет.

      — Да, некоторые клетки стали стремительно делиться. Это было ново и удивительно.

      — Точно вы запустили жизненный процесс, — уточнила Ирма. Мария кивнула. — Это сделала я. Понимаешь… Арда тоже имеет какое-то поле. Я бы назвала его псевдо-магнитным. Информационное тоже есть. Но оно по большому счету пусто. У эльфийского мозга, или сознания — не знаю, откуда искать — странная природа, вовсе не похожая на человеческую. Может, это связано с их бессмертием и тем уделом, что дал им их демиург? До прихода людей выборка слишком мала. Но Джеймс… Всё потому, что все наши радары и компасы сбивались из-за северного сигнала. Я тогда не придала этому значения, просто перенастроила их и все. Но мои колебания и импульсы не считать — я проверяла это много раз. Думала у вас так же. И это верно… И твои, как и Риги, как и Миднайт. Джеймс — почему вы не рассказали о его состоянии сразу?! — воскликнула она. Словив такой же измученный взгляд напротив, она уже продолжила совсем тихо. — Он — вот кто оставляет след. Он слал много сообщений — мне, в частности. Так-то просто их не понять, но всё же…

      Ирма зажмурилась, словно боль была наяву.

      — Все еще не понимаю, что ты хочешь сказать…

      — Это как сообщение, оставленное на песке или влажной земле. Его можно прочесть — вовремя или правильно сняв верхний напыленный слой. Возможно, но сложно. И это сообщение на бескрайнем затерянном берегу еще нужно найти. Знать, где искать. Так вот, чтобы ты понимала — айнур одни из тех немногих, кто могут и знают.

      — Мелиан! — воскликнула Мария. — Но как много…?

      Ирма медленно качнула головой. Спутанные пряди спали ей на лоб и скрыли её измученный взгляд.

      — Если бы Мелиан. Она всего лишь майа. Мелькор.

      Мария де Гранц почувствовала, как сжались стенки горла и задушили рвущийся наружу звук.

      — Ты сделала…что?..

      Земля вокруг затухшего кострища была сухой и жесткой. Несгоревшие ветки валежника и мелкие угольки кололи кожу — было слишком жарко, и кожаная подошва сафьяновых туфель липла к ступням, так что Миднайт вообще предпочла их снять.

      Рыжеволосый мужчина напротив с заострившимися чертами лица протянул ей бурдюк.

      — Опять вино?

      — Нет. Это цитрусовый сок, из Гаваней Фаласа. Я до сих пор помню, как он нравился тебе. Сто лет его не пили.

      Миднайт приняла бурдюк и сделала глоток.

      — Он будто бы газированный. Много на солнце был?

      — Они его так и пьют. Я его разбавил — а то тебе совсем плохо станет.

      Рига смотрел на неё из темноты — свет падал лишь на левую сторону лица, но она видела, как пристально он рассматривает её.

      — Ты почему так…неодета?

      Миднайт вытянула ноги, погрузив их в еще теплую золу. Белый подол уже был изрядно испачкан. А изысканное платье из винного бархата покоилось, аккуратно сложенное, рядом. Она откинулась назад, опершись на ладони. Мужчина напротив оставался монолитно непоколебим.

      — Это последний способ побыть полностью открытым.

      — В последний раз? — тихо переспросил Рига.

      — Полагаю, что да. Я видела кольцо на руке Миры. Как давно?

      — Когда я вернулся из Химринга, — он сам сделал глоток и шумно выдохнул. — Когда я понял, что ты не ответишь ни на одно моё письмо, что бы я там ни писал.

      Миднайт отвела взгляд.

      — Я догадывалась об их содержании. И я не могла… да и сейчас не могу ответить тебе так, как тебе хотелось бы. У меня только один вопрос: вы оба… не пожалеете о своем решении?

      — Нет, — его карие глаза наполнились отсветом пламени, которого не было. — Никогда. Я не могу оставить её, как и она не оставила меня. Она — не ты, но она рядом со мной.

      Рига поджал тонкие губы и облизнул их, старательно отводя взгляд. Миднайт сидела перед ним — прямая и открытая, как прежде, когда-то очень давно. Пусть и взгляд её не был таким же наивно-отстраненным и полным искренности, как в тот день, когда они встретились на одной из разрушенных улиц Бабилума. Ему было тринадцать, и он тогда только стянул теплые, но изорванные сапоги с мертвого Сида. Миднайт было десять, и все её ценности составляли недавно найденный серебряный змей с одним тускло-зеленым треснувшим глазом, и Мария, которая готовилась встретить свою одиннадцатую зиму. У Марии ценностей не было.

      Миднайт произнесла совсем тихо, на грани шепота, будто бы в ответ на его мысли:

      — Я всегда думала, что тебе нравятся блондинки. Ты всегда смотрел на Марию, а после…а после была Мира.

      В воздухе до сих пор витали невысказанные слова. Скайрайс отвела взгляд — теперь же, спустя годы и десятилетия, озвучивать их не было смысла. Рига жестко усмехнулся. Но он и в мыслях не мог назвать её глупой. Но всё же пояснил:

      — Я ни на кого не смотрел. Какая была в том нужда? Мы были нищими, а когда я вступил в подходящий возраст и начал получать хоть какое-то довольствие, я не тратил свои деньги даже на шлюх. Ты помнишь, на что они уходили?

      — На твою пневмонию. И на еду, — Миднайт закусила губу.

      Взгляд Штрауса потеплел. В уголках его глаз появились морщинки.

      — Я помню — ты всегда была голодна.

      — А ты выплевывал последние куски своих легких… — её взгляд заволокло белой пеленой. Перед глазами снова летел снег — густой, как мороженое, удушающий снег. Она снова видела февраль — грязный и невероятно снежный февраль, третий, но не последний зимний месяц Нила. Не менее жестокие вёсны уносили больше жизней, чем зимы и осени.

      Рига кружился в танце с Марией. Ему было уже семнадцать, Марии исполнилось четырнадцать. У Марии были длинные, но немытые волосы, в котором их благородный пшеничный цвет можно было только предположить. Её собственные волосы едва закрывали шею — они всеми своими колючками стремились вверх, превращая её в измочаленного воронёнка. Тринадцатилетняя Миднайт сидела на корточках у подъезда в заброшенный дом, и куском крошащегося угля выводила на снегу движения танца.

      Для Штрауса этот танец должен стать последним. Но он танцевал с Марией де Гранц — это был день её рождения, и Рига планировал кружить по окровавленному снегу до последнего своего вздоха, чтобы запомниться. Стать чем-то значимым. Хотя бы в жизни этой маленькой и неумытой девчонки.

      Но настоящим подарком для них стала встреча с ней. Она возникла прямо перед Миднайт, белыми сапогами сминая её угольный рисунок. Валенсиано любила белое. Должно быть, некоторые считали её ангелом, как и они тогда. Некоторые кляли и говорили, что дьяволу белый — цвет печали, только под стать. Но тогда, когда чиновники, семьи и работные дома отвернулись от них, только дьявол протянул им руку. Руку в белой перчатке.

      …Рига, которому было двадцать два, стал для неё первой любовью. Может быть потому, что иных мужчин в окружении она не знала так близко, а потому вовсе и не смотрела на них; может быть, потому, что он выделял её из остальных — да, позднее у него случались увлечения и даже длительные отношения по тем меркам, но они оставались по-прежнему близки — «островок семьи» в новом, диком и неизведанном мире Элизиума.

      — Миднайт? Миднайт!

      Она вздрогнула.

      Лицо улыбающегося из окна своей вахтовой молодого офицера Штрауса сменилось посеревшей и потрескавшейся от времени восковой маской, в которой едва-едва можно было угадать то лицо. Что сподвигло его десять лет назад, в том первом и отчаянном письме признаться ей в любви? Любви такой же долгой и отчаянной. Во въевшемся под кожу чувстве. Миднайт тогда читала его в присутствии лорда — письмо принес Ромайон и передал ему сразу — но текст был на их языке, которого эльфы не знали. Они оба — и Ромайон, и Макалаурэ — считали, что птица с поврежденным крылом, в темную ночь и лютую непогоду могла доставить только важные, тревожные вести.

      Но это было лишь нелепое, любовное письмо.

      Миднайт разодрала его в клочья и бросила в огонь.

      Она ушла к себе, не сказав ничего.

      — Да посмотри же ты на меня!

      Она вздрогнула. Восковая маска на миг отстала от кожи — Рига выглядел встревоженным, а его руки — горячие, цепкие и сильные руки — впились в её плечи, обтянутые лишь тонкой белой тканью.

      — Ты в порядке? — с тревогой спросил он и, поймав вполне осознанный взгляд, отстранился. Плечи еще пару мгновений хранили его тепло.

      Миднайт выдохнула.

      — Да.

      Штраус сглотнул. Он тяжело повел плечами и стянул с себя котту. Под коттой у него не было даже камизы.

      — Ты чего?

      — Откровенность за откровенность. Я женился на Мире не просто так. И не из мести тебе, — каждое слово, она видела это — давалось ему с трудом. Он корчился, будто глотал слишком большой кусок. — До того, как прийти на Амон Эреб, мы много времени скитались по лесам в надежде найти лучшее, более сокрытое и защищенное от глаз место, — Миднайт смотрела на него, не отрывая глаз. — И мы его не нашли. Но мы нашли кое-что другое. Ты… что тебе сказала Ирма?

      Миднайт молчала и, казалось, даже не мигала. Рига вздохнул и пояснил, продолжая сминать свою вышитую котту в руках:

      — Не думай, что я ничего не знаю и не вижу. Я не Эльза, но я и не ты. Я не стану молчать. И расскажу тебе о том, что узнал. А поскольку, — он сардонически усмехнулся, — вся информация плывет в руки тебе, то и тебе… я думаю, решать.

      — Я слушаю, — прошелестела Миднайт.

      — К югу от Амон Эреб есть лес, Таур-им-Дуинат. Он лежит как раз между Гелионом и Нарогом. Но Темные Эльфы называют его Таур-на-Хардин, Лесом Южной Тиши. Ты не слышала о данах и дини?

      — Совсем немного. Так синдар и лаиквенди называют авари. Лаэгхен мне что-то говорил… будто бы они возвращались обратно к Куивиэнен. Они часть того народа, что шли с дориатцами, но повернули назад. И не дошли…вроде бы, — Миднайт задумалась. Лаэгхен, на самом-то деле, очень не любил эту тему. Но у него был брат, который ушел в Невраст, и он мог приехать вместе с Тургоном… Можно было расспросить и его.

      Рига покачал головой.

      — Не думай об этом много. Здешние мориквенди многого не расскажут. Так догадываешься, почему Лес Южной Тиши?

      — Дини, или Молчащие, — медленно протянула Миднайт. Из-за них?

      — Да. Они там оставались много лет, и ушли всего несколько лет назад, когда нолдор стали расстраиваться и объезжать новые земли. Как, например, Амбаруссар. Их энтузиазм, должно быть, спугнул их, и они снялись с места. Но некоторые там все же остались.

      И он, наконец, признался:

      — Я говорил с ними. Вместе с Мирой. И это после их слов я женился на ней.

      — Это было предсказание? — он читал фразы Миднайт буквально по губам. Её голос сел — от волнения ли, или от нежелания говорить? Рига догадывался, что её что-то гнетет, но не мог заставить её говорить больше, чем она желала или считала нужным.

      — Вроде того. Ты готова его услышать? — и, не дожидаясь её ответа, он медленно проговорил:

Смертные души — в смертных телах.

Бессмертным даны оковы Арды.

Суждено ли вам рассыпаться в прах?

Или даны ключи от Земли?

      — Это всё?

      — Вторая часть у Миры. Там что-то про лекарство небес и земной яд… — пробормотал он, потирая бровь. — Она же, та сказительница из Молчащих, поведала мне, что если я не хочу идти в Пустоте один, я должен с кем-то связать свою душу.

      — Не бери женщину с золотыми глазами. У неё иная судьба, — сказала эльфийка. Рига смотрел на неё, но не видел отличий с человеческой старухой: кожа этой женщины была темной, как постаревший пергамент, покрытая карминовой, зеленой и черной краской. В глазах едва виднелся проблеск жизни. Лицо она скрывала под тяжелой вуалью. Должно быть, эта диниэ была очень-очень стара.

      — Миднайт. Я хочу сказать тебе кое-что. Прислушайся ко мне, прошу тебя, — Рига наконец, отшвырнул свою котту, куда-то в сторону её платья, схватил её за запястья и горячо зашептал: — Позволь дать тебе последний совет, как старый друг и старший брат, кем тебе я стал: подумай о том, что ты выбираешь. Подумай хорошенько: стоит ли он того? Если ты привяжешься к нему душой, ты не спасешься.Обратного пути не будет. Выбери кого-то смертного, молю тебя! Иначе я — мы — потеряем тебя навсегда. Мы не встретимся — ни на том берегу, ни на этом.

      Миднайт резко вскинула голову и уставилась на Ригу расширившимися зрачками. Послышалось ли?

      — Не ты первый говоришь мне это, — она горько искривила губы. — Что в том того, что он мне понравился? Вы говорите так, будто какой-то рок мне дышит в спину, и я делаю какой-то роковой выбор. Ты женился, чтобы избежать одиночества. Чем я хуже?

      Рига вздохнул и отстранился, но не разжал рук.

      — Думаю, я должен услышать то, что ты говорила Марии и Ирме — расскажешь мне?

      Миднайт подняла на него взгляд и покачала головой.

      — Я не скажу им и того, что услышала от тебя. Лучше бы нам жить, а не избегать уготованной жизни. Даже если она уготована и расписана кем-то наперед — мы все еще выбираем. И, обещаю тебе, когда придет этот час — я обязательно, — она напоследок чуть сжала его пальцы, — я обязательно хорошо подумаю.

      Рига улыбнулся. Это было очень похоже на прощание. И пусть это, должно быть, случилось слишком заранее, но главное — что все слова были уже сказаны.

Ваша песня — нема.

      В день их свадьбы Мира рыдала у него на плече. Она рыдала не от счастья — она рыдала от одиночества. Одиночество, что неожиданно накрыло их глухой и плотной волной.

Ваши слёзы — пусты.

      Это было ошибкой с самого начала. Пусть лучше бы их казнили там, на Ниле. Пусть бы они предстали перед трибуналом, нечестными и несправедливыми обвинениями хоть от Валенсиано, хоть от Лейно — они все, все заодно. Мьёлнир бы не умерла в одиночестве. Эрих не погиб бы напрасно. Они должны были попытаться — довести ими начатое дело до конца.

Но да будет легко

По Мосту вам идти.