Школьный бассейн выглядел не подобающе для школы, а под стать курорту. Эти тропические растения повсюду, эти пальмы, пусть и искусственные, навеивали воспоминания о дорогом отеле, в котором Шуичи отдыхал, когда был ещё совсем маленьким и родители не оставили его на попечении у дяди. Конечно, Шуичи мало что помнит, он был не в том возрасте, когда события откладываются в память ярко и детально, но он мог представить себе маму, то, как она заботливо мазала его лоб солнцезащитным кремом, рожок мороженого в руке, полотенце, что было уже насквозь мокрым от того, сколько раз мальчик им воспользовался.
Всё это вспоминать было приятно, хоть и немного горько. Горько от осознания того, что теперь он заперт в академии-тюрьме с другими несчастными подростками и от того, что он, вероятно, вряд ли когда-нибудь проведёт время с мамой и папой таким образом.
Шуичи вздохнул и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться только на приятной части этого воспоминания. Для полноты не хватало только свежего воздуха и лёгкого ветерка — тот бассейн был под открытым небом.
— Ну, чё завис? — вырвал его из сладкой мечтательности Кокичи, толкая ладошкой в грудь. — Ходить будешь или нет?
Шуичи быстро вернулся в реальность и посмотрел на шахматную доску, расположившуюся на их белом шезлонге.
— Д-да, буду, просто задумался, — он кивнул и выдвинул фигуру наугад.
— Ну-у-у, Шуичи, что-то ты совсем расклеился! — он не помнит уже, сколько времени и с какого момента они называют друг друга просто по имени. Без «Сайхара-чан», без «Ома-кун». Просто… Оно каким-то образом началось. — Не варит котелок с утра пораньше?
Кокичи наклонил голову вбок и шутливо постучал по своей черепушке.
— Вроде того. Я сегодня не в состоянии думать…
— Тогда давай сыграем в камень-ножницы-бумагу! С теми карточками, которые ты мне подарил! — Кокичи уже наготове достал карточки, сияя счастьем, и распределил их поровну.
— Эй, никаких игр! — Кайто вмешался, выхватывая карточки из рук обоих. — Мы пришли сюда не прохлаждаться, а тренироваться! Утренняя тренировка должна быть эффективнее ночной!
Кокичи недовольно надул щёки и капризно сказал:
— Не мешай нам! У нас серьёзный поединок!
— Это ты нам мешаешь, мелкий гадёныш! Сначала увязался за нами тренироваться, а теперь сидишь и балду гоняешь! — Кайто принял свою привычную стойку, ударив кулаки друг об друга. Так он делал в двух случаях: когда хотел кого-то подбодрить или когда хотел кого-то отчитать. — …И ладно бы только этот засранец, но ты, Сайхара, имей совесть! Сидишь тут с ним и возишься! Не стыдно отлынивать?!
Конечно, Шуичи после таких речей стало стыдно. Щёки сами залились румянцем.
— Я не отлыниваю, — сухо кашлянул он, — я просто… Готовлю себя морально к тренировке. Начинайте без меня, Момота-кун, Харукава-сан, я позже присоединюсь…
— Братан, если ты будешь только готовиться, а не заниматься делом, ты не станешь сильнее! — Кайто продолжал свои напутствия. Кажется, Кокичи тоже стал от них раздражаться, ерзая на шезлонге.
— Да, я знаю… Просто дайте мне ещё пару минут. Надо прийти в себя.
Кайто разочарованно вздохнул, пошёл на уступки и вернул им карточки, Маки же смерила Шуичи и Кокичи недовольным взглядом.
— Ладно, ладно. Только не возись с этим придурком особо, хорошо? — в ответ на неслыханную наглость Кокичи демонстративно высунул язык и издевательски прошипел:
— Есть, мистер Козья Бородка!
Пока Кайто ещё не успел взорваться и налететь на маленького пройдоху, Маки схватила его под плечо и повела к бассейну.
— Ты у меня за это потом ответишь! — он только прокричал, оборачиваясь назад.
Итак, Шуичи и Кокичи благополучно остались в иллюзорном одиночестве и продолжили свои игры. С Кокичи всё было понятно: его просто в задницу с рождения ужалили, поэтому он искал способы занять себя и развеять скуку, вот и поплёлся со всеми в бассейн, но вот видеть Шуичи в его компании совершенно спокойным, даже заинтересованным было совсем редким явлением. Это и настораживало Кайто и Маки, что начали свою разминку возле воды.
Но Шуичи и Кокичи были далеко от них, далеко достаточно, чтобы их тайные взоры, обращённые друг другу, расплывались и исчезали в глазах нежелательного смотрителя, и со стороны всё виделось простым разговором и игрой в карточки.
— Итак, камень-ножницы-бумага! — Кокичи вернул своего оппонента в игру, выбросив карточку ножниц. Шуичи каким-то неведомым образом сравнялся в ничье с ним и в этот раз. — А-агх, снова твои приёмчики, да?! Думаешь снова играть со мной вничью до тех пор, пока я не состарюсь?!
— Но это вышло случайно, Кокичи, — Шуичи сказал, тихо посмеиваясь над нарочито рассерженным лицом противника, — давай сыграем ещё раз, вот увидишь, у нас карточки не сойдутся.
— Ну давай! Только не забудь перемешать их! А то я увижу, к какой ты потянешься, и будет нечестно!
— Давай, — Шуичи кивнул и они перемешали карты, после чего началась ещё одна короткая партия.
— Что-о-о ж, камень-ножницы-бумага! — Кокичи воскликнул, и… Снова ничья! Бумага! — А-а-агх, Шуичи, я уже начинаю злиться!.. Продуй мне, в конце концов!
Шуичи не верил своим глазам: уже второй раз эта история с ничьёй повторяется. Здесь всё не может быть так просто, однозначно. «А ты знал, что в камень-ножницы-бумага можно выйти вничью намеренно?» — всплывают в голове слова, вот только становится непонятно, как Кокичи это из раза в раз умудряется провернуть.
Предположим, он может догадаться, какую карточку Шуичи выбросит после того, как увидит карточку Кокичи. Предположим, Шуичи будет стараться бросать предмет, что будет иметь противоположное значение, чем предмет в предыдущем раунде. К примеру, если он выбросил ножницы, значит, велика вероятность того, что он выбросит бумагу после этого. Но должен же был Кокичи как-то угадать, что он выбросит ножницы?..
— Эй, давай не спи, в игру возвращайся! — Кокичи нетерпеливо окликнул, ёрзая на месте, как ужаленный. — У нас финальный раунд! Если будет ничья, Шуичи, я тебя прибью!
Что ж, ничья, значит? Хорошо! Шуичи постарается выбросить непредсказуемый вариант, чтобы не выйти вничью! Даже если он проиграет, то, что он смог перехитрить Кокичи, будет считаться его победой!
— Итак, камень, ножницы…
Бумага!
Шуичи вытянул ладонь с карточкой, повторяя свой ход, и потерял дар речи.
— Опять ничья, Шуичи, да что ж такое! Ты издеваешься надо мной?! — Кокичи искусно оперировал всеми оттенками злобы, которые знал: и губы надувал, и стучал кулачками по шезлонгу, и метал яростные взгляды. Вот только всё это было наигранно, и Шуичи это прекрасно понимал. Волновало его отнюдь не это.
— Как ты это-то смог просчитать?! — несдержанно крикнул отчаявшийся детектив, что не смог разгадать головоломку. — Я думал, у тебя есть какая-то стратегия, по которой ты выбираешь, что бросить дальше!
— Стратегия, безусловно, есть, — Кокичи расплылся в широкой нахальной улыбке, перечёркивая всю прошлую актёрскую игру.
— Так значит, ты всё-таки специально выходил вничью?!
— Это вроде бы было очевидно, разве нет? — Кокичи невинно ответил, сложив руки за голову.
— Ну, да, — Шуичи пришлось в этом неохотно признаться: в том, что они уже давно с волнением играют в эту игру друг с другом, — но я всё равно ничего не понимаю! Расскажи, как ты это делаешь?
— Ни-ши-ши, не нужно быть крутым умником, чтобы из раза в раз проворачивать это! Простая тактика: показывай то, что будет противоположно тому, что показал до этого! Камень-ножницы-бумага — слишком быстрая и спонтанная игра, чтобы твой оппонент смог понять, что его держат на крючке!
Шуичи озадаченно нахмурился. Всё-таки кое-что Кокичи усердно умалчивает.
— Я догадался об этом после того, как выбросил бумагу в первый раз. Но тогда не сходится вот что: ты каким-то образом угадал, что моим первым ходом будут ножницы. А потом мы дважды выбросили бумагу, что не сходится с твоей тактикой, ведь в таком случае ты должен был выбросить камень.
Кокичи только хихикнул в ладонь, на его лице расцвела странная улыбка.
— Ни-ши-ши, и правда, как же так получилось? Шуичи, есть предположения?
— Если честно, совсем нет.
— А истина состоит в том, что я прекрасно знаю своего любимого Шумая, и моя интуиция подсказала мне, что в первом раунде он выбросит ножницы! А уж догадаться, что он потом захочет извернуться и сделать прыжок с подвыпердом — проще простого! — Кокичи довольно улыбался, обнажая ряд ровных, но в чём-то детских зубов. Он наслаждался реакцией смущённого Шуичи, который всё ещё не мог поверить в то, что всё было именно так.
— Ты серьёзно хочешь сказать, что просто угадал?..
— Ну, да, почему бы и нет? Что, разве не может быть такого? — Кокичи лукаво подмигнул и приблизился, преодолевая их поле игры с карточками. — Что, если сама судьба подсказывает мне, Шуичи?!
Это был абсурд, но почему-то Шуичи не мог возразить, когда Кокичи подползал к нему так близко, когда его тонкая розоватая коленка проехалась по глянцевой карточке с изображением листа бумаги и отшвырнула её подальше, чтобы не мешалась, а клетчатый платок, всё ещё присутствующий на его шее и закрывающий торс, наклонился, щекоча живот ворсинками. Кокичи по-кошачьи сузил глаза и спину выгнул тоже по-кошачьи, чуть запрокидывая голову, дабы смотреть точно на Шуичи.
Рука легла на ногу Сайхары просто и бесстыдно, но этот жест заставил мальчика резко вдохнуть и содрогнуться, будто все его нервные окончания сходились в этой икроножной области. Кокичи плотно обхватил ногу пальцами и… Довольно хихикнул, издав тихую отрыжку.
Покрасневший Шуичи сразу отсел назад, хмурясь: выходит, Кокичи подполз так близко, только чтобы рыгнуть ему в лицо? Ну, это же Кокичи, чего он вообще ожидал?..
Приглушённое хихиканье превращается в звонкий смех, когда Шуичи продолжает дуться и скрещивает руки на груди.
— Не понимаю, что ты нашёл в этом смешного…
Кокичи хохочет так сильно, что падает с шезлонга.
***
Вечером тело ноет не только из-за усталости к концу дня, но и дававшей о себе знать мышечной нагрузки в бассейне. Плыть Шуичи было нелегко, так как он давно этим не занимался, да и на воде держался неумело, болтаясь из стороны в сторону при каждом гребке. А ещё вода случайно попадала в рот, обеззараживающие соли раздражали нос, и периодически Шуичи останавливался, чтобы как следует чихнуть в ладонь. Зато Кокичи, благополучно бездельничая, подбадривал его, стоя на бортике и размахивая платком в чёрно-белую шашечку, прямо как флагом финиша. Это воодушевляло Шуичи преодолевать двадцатипятиметровую дорожку снова и снова, но отнюдь не по причине того, что он чувствовал себя великим пловцом на соревновании; всё было гораздо проще: отсутствие платка в шашечку на груди Кокичи.
И теперь, когда подростки постепенно стали расходиться по своим комнатам, Шуичи валился с ног. Хотелось поскорей прижать подушку к щеке, закинуть ногу на сложенное бугром одеяло и провалиться сон. И он бы так сделал, если бы не настойчивые звонки в дверь.
Ворча и вздыхая, Шуичи поднялся с кровати, поправляя сорочку. Если там будет Кайто и позовёт его на тренировку, он молча вмажет ему в лицо — он твёрдо решил. Никаких отжиманий перед сном, он чертовски устал!
Но вопреки ожиданиям за дверью оказался Кокичи. Как тогда, в прошлый раз, когда он тихо и робко признался, что не является лидером секретной организации из десяти тысяч человек, как тогда, будучи босым на холодном полу и в пижаме. Шуичи застопорился. Какое откровение ждёт его теперь?
Но в этот раз Кокичи даже не стал церемониться и просто шагнул в комнату, огибая замершего в проёме Шуичи. Он зашёл так по-свойски, так беспристрастно и решительно, как будто его не волновало больше ничто на свете, будто это была его комната.
— Что, вот так зайдёшь и даже колкостей не скажешь? — Шуичи шутливо произнёс, но в горле стало сухо, как в пустыне, а сердце рухнуло в пятки. Не своими, словно чужими руками он запер дверь и на ватных ногах подошёл к мальчику.
— Ага, дверь запираешь, значит! Чего задумал? — колкости не заставили себя ждать, хотя сейчас они звучали по-другому. — Убить меня таким бесстыдным образом?!
— Н-нет, Кокичи, ты же знаешь, что я… — Шуичи потёр щёку и потряс головой. Нет, то, что Кокичи с ним играется — очевидно, на этом даже не нужно заострять своё внимание. Но всё-таки Шуичи беспокоило не совсем это. — Ты просто вот так вошёл…
— Не доверяешь мне, а? — мальчик петлял возле кровати, якобы выискивая что-то своим взором. Они говорили о разных вещах. Но Кокичи это не волновало.
Стояла тишина. Такая тишина, какая может быть, когда подростки расходятся по комнатам в общежитии и слышна ещё небольшая возня в коридоре или единичный, отрывистый скрежет пружин за стенкой. Стояла тишина, и они буравили взглядом друг друга.
Шуичи хотел сказать что-то, да вот только слова ускользали, не находились, вопросы задавать было как-то глупо, да и стыдно тоже. Он бы спросил: «Зачем ты пришёл ко мне?», однако побоялся; что-то странное, похожее на его детективную интуицию, тихо нашептало ему этого не делать, чтобы не спугнуть Кокичи, который бегло поправил сползшие с талию на бедра пижамные штаны и сделал робкий, короткий шаг вперёд.
Немая сцена. Шуичи замирает весь напряжённый и жмущий плечи к ушам, не зная, чего ожидать, Кокичи вроде бы движется к нему и не стоит на месте, но делает это так, словно в любую секунду готов остановиться, а ещё через мгновение — броситься в бегство, но его небольшие, стройные конечности плывут по очертаниям блёкло освещённой комнаты (плывут нерешительно и с перебоями, но хотя бы не так, как Шуичи этим утром). С каждыми шагом руки неловко перебираются по кровати, словно опираясь на неё, всё ближе и ближе по направлению Шуичи, который уже так переволновался, что стёк на край матраса и держался за него, как за плот посреди океана.
Когда Кокичи был уже совсем близко, его ноги запутались в свисшем на пол одеяле, и он едва не упал, если бы Шуичи не среагировал молниеносно и не обхватил бы его плечи. Наконец Кокичи остановился прямо перед ним и замер.
Шумное, сбивчивое дыхание доносилось с его уст, глаза, в которые Шуичи время от времени заглядывал, как в воду бескрайнего колодца, теперь ничего не отражали, словно вода сделалась мутной.
Кокичи слегка поддался вперёд и наконец захотел что-то сказать. Выражение его лица менялось с тревожного на решительное, пару раз его уголки губ пытались подняться в привычной нахальной ухмылке, но опадали, как только он слышал вдох. Вдох Сайхары.
— Шуичи, — он хриплым и боязливым голосом воззвал к нему, — делай, что хочешь.
Слова, давшиеся ему с таким трудом, заполнили мысли Сайхары в сию минуту, и щёки Кокичи налились жаром, но его решимость довести дело до конца и посмотреть, как он отреагирует, заставляла остаться. Только посмотреть, а в случае досады или непонимания — расхохотаться и побежать к двери, — Кокичи повторял себе снова и снова, пока страх и робкое желание становились явнее в его взгляде.
Страх и желание. Они шествовали бок о бок друг с другом, пока Шуичи медленно приближал своё лицо к Кокичи и, неровно вдыхая, приоткрывал губы. Они хотели этого уже давно. Не нужно было каких-то слов, чтобы подтвердить это. Касание рук Кокичи говорило само за себя, покладистость и мутный взор Шуичи молчаливо отвечали. Но страх, свернувшийся клубком у живота, препятствовал желанию, поэтому их поцелуй был едва ощутимым касанием губ, между которыми словно натянули простыню, испортившую все ощущения.
С разочарованием, с внутренней досадой Шуичи положил руку на тёплую щёку Кокичи, чуть хмурясь. Он не может быть трусом и размазнёй. Не сейчас. Не сейчас, когда Кокичи пришёл к нему так открыто и, преодолевая собственный страх, сказал практически всё, что в нём таилось, одной фразой.
Поэтому Шуичи прижался к нему чуть сильнее и теперь уже, что называется, «сомкнул» их губы по-настоящему, с решительностью, не «понарошку». Взмокшая ладонь Кокичи, сместившаяся к сорочке Шуичи и сжав её ткань, ответила нежно и трепетно.
Наконец они могли расслабиться.
Но и тут что-то их прервало, откуда ни возьмись раздался вой сирены. Мальчики в одночасье отскочили друг от друга: Шуичи неловко шлёпнулся на середину матраса, а Кокичи — на пол, больно ударившись пятками.
Как оказалось, это была вовсе не сирена, а настойчивый звонок в дверь. Совсем как тот, который обычно делал…
«Кайто!» — Шуичи был готов взорваться от досады и злости, но не на друга, а на обстоятельства, что, казалось, водили их двоих за нос.
Его догадка подтвердилась, когда Шуичи, едва волоча ногами, подкашивающимися от угасающего вожделения, подошёл к двери и приоткрыл её.
— Бро, прикинь, я нашёл свой монопад! — Кайто улыбался шире некуда, словно это был самый счастливый момент в его жизни. Но его улыбка быстро сползла, как только он заметил за спиной Шуичи силуэт суетящегося Кокичи. — А что здесь…
— Бой на подушках! — Кокичи заорал во всё горло и швырнул подушку, оказавшуюся как нельзя к стати на самом ближнем краю матраса, Момоте в лицо. Тот едва успел опомниться, когда мальчик протискивался в дверной проём, чтобы увильнуть наружу.
— А ну стой!
— А ты догони!
Мгновение — и они уже петляли друг за другом по общежитию, и Кокичи громко шлёпал голыми пятками об пол, а потом они выбежали на улицу, оставив Шуичи в одиночестве. Честно говоря, он был даже благодарен Кокичи за это: совсем не хотелось на ватных ногах объясняться перед Кайто и придумывать оправдания, почему они вместе в столь поздний час. Легче было заставить его бегать кругами по двору близ общежития.
В усталости и разочаровании Шуичи запер дверь, механически, машинально подошёл к своей кровати, сделавшейся такой пустой и холодной, и рухнул на неё. Что ж, раз всё так обернулось, придётся спать.
Наивно было полагать, что, опустив веки, Шуичи разом отделается от всех чувств и мыслей, что текли по нему бурным потоком. Что могло бы быть, если бы Кокичи остался, что могло бы быть, если бы у него хватило смелости не только поцеловать, но и сделать что-то ещё, что было бы, если бы Кайто не вмешался, — об этом он думал и думал так отчаянно, будто своим мыслительным процессом мог переписать ход действий. Но факт оставался фактом: Шуичи лежал один по диагонали матраса, наполовину укрывшись одеялом, и свесив на край холодевшие ноги. И он будет лежать так, пока не наступит утро, так что следовало бы поскорее уснуть, но… Он всё думал и думал.
Шестерёнки в мозгу работали и трещали (так бы это вообразил Кокичи), указательный палец нервно постукивал по простыни, а брови свелись вместе так отчётливо, образуя характерную черту, что, казалось, Шуичи думал о мировом кризисе.
Они хотели этого. Хотели физической близости.
Они нуждались в большем.
Рука Кокичи хватала и тянула за сорочку, рука Кокичи искала, ощупывала и очерчивала с любопытством, а его губы мягко скользили и перемещались под стать Шуичи, пока они целовались. Они именно целовались, исследуя уголки рта друг друга, трогая и одновременно лаская, а не замерли, как восковые фигуры.
Подрагивание ресниц Кокичи выдавало первую, по-детски преданную юношескую страсть, а сердце Шуичи, колотившееся в тот момент так сильно, выражало то же самое и готово было впустить весь жар ненаглядного неопытного любимца.
И всё же он не мог окончательно решиться.
Словно какой-то внутренний механизм, схожий с предохранителем, останавливал его. Стоило Шуичи только подумать о том, какие проникновенные ласки он мог бы ещё Кокичи подарить (возможно, в тот раз, возможно, в следующий), как его словно одёргивало, как от кипятка или разогретой докрасна плиты. Он боялся.
Всплывали в голове образы геев, что мельком он случайно увидел, когда случай подбрасывал в телевизионную программу новость о деяниях гомосексуалистов, или когда в интернете, по совпадению, в группах, где состоял Шуичи, вспыхивали споры, мол, а правильно ли, а не против ли воли господа, а не пойти ли вам, позорищам мира сего, куда-нибудь подальше… Или кто-то выкладывал очень интересные и конечно же нужные истории про то, как открылся чуть ли не всем, кому попало, и все его приняли с распростёртыми объятиями, устраивая радужную вечеринку.
Образы эти, что Шуичи поневоле застал, были довольно-таки разными: не сказать, что у всех-всех геев, каких удалось видеть и о каких удалось слышать, были одинаковые черты. Но всё же что-то их всех объединяло. Каким бы не был тот парень-гей, чьё имя забывалось, а история откладывалась на подкорке с некоторыми упущениями; будь он сильным, мускулистым мужчиной или же забитым в углу мальчиком в очках, неизменно от него веяло одним…
…Какой-то обезьяньей нелепостью. Сдавленной в груди неловкостью. Будто вышел посреди ливня в огромных чвакающих клоунских ботинках, и с каждым шагом они впитывают в себя больше воды из луж.
Казалось бы, ничего сверхъестественного нет (спасибо, что вообще ботинки надел), но чувствуется что-то странное, игрушечное даже, ненастоящее, как будто всё это — ребяческая выходка.
И Шуичи, воспроизводя в памяти всё это: знаменитые гейские шуточки, характерно направленная мужская рука на мужское бедро, странные взгляды, смешки, гейские причуды, гейский секс (о котором только глухой бы не был наслышан), — ёжится и содрогается с тошнотворным позывом. Он не боится выглядеть в чужих глазах странным.
Он боится сотворить с Кокичи искусственную, игрушечную любовь.
Он ужасается при мысли о том, что может обернуть что-то столь чудесное, что он чувствовал, когда Кокичи пришёл к нему в полутьме, в пластиковую игру в любовь, в механические, периодичные, как секундная стрелка часов, поцелуи. В бесконечную имитацию и симуляцию гетеросексуальных отношений через разные жесты, будь то дерзкое заигрывание с одной стороны и молчаливая покорность с другой или те самые предпочтения в постели.
Шуичи вздыхает, сжимая распластавшиеся по подушке волосы в руках, жмурится. Возможно, он просто слишком много думает о том, о чём не следовало бы. Возможно, не всё так фатально, как он себе воображает. Люди улыбаются, люди говорят, что счастливы. Может ли быть такое, что он троекратно всё драматизирует?
Шуичи не знает. Но он знает точно, что на часах уже два ночи и у него болит голова от бессонницы.
***
Когда утро приходит в их академию, начинается суета. С самого объявления по телевизору о начале дневного времени до того момента, пока не закончится собрание в столовой. Шуичи находился в промежутке между этим: робко сидел у края стола и доедал роскошный завтрак от Кируми, пока остальные подростки гремели ложками и что-то обсуждали.
Конечно, Шуичи не был сосредоточен на еде. Омлет периодически скатывался с вилки и с шумным шлепком падал на тарелку, а пальцы, просунутые в ручку кружки, подносили ту слишком резко и торопливо, отчего напиток разливался по омлету и столу. Взгляд Шуичи был направлен на Кокичи.
Тот сидел, треская сладости и иногда стаскивая лакомства с чужих тарелок, и болтал ногами в привычной манере, слегка покачиваясь на стуле. На его лице, как и всегда, не было ни тени смущения, ни намёка на стыд. Он был безмятежен, словно вчера вечером даже не заходил к Шуичи.
— Ома-кун, перестань чавкать, — строго сказала Кируми, превращая свой процесс трапезы в искусство: она сидела с ровной спиной, а её локти не касались стола, как и подобает настоящей горничной при дворе. Но её величие и утончённость портил сидящий рядом Кокичи, чей рот уже блестел от еды и крошек.
— Фто-фто? Я не раффлышал! — тихо хихикая, отозвался он с полным ртом шариков данго.
— Не разговаривай с набитым ртом, — снова сделала замечание Кируми, у которой от этих выходок уже глаз дёргался.
Кокичи хотел ещё как-нибудь над ней поиздеваться, но его взгляд сместился к Шуичи, едва попадавшему по еде вилкой. Он вдруг встал и, взяв наполненную сладостями тарелку, пересел к Сайхаре, бесстыдно втискиваясь на его стул.
— Ты же не против, если я тут сяду? — невинно состроил глазки Кокичи, но его рука под столом делала совершенно обратное: настойчиво легла на чужую коленку и мягко сжала. Лицо Шуичи моментально вспыхнуло, а вчерашнее вожделение вернулось.
— Д-да, конечно, — он торопливо кивнул, отодвигаясь на край сиденья, чтобы Кокичи мог вальяжно разместиться. Его рука сжалась чуть сильнее, тонкие пальцы скользили по впадинкам на коленной чашечке. Шуичи стиснул зубы и уставился на недоеденный омлет.
— Ты не будешь? — как ни в чём не бывало спросил Кокичи, с наглостью целясь на нетронутое данго.
— Нет, не буду, бери, — Шуичи кивнул более спокойно и улыбнулся обжорству Кокичи. А ещё он тайно благодарил его за то, что его рука не смещалась выше по направлению к бёдрам, иначе он бы совсем сошёл с ума.
Делясь едой с Кокичи за столом и тайно играя с его взмокшими пальчиками под столом, Шуичи иногда боязливо озирался на чинно трапезничающую Кируми, Кайто, что как всегда неудачно ворковал с Маки, и с облегчением убеждался, что никем выходка замечена не была. Актёрской игре Кокичи в этот момент можно было только позавидовать: он уплетал за обе щёки сладкие данго с невозмутимым видом и даже умудрялся подшучивать, когда на деле там, внизу, его рука была слабее и нежнее любой девичьей, пальцы вздрагивали и горели, а ладонь покорно раскрывалась под натиском Шуичи.
Запуская пятерню в промежутки между пальцев Кокичи, Шуичи то сжимал его тонкокостную руку в своей, то разжимал и оглаживал фаланги, пока под ухом тот чавкал и показательно суетился. Этот диссонанс был на удивление таким волнующим…
Ножка Кокичи в тёмно-фиолетовом ботинке игриво пнула его под столом, когда все сладости были оперативно съедены, и Шуичи слегка подпрыгнул на стуле.
— М-м-м, спасибо, Тоджо-чан, за такой вкусный завтрак! — Кокичи широко улыбнулся, и слабая надежда на его вежливость и отзывчивость прошлась по всем сидящим за столом. Но, как быстро гаснет тусклый огонёк при дуновении ветра, так же погасла и она, когда Кокичи даже не удосужился приглушить очередную отрыжку.
— Ома-кун! — хором простонало большинство.
— Э-эй, и чем это вы недовольны?! Для справки: это обычное явление после приёма пищи! Если вас что-то не устраивает, то это ваши проблемы! — Кокичи выпятил грудь с важным видом и поднёс к губам кружку, попутно издавая ещё одну короткую отрыжку. Взгляд сместился к Шуичи, когда Кокичи уже был готов отхлебнуть чая, но в самый неподходящий момент на его лице расплывается широкая улыбка и он начинает так хохотать, что обливается чаем, лишая кружки примерно половины содержимого.
Все, разумеется, в шоке, особенно Шуичи, который не понимает, чем могло так сильно рассмешить его лицо. А между делом Кокичи так хохочет, что его трясёт и мотает из стороны в сторону, а шумно брошенная на стол кружка совершает несколько оборотов вокруг своей оси. Его смех не утихает и становится громче, а рваные вдохи — чаще, когда он опять смотрит на Шуичи и тычет в него пальцем, заливаясь слезами.
— Что?.. Что такое? — Шуичи начинает судорожно осматривать себя, щупать пиджак, но ничего необычного не находит. Может, Кокичи опять его разыгрывает?..
Нет. Такой гомерический хохот он бы не смог сыграть даже при всём желании. Он смеётся, как невинный и неискушённый ребёнок, которому показали палец. Кокичи хочет что-то ответить, но вытянутое от удивления лицо Шуичи смешит его так сильно, что он падает со стула.
***
После завтрака Шуичи ждала тренировка в бассейне. Дабы не повторять прошлых ошибок, он решил заранее «отстреляться» и с небывалым рвением проплыл эти несчастные двадцать бассейнов, делая короткие передышки. На пыхтение Кайто и саркастические смешки Маки он не отвлекался, желая поскорее выполнить установленную ими норму и провести больше времени с Кокичи, который так же, как и вчера, стоял у бортика и подбадривал его, размахивая платком.
— Чемпион выходит с отрывом! — Кокичи воскликнул, когда Шуичи, впившись дрожащими руками в перилла, вылезал из воды. — Шуичи Сайхара заслуженно получает первое место!
Тот даже не заметил, что выскочил из бассейна первым, пока Маки давала какие-то напутствия барахтающемуся Кайто и помогала ему держаться на воде. Шуичи пулей метнулся к шезлонгу, чтобы наспех обтереться полотенцем и, всё ещё сбивчиво дыша, сказать:
— Ты хотел поиграть в «дурака», д-да?
Будто вся гонка была проделана ради одной этой фразы. Кокичи хихикнул, мысленно подмечая это, и кивнул.
— Да, я принёс карты. Садись.
Они расселись на шезлонгах и начали молчаливо перекидываться картами. Вечный вопрос: покрывать козырями, коих собралась вся колода, или же забирать карту, чтобы противник не догадался о количестве козырей; уже не столь волновал Шуичи, пока он, запыхаясь, изредка посматривал на Кокичи, на котором не было ни единой капли. Думает ли он о вчерашнем так же отчаянно? Наверняка думает. Иначе не приставал бы в столовой.
Даже несмотря на то, что лицо его было совершенно беспечным, даже несмотря на то, что глаза по-детски увлечённо сверкали, когда Шуичи делал ход, было ясно, что Кокичи таит в себе не меньшее вожделение, просто умело играет интонацией и эмоциями, как и всегда. Когда Кайто и Маки заканчивают тренировку и становятся зрителями их напряжённой игры, он нарочно понижает голос и говорит громче, чтобы казаться несносным, противным, колким и дерзким. Ёрзает бёдрами, обтянутыми платком в шашечку, на шезлонге, щурит глаза и отпускает шуточки по поводу козьи бородки Кайто.
Но Шуичи-то знает всю подноготную.
Именно поэтому он никак не реагирует, а лишь молчит и дожидается того часа, когда они останутся совсем-совсем одни в бассейне или когда представится случай незаметно увильнуть.
Момент подкрадывается незаметно: внезапно Шуичи оглядывается и осознаёт, что Кайто и Маки след простыл. Остался только он и Кокичи, увлечённо перемешивающий колоду для второго раунда.
Мгновенно ком подкатил к горлу, и откуда ни возьмись появилась неловкость. Он хотел сказать так много, обсудить все мысли, что путались в его голове со вчерашнего вечера, но теперь будто потерял дар речи. Шуичи словно дали микрофон, а он мог только беспомощно открыть рот.
Инициативу взял на себя Кокичи.
— Эй, Шуичи, расслабь булки, — бросил он небрежно, даже не оторвав взгляд от колоды, — так скукожился, будто в окопе сидишь.
Низкое, привычное хихиканье подействовало успокаивающе.
— Д-да, ты прав. П-просто… Я так много думал о том, что произошло вчера. — Шуичи зажмурился, собирая волю в кулак. Не время отступать и умалчивать. — Как бы это сказать, я очень боюсь, Кокичи… Я не хочу, чтобы наши с тобой отношения… Если это, конечно, так можно назвать… Превратились во что-то обыденное.
Кокичи поднял глаза, готовясь слушать внимательно.
— Т-ты, должно быть, видел, ну… Эти влюблённые парочки, которые ссорятся, расходятся, потом сходятся обратно, и это так непостоянно, будто какая-то игра… Я не хочу так. Я хочу настоящей любви. Я хочу, чтобы у нас это было навсегда. — Шуичи изложил чувства решительно. А Кокичи…
Только беспечно усмехнулся.
— Любовь, любовь… Люди с ней как со списанной торбой носятся, скажи? — он развалился на шезлонге, сложив руки за голову, и с лёгкой, невесомой улыбкой ребёнка продолжил. — Чуть ли не каждый мнит себя экспертом в любви, мол, любовь — это то-то и то-то, это когда дарят что-то, когда говорят определённые слова… Да их любовь — ничто! — Кокичи неожиданно воскликнул. Подобное, конечно, повергло Шуичи в шок.
— Ничто?..
— Ага. Совсем-совсем ничто.
— И что это значит?..
— А то и значит. Как они вообще додумались до того, чтобы пытаться объяснить нематериальное чувство словами? Все эти выражения по типу «бабочки в животе», «сердце бьётся быстрее» — не более, чем мишура из сопливых романов.
— Ну, я бы сказал, что косвенно выражения всё-таки имеют к этому отношение…
— Но только косвенно, не так ли? Что вообще подразумевается под понятием любви? Чувство, что тебе кто-то нравится? Поцелуи? Хождение повсюду за ручку? — Кокичи пожал плечами и покачал головой. — Или философия о самопожертвовании ради другого, готовность разделить последние дни с кем-то? Это же просто привязанность и чувство восхищения, не более. Но кудахчут-то об этом так, будто нечто высокое, чуть ли не смысл всей жизни!
Кокичи закинул одну ногу на другую и отшвырнул колоду карт, словно она его никогда не интересовала.
— А когда их скоротечные чувства скоротечно утихают, они прикрываются таким термином, как «окончание конфетно-букетного периода». Мол, всё, время сказки прошло, розовые очки упали, и ты, оказывается, не такой идеальный, как я думал! Бли-и-ин, да как же ты посмел! Ты что, не думаешь так же, как я?! — он гримасничал и хмурил брови, проявляя актёрское мастерство на высшем уровне. — Ну и начинаются ссоры, разногласия, которые почему-то принято считать нормальной стадией, мол, «у всех так». Ну и нахера это тогда надо, если у всех так, скажи? — он обернулся и вскинул брови. — Это ж как на американских горках, сначала подъём, а потом резкий спуск. Только тут эмоциональные горки.
Шуичи молчал с минуту, угрюмо переваривая суть сказанного.
— Трудно с этим не согласиться, — Шуичи печально улыбнулся, — если честно, меня тоже совсем не радует мысль, что существует какой-то «конфетно-букетный период», который может потом закончиться… Но не может быть так, что этим страдают все.
— Откуда ты знаешь? — Кокичи лишь хихикнул. — Для этого нужно заглянуть в головы каждых голубков, ни-ши-ши! Сомневаюсь, что тебе хватит на это одной жизни! — он снова беззаботно устремил взгляд в потолок и вполголоса выдал. — Э-эх, Шуичи, если бы люди не имели свойство врать самим себе о том, что счастливы, человечество бы сошло с ума!.. Прикинь, вокруг только жадные, эгоистичные уроды, и никому до тебя нет дела! Невозможно же так существовать!
Шуичи молчал, чувствуя полнейшую растерянность. Вчера он испытал самый захватывающий и будоражащий опыт в своей жизни благодаря решимости Кокичи, а сегодня тот говорит такие вещи. Вероятность того, что это — очередная ложь, есть, но она ничтожно мала. За длительное время их общения Шуичи успел стать почти профессиональным детектором лжи, проигрывая и уступая находчивому Кокичи лишь в редких случаях, когда тот заставал врасплох неожиданностью. Так что вариант с ложью отметается.
— Значит, ты считаешь, что все вокруг думают только о себе и понятие любви — ложь? — Шуичи сам не заметил, как его брови нахмурились — явный признак того, что он с головой погружен в мыслительный процесс.
— Ну, типа того, да, — Кокичи глупо улыбнулся и кивнул, — а разве это не так? Люди готовы глотку друг другу порвать за расхождение во мнении! О-о-ох, чего только стоят эти споры в интернете! Форумы бы не были так популярны, если бы не постоянные срачи! Целое представление: «нет, ты не прав», «ой, да ты вообще урод, как ты можешь считать по-другому, разве не видишь, что вот она, правда», «протестую!» — хоть целый сборник золотых цитат составляй!
Он звонко рассмеялся.
— Большая часть мыслей человека — мысли о самом себе. А когда он думает о других людях, он, сам не осознавая того, воспринимает их как способ достижения своей цели, типа, быть любимым, быть тем, кого погладят и утешат. Всё в таком роде. Получают выгоду, ага. Поэтому люди думают, что все вокруг им всё должны, и поэтому они взрываются, когда кто-то думает или делает «не так». О какой «любви» может быть речь? Если эти люди не способны хоть немного своё эго придержать, на чё они вообще надеются?
Всё это только запутало Шуичи ещё больше. Во-первых, уж кто-кто, а явно не Кокичи был тем, от кого можно было ожидать такую мысль, во-вторых, неясными становились их чувства, мотивы Кокичи, то, почему он всё-таки решил сократить дистанцию вчера. Шуичи чувствовал, что ему близка эта мысль и ему интересно узнать больше, заглянуть в сознание Кокичи, чтобы самолично выцепить оттуда ответ. Но он просто… Совсем запутался во всём.
— А-ра-ра, лишнего я сболтнул, да? — небрежно Кокичи взглянул через плечо на озадаченное и расстроенное лицо Шуичи. — Ну, считай, что я типа так неудачно пошутил! Ложь, провокация, игра с чувствами! Ну, все дела. Сам додумаешь. — он со скукой обратил взор к картам, но Шуичи не дал ему к ним потянуться.
— Нет. Я понимаю тебя, Кокичи. Я согласен с тобой. По правде сказать, я думал как раз о чём-то таком сегодняшней ночью… — он робко приблизился, преодолевая небольшое расстояние между их шезлонгами. — Только я шёл в немного другом направлении… Знаешь, то, что мы с тобой… — Шуичи смущённо замолчал, подбирая слова. — Скажем, неординарное сочетание… — Кокичи несносно прыснул со смеху от этой фразы. — Меня очень беспокоило.
— Ага-а, вопрос правильности всего этого?
— Ну, да, можно и так сказать. Я вспоминал однополые пары, которые мне доводилось видеть. — щёки Шуичи всё ещё были непривычно розовыми, когда он говорил об этом. — И я как-то понял, что мне не хочется иметь ничего общего с ними… Они будто играют...
—…в любовь? — Кокичи довольно ухмыльнулся, замечая растерянность на лице Шуичи.
— Как ты понял?..
— Не знаю! Может, я просто умею читать мысли! — он, подтрунивая, рассмеялся и снова сложил руки за голову. — Может, это судьба, а, Шумай?
Шуичи долго колебался, но тем не менее задал волнующий вопрос.
— Как ты думаешь, это неправильно?
Лицо Кокичи вытянулось в удивлении, а потом он снова расхохотался так, будто ему рассказали какую-то шутку.
— А чё ты меня-то спрашиваешь? Откуда мне знать? — ответ был поразительно простым и вместе с тем обескураживающим. — Кто я такой, чтобы говорить, что правильно, а что — нет?
— Порой ты просто поражаешь меня, Кокичи…
— Ни-ши-ши, именно поэтому ты так тянешься ко мне, да?! — он мигом перемахнул через шезлонг, запрыгивая на Шуичи и не давая тому вставить слово. — Да, да, да?! — Кокичи принялся тыкать тонкими пальчиками, что были сродни точёным пикам, в живот Шуичи, что тут же взвыл и стал извиваться от смеха.
— Прекрати! Щекотно! — он жалобно выкрикивал, но его мольбам не суждено было быть услышанными. — Кокичи!
— У-у-у, животик Шумая прямо как желе! — Кокичи пропел бесстыдно, склонив голову и начав хватать кожу в районе пупка своими зубками. Шуичи взвизгнул и издал серию неловких, смущённых воплей, пока его наконец не прекратили мучить.
— Фух-х, фух… Не делай так больше! — сказал он, отсмеиваясь и восстанавливая дыхание.
— Ладно, не буду, — Кокичи покладисто кивнул и выпрямился, всё ещё сидя на мальчике, — это ложь! Разве можно устоять перед искушением пощекотать Шума-… — он не договорил, по-девчачьи завизжав во всё горло, когда Шуичи, намеренный отомстить, протянул руки к его животу.
Кокичи визжал даже громче, чем Сайхара, содрогаясь всем телом и пытаясь увильнуть от пронырливых пальцев, что указывало на то, каким чувствительным он, оказывается, был.
Пытка продолжалась совсем не долго: буквально через пару секунд Шуичи одёрнул руки и позволил Кокичи отскочить, закрывая уязвимый живот руками. Сбивчиво вздыхая и смеясь, они трепетно и беззаботно смотрели друг на друга, снова усаживаясь рядом, в этот раз без намерения продолжить щекотку. Шуичи, смахивая со лба всё ещё мокрые слипшиеся волосы, спросил, пододвигаясь ближе:
— Почему же ты вчера пришёл ко мне?
Кокичи молчал какое-то время, потупив взгляд, словно и сам не знал ответа или не имел заранее заготовленной фразы.
— Ты говорил, что все люди эгоистичны и только придумывают любовь для собственного утешения. Но почему тогда вчера ты позволил мне… Поцеловать тебя? — несмотря на неловкость и лёгкое смущение Шуичи слабо улыбнулся, припоминая тот нежный момент, когда Кокичи неуклюже к нему приблизился, подставляя под поцелуй свои мягкие губки.
Кашляя в кулак и скрывая появляющийся некстати румянец, тот пробубнил, как бы небрежно отмахиваясь:
— Да ну, типа, просто так.
Такой ответ Шуичи не устроил.
— Кокичи, скажи мне правду.
— Ну, я подумывал тебя разыграть…
— Кокичи.
Тот сдался, неловко похрустывая пальцами и выворачивая их во всех невероятных направлениях. Хлипкая ложь не сработала. Впрочем, Кокичи не надеялся чего-либо ей добиться: скорее всего, сейчас был тот случай, когда он врал, не задумываясь. По привычке.
— Ну, я как бы не знаю, существует ли это чувство на самом деле или нет, — Шуичи пришлось наклониться к нему вплотную, чтобы расслышать тихий бубнёжь, — но мне очень нравится проводить с тобой время, Шуичи, и я не могу отрицать то, мне хочется быть к тебе ближе. Я не знаю, истинны ли мои чувства к тебе и не является ли это мимолётным желанием, но, полагаю, я просто не мог ничего с собой поделать, когда пришёл к тебе вчера…
Кокичи всё ещё смотрел в пол, не набираясь достаточно смелости, чтобы взглянуть на сидящего рядом, поэтому Шуичи мягко приобнял его за плечо, подтягивая его сжавшееся, напряжённое тельце.
— Я тоже не могу ничего с собой поделать, — нежно эти слова были сказаны в розовеющую от тесного контакта скулу Кокичи, и Шуичи, как бы успокаивая опечаленного, провинившегося в чём-то ребёнка, стал гладить фиолетовую закрученную прядь, выбирая самый заботливый тон, — но почему бы не отыскать истину вместе? Мы не можем остановиться на полпути только из-за незнания и неуверенности.
С лёгкой улыбкой Кокичи взглянул на так же улыбающегося Шуичи и хихикнул.
— Но если всё это закончится крахом? Если это окажется только «конфетно-букетным периодом», а потом наступит провал? Да и потом, никто же не может сказать, правильно это или нет? А вдруг неправильно, а? — Кокичи, прищурившись, словно подначивал его, проверяя на стойкость.
— Если это неправильно, то мне всё равно, — решительно сказал Шуичи, — если мы поймём, что движемся не в том направлении, ничто не мешает нам остановиться. А если мы не найдём истину с первого раза, мы можем попытаться найти её снова. Другими способами, другими методами, но рано или поздно я хочу прийти к однозначному ответу.
Кокичи довольно, широко улыбнулся и звонко хлопнул его по плечу.
— Вот это мой Шумай! Боже, как повзрослел-то, как возмужал! — подобные возгласы не могли не вызвать у Шуичи смущённый смех. — Таким и должен быть детектив! «Найду правду, несмотря ни на что!» Так держать!
— Итак, это значит, что ты согласен?
— Согласен выйти замуж за тебя, Шуичи? — поддразнил Кокичи, кривляясь.
— Нет, я имел в виду, согласен ли ты попробовать отыскать со мной истинное чувство любви?
— Как сказанул-то! — всё ещё балуясь, он всплеснул руками, но затем решительно закивал. — Да, я согласен, кутить — так по полной! И даже если это не истинно, Шуичи, если я не займусь с тобой сексом, я лишусь жизни! — у того тут же отвисла челюсть, к лицу прилила кровь, тело заработало на пределе своих возможностей: он сказал! Он сказал это!
Из последних сил сохраняя самоконтроль, Шуичи сжал руку в кулак так, что ногти впились ему в ладонь, едва сдерживаясь от того, чтобы убежать к себе в комнату и запищать в подушку: он уже достаточно взрослый, чтобы спокойно реагировать на такие вещи!
— Лишишься… Жизни?.. — с трудом Шуичи выплюнул эти слова.
— Ну-у, я образно говорю, не воспринимай так буквально! — Кокичи весело захихикал. — А в трусах-то небось уже всё зашевелилось! Да, Шуичи?! — ну вот, привычный нахальный Кокичи снова вернулся. Но не сказать, что это печалило.
— Н-нет… — покачал тот головой смущённо.
— Ты хотел сказать «пока нет», да?!
— Д-да… — Шуичи уже совсем запутался!
Кокичи танцевал свои дикие танцы и хлопал в ладоши, неумело делая лунную походку, и напевал: «Шумай призна-а-ался, призна-а-ался, о-о-о!» под аккомпанемент стеснительных смешков Шуичи.
***
Под вечер, треская пирожные, пачкая руки кремом (вилки им не нужны), они сидели в видеозале, просматривая то, что под руку попадётся, будь то какой-то полнометражный фильм или аниме. Кокичи едва слышно чавкал, с блаженством уплетая свою порцию десерта, развалившись на полу в небрежной позе: ноги раздвинуты, один башмак снят, спина опирается на диван сзади, — в то время как Шуичи молчаливо и аккуратно, в своей манере, жевал чизкейк и думал о том, как бы отблагодарить вечно старающуюся Кируми.
Они были одни, и радость скапливалась в груди из-за этого: Кайто отвлечён внезапно появившимся загадочным шифром, состоящим из созвездий (шалость Кокичи удалась на славу), Маки уединилась в своей лаборатории, Гонта, что обычно занимал это место, поверил в россказни о том, что где-то в саду прячется стая бабочек, и, наконец, дверь видеозала заперта благодаря нехитрой конструкции, которую соорудил Кокичи. Больше никто не забежит, не прервёт, не отцепит их друг от друга.
Шуичи, заметив след от ванильного крема на уголке рта Кокичи, взял салфетку и принялся осторожно, методично вытирать его, ничуть не изменившись в лице, будто бы ухаживал за ребёнком или своим младшим братом. Кокичи не сопротивлялся, а только лыбился во все тридцать два, приговаривая, пока Шуичи не то очищал, не то гладил его лицо:
— У-у, Шумай такой забо-о-отливый!.. Мне та-ак с ним повезло-о!
— Не дёргайся. Тут ещё на губе осталось, — сосредоточенно пробормотал Шуичи, в последний раз пройдясь салфеткой по миловидному личику. Почему-то после их полуденного разговора ухаживать и проявлять внимание по отношению к Кокичи стало значительно легче. Будто исчез тот предохранитель, что мешал сделать лишний шаг вперёд. Поэтому теперь Шуичи мог только наслаждаться компанией и близостью Кокичи, иногда хватая и поглаживая его ладонь просто так, без повода.
Доев пирожное, Кокичи довольно заурчал, как кот, и положил свою голову на плечо Шуичи, пристраиваясь поудобнее. На проекторе мелькали силуэты аниме-персонажей, каких-то волшебниц, выкрикивающих воинственные фразы. Затем возгласы сменились саркастическим замечанием так называемого злодея, от которого Кокичи прыснул со смеху, и девушки с нелепыми магическими посохами покраснели.
— Химико бы точно такое не понравилось, — подметил Кокичи, — тут её магию только и делают, что выстёбывают.
Шуичи хихикнул.
— Ну, Химико же всё ещё ребёнок. Думаю, ей простительно думать о том, что магия существует, даже если она знает, что её фокусы никакая не магия.
— Ребёнок, значит? Да она же учится в старшей школе! А я по-твоему тогда тоже малявка? — Кокичи принялся неустанно бодаться головой в плечо Шуичи, хихикая.
— Знаешь, у меня теперь есть все основания считать так, — подпрыгивая на месте от тычков, сказал Сайхара.
Через некоторое время Кокичи успокоился и снова сел смирно, перестав таранить плечо бедного мальчика. Тарелки с пирожными опустели, в комнате стало тише, и только нелепая болтовня и анимешные звуки, что приглушённо доносились из динамиков, препятствовали появлению полной тишины.
Шуичи почти не обращал внимания на то, что происходило на экране проектора: всё это сделалось какой-то мутной кашей, изображение виделось ему словно сквозь толщу воды, когда единственным, что Шуичи чувствовал отчётливо, была щека Кокичи, трущаяся о ткань пиджака на плече, да его взмокшая мягкая ладошка, сжимающаяся поверх руки. Медленно, будто пробуя в который раз на ощупь, Шуичи запустил свои пальцы промеж его, взял за руку, пододвинул к себе. На лице Кокичи стал заметен румянец, несмотря на то, что синева включённого проектора немного изменяла естественный цвет его кожи.
Густые, чуть неряшливые брови свелись вместе, когда рука Шуичи поползла вверх по молочно бледному запястью, а затем соскользнула на рукав белой курточки, двигаясь всё так же неспешно, будто не намереваясь достичь какой-то конечной цели. Кокичи, кусая губы, суетливо подвинулся ближе, едва не столкнувшись с наклонившимся навстречу Шуичи, и заветная рука остановилась на предплечье. Сайхара перевёл дыхание и мягко уткнулся в фиолетовую макушку, не то целуя, не то просто прижимаясь.
Звуки из динамиков и изображения, мелькающие на проекторе, оставались где-то на фоне, но тем не менее служили последним связующим с реальностью звеном. Отвлекаясь на анимешные звонкие голоса, Шуичи и не заметил, в какой именно момент Кокичи потянулся к его колену, а затем и к внутренней стороне бедра, продвигаясь самыми кончиками пальцев и сминая под ними ткань брюк. Это заставило Шуичи отстраниться от чужой макушки и обмереть, увидев перед собой столь раскрасневшееся, томное личико, которое он видел в тот вчерашний вечер, то мгновение, что он лелеял весь сегодняшний день в своей памяти.
Улыбаясь этому личику, наклоняясь ближе, отодвигая растрепавшуюся фиолетовую прядь, чтобы увидеть по-детски гладкий и большой лоб, Шуичи всё смотрел и смотрел, не скрывая восторга и радости от того, что наконец увидел его снова. Кокичи, взволнованный, возбуждённый, рассеянный этой своей возбуждённостью тоже улыбнулся, но совсем чуть-чуть, едва-едва.
Пока Шуичи подбирал угол, под которым было бы лучше и приятнее поцеловаться, Кокичи просто ткнулся вперёд наобум, готовый встретить желанные губы в любом положении. Попав немного не туда, промахнувшись, поцеловав чужой подбородок, Кокичи быстро исправился, беря чуть выше и наконец касаясь губ Шуичи, что приоткрылись в немой, нежнейшей усмешке.
Крепко и трепетно Сайхара обнимал этого суетящегося бесёнка, чьи ноги то и дело ёрзали, скользили по полу от волнения, а колени ставились и так, и эдак, словно он играл в твистер. Заставляя себя удерживать в груди смех, но не нарастающее желание, Шуичи мягко и охотно примыкал то к верхней, то к нижней влажной губе, обцеловывая каждый их сантиметр в ответ на слюнявый, но совсем не развязный, а даже наоборот, детский поцелуй Кокичи.
Тот был таким буйным, таким несносным в повседневности, что вот теперь Шуичи даже не верилось, что этот робкий, расчувствовавшийся мальчик и тот хулиган — один человек. Так несдержанно Кокичи трепыхался от одного простого нажима на губы, так он дрожал лишь от того, что Шуичи слегка высунул язык и прошёлся от слизистой к уголку рта, что не оставалось сомнения: тот колкий, дерзкий образ — только оболочка, за которой скрывался истинный, ранимый Кокичи.
Поняв, что теперь им уже сложнее будет остановиться, Шуичи разъединил их губы и осторожно поднялся, попутно выключая поднадоевший проектор. Затем он протянул руку растерянному Кокичи и сказал:
— Пойдём ко мне в комнату.
Торопливо кивая, Кокичи взял его руку и быстро поднялся, натянул валяющийся рядом ботинок на ногу, чтобы потом всё равно его снять, и последовал за Шуичи, всё ещё видя весь мир расплывчато из-за неугасаемого вожделения.
Стены коридоров словно пролетали сквозь них, заколоченные окна плыли мимо, пока отказывающие ноги через раз попадали на нужную плитку и Кокичи слегка пошатывало из стороны в сторону. Шуичи тоже держался слегка расхлябанно: пару раз он забывал нужное направление и приводил их в тупики, а в общежитии не сразу нашёл дверь в свою комнату, хоть над ней и была красноречивая пиксельная картинка. Но зато, наконец до туда добравшись, Шуичи не забыл защёлкнуть за собой замок и удостовериться, что дверь точно закрылась.
Кокичи, всю дорогу сжимающий свои потные ладони в неловкие, слабые кулачки, теперь разжал их и невесомо положил на предплечье Шуичи, заставляя его посмотреть на себя. Взгляд его был и жаждущим, и робким, однако в нём не было страха.
— Шуичи…
Одного этого слова, имени, сказанного таким дрожащим, горячим шёпотом уже было достаточно, чтобы Сайхара захотел в тот же миг схватить расчувствовавшегося мальчишку, поднять его так, что ноги бы оторвались от пола, и расцеловать всё его милое лицо, куда губы попадут. Да вот только он не может из-за собственной слабости, из-за того, что спина хрустнет, как только он поднимет чуть больше пяти килограммов, поэтому Шуичи ограничивается крепкими объятиями и поглаживанием мочки уха, а затем ненавязчиво предлагает ему перейти в более удобное положение.
Руки Кокичи будто тонут в кровати, когда он медленно на неё забирается, и тот промежуток между вчерашним томным вечером и сегодняшним будто укорачивается, события, произошедшие в нём, становятся ничтожными и в конце концов исчезают. Остаётся только тихая комната, такая же, как и вчера; узковатая кровать, которая тоже точно такая же, а из нового появляется лишь приглушённый свет возле тумбочки, который Шуичи мимоходом включает.
Губы их снова встречаются неизбежно и нетерпеливо, когда Кокичи усаживается ему на колени, но в этот раз игра заходит дальше, и Ома пробует касаться языком, самым его кончиком водит по краю нижней губы Шуичи, приноравливаясь и умудряясь дразнить при этом. Первые, обучающие движения прошли успешно, и Кокичи, гордый собой, углубил поцелуй, заставляя содрогаться под собой и искать те тонкие лиловые верёвочки, что служили своеобразной застёжкой сзади на его курточке.
Целовался он, конечно, неопытно, но оно-то с ума и сводило, возбуждая такого же неопытного Шуичи, который был уже на седьмом небе от такого урока. Пальцы его наконец отыскали застёжку, подцепили ногтем ленту и принялись медленно высвобождать, разводя края ткани в стороны. Можно было, конечно, в два счёта избавиться от куртки, расстегнув её передние пуговицы, но тогда пришлось бы разорвать поцелуй с Кокичи, чего не хотелось делать даже на пару мгновений.
Шуичи жался к его податливым губам, отвечал на чувственные касания, обводя кончик чужого языка своим и слыша при этом жалобный писк Кокичи — его подавляемое мычание.
— Не сдерживайся, — прошептал Шуичи, отстранившись, и переходя на мочку уха Кокичи, которую тут же стал целовать. Послышался дрожащий, неуверенный стон, и Сайхара даже удивился тому, насколько он был искренним: при таком-то невесомом поцелуе в краешек уха Кокичи уже трясся, елозя коленками и бёдрами. От этого его задок случайно (а Шуичи показалось, что нарочно) съехал к чужой паховой области, надавливая.
Шуичи, желая узнать, насколько низок порог чувствительности этого мальчика, принялся дразнить языком и посасывать мочку, на что получил такие стоны, будто Кокичи уже был на грани. Он резко, с оттенком беспомощности вдыхал воздух, втягивал живот на выдохе и цеплялся за плечи Сайхары, как за своё единственное спасение, будто прося прекратить, а когда Шуичи вопреки этому стал действовать чуть интенсивнее, Кокичи так завыл на одной высокой ноте, что даже приподнялся на коленях, уходя от его губ.
— Ш-Шуичи, давай пока повременим с таким, — пролепетал он с заплетающимся языком и снова сел ему на колени, восстанавливая дыхание. Смущённый собственной реакцией, Кокичи тем не менее позволил потрогать свои уже голые плечи, с которых спала ткань куртки, расстёгнутой сзади, чем Шуичи воспользовался.
Плечи его были хрупкие, но очаровательно округлые, кожа на них была упруга и бледна, будто никогда не видела свет, и зубам удавалось с невиданной лёгкостью подхватывать её и покусывать, но это Сайхара сделал только один раз за всю их сладкую сессию, просто чтобы попробовать, и больше не прибегал к укусам.
В конце концов Кокичи сам стал расстёгивать пуговицы на куртке, и, когда та уже съехала на край кровати, медленно и лениво готовясь с неё упасть, из верхней одежды на Кокичи осталась только тонкая маечка без рукавов, которую Шуичи не составило труда снять и положить рядом. Постепенное обнажение интересующих его частей тела действовало одурманивающе, великолепный вид подавался порционно, и вот, Сайхара уже нежно обводил пальцами рёбра и смещался к животу, наслаждаясь этой картиной.
Кокичи неровно, взволнованно задышал, замечая, как тот приближается губами к его животу, однако позволил оставить там долгий, вкрадчивый поцелуй, только тихонько охнув в ответ.
Мягко и доверчиво его пальцы вплетались Шуичи в волосы, крутились вокруг прядей, а потом в конце концов вынырнули и потянулись к пуговице на его воротнике. Справившись с ней, они спустились дальше, ниже, не останавливаясь ни на мгновение, и Кокичи жадно ткнулся ему в шею, и Кокичи сладко и постепенно убивал Шуичи ядом своего маленького проворного язычка, что уже кружил возле сонной артерии.
Он избавился от чёрного обтягивающего пиджака быстро и перешёл к рубашке, не желая оставлять Сайхару полностью одетым ещё хотя бы минуту. Шуичи млел, таял под этими ловкими руками, что без стыда и совести стаскивали с него одежду, и просто закрыл глаза, позволяя Кокичи самому с этим возиться. Когда дело было кончено, он вдруг почувствовал, как тот по-кошачьи ласково прижался щекой к груди, а уже через мгновение накрыл губами сосок.
Шуичи оказался не готовым к такому, простонав сквозь зубы, но даже не думая отталкивать Кокичи. Жало норовилось проникнуть ему в самое сердце, обводя кожу на груди так пламенно, что Сайхара будто чувствовал его и тут, и внутри, и везде одновременно. А между тем Кокичи влажно чмокал губами, склоняясь над ним и так, и эдак, а когда отстранился, игриво и издевательский прошептал: «А теперь другой!..», повторяя сладкую пытку сначала.
Под этими ласками Шуичи и не заметил, как его тело свалилось на кровать, куда ему ещё, однако, рано было падать, покуда нижняя часть одежды ещё была на них, а ботинки на ногах оставались нелепым грузом, с которым нельзя ни туда, ни обратно. Исходя из этих соображений, он, позволив Кокичи довести инициативу до конца, позже приподнялся на локтях, избавился от обуви — своей и Кокичи, — и наступила самая интересная часть.
Синхронно их руки легли на ремни друг друга и стали возиться с пряжками, так же синхронно их сняли и занялись поясами брюк. Тут Кокичи пришлось немного отстать от Шуичи, так как до его ширинки было сложнее дотянуться, ведь он сидел ниже, и пришлось дать ему спустить с себя белые штаны, за которыми скрывались аляпистые, потешные ярко-красные трусы в полоску. Взглянув на них, Шуичи не смог сдержать громкий смешок, слетевший с его уст, но быстро взял себя в руки, вспомнив, что не одному Кокичи сейчас позориться.
Слегка смущённый и тем не менее довольный тем, что застал Сайхару врасплох, Кокичи ухмыльнулся и принялся стягивать с него брюки, попутно бормоча совсем тихо: «А ты что, ожидал что-то другое увидеть?»
Однако тот никак не отреагировал на вид клетчатого, будто старческого нижнего белья Шуичи, хотя мог бы отпустить две-три шуточки, что было бы вполне в его репертуаре. Но сейчас Кокичи только шумно сглотнул, буравя взглядом ту притягательную часть тела, которая вот-вот станет ему доступна.
Первым запустить пальцы под резинку не собственных боксеров решился Шуичи, прокладывая путь по очаровательным крошечным ямочкам на пояснице к нежным маленьким ягодицам и параллельно с этим опуская резинку трусов всё ниже и ниже. Это, конечно, заставило непривыкшего Кокичи покраснеть, смутиться, но стеснение за собственное тело быстро ушло, когда он увидел, как блаженно Шуичи любуется им.
Мягко и преданно Ома сошёлся с ним в поцелуе снова, почти сразу используя новый выученный приём и высовывая кончик податливого языка. Это значило полную вседозволенность, и Шуичи был тронут таким доверием.
Трусики спали к коленям, и стоящий на них Кокичи ощутил, как подушечки тонких мальчишеских пальцев заскользили по его ягодицам, задерживаясь на них ненадолго, затем спустились по узким бёдрам к ногам и, отыскав то, что так желали, обхватили его внизу, заставляя издать тихое, неловкое ойканье. Кокичи уткнулся в шелковистую чёлку, от которой до сих пор веяло хлоркой бассейна, стиснул зубы, выдавая какие-то неясные звуки в попытках себя приглушить, но потом вспомнил просьбу Шуичи — не сдерживаться, и робко, как-то виновато простонал.
Шуичи пока ласкал его мягко, касаясь совсем чуть-чуть, видимо, понимая, что приложит он больше усилий, надавит посильнее — и Кокичи с ума сойдёт с непривычки. Наверное, здесь такой же принцип, как и в щекотке: ткнёшь кого-то резко, не предупреждая — он завизжит в истерике, а будешь действовать осторожно — такого не случится. Поэтому Шуичи водил рукой по сосредоточению всех чувств и всего вожделения Кокичи медленно, очень плавно, так, чтобы тот в конце концов расслабился и, закрыв глаза, кротко промычал. Услышав это, Шуичи слабо, довольно улыбнулся, продолжая действовать и целовать узкую грудь беспорядочно, и даже не заметил, как сам замычал от этого всего.
Отведя достаточно времени, чтобы позволить Кокичи разогреться, Шуичи приступил к более активным ласкам, сразу получив в ответ более явный стон и нетерпеливое ёрзание. Руки Кокичи вцепились было в резинку клетчатого нижнего белья, что давно не давало покоя, с чётким намерением снять, но потом их хватка почему-то ослабла, и он прошептал беспомощное, стыдливое:
— Прости, Шуичи, я не могу…
Это заставило удивлённого мальчика остановиться и обеспокоенно поднять глаза на Кокичи. Тот был вынужден продолжить.
— Я-я, ну, я не умею… — сказано было тихим, сбивчивым шёпотом, пока взгляд Кокичи метался по сторонам.
— Я тоже.
— Н-нет, ты не понял, я имею в виду, я… — Ома смущённо поджал губу, отчаянно ища способ сказать это, не говоря главного слова. — Я никогда-никогда… Совсем никогда-никогда.
— Что?.. — Шуичи всё никак не мог понять, не обладая способностью читать мысли.
— Н-ну… — Кокичи всё же сдался, понимая, что иначе это сказать не получится. — Я никогда не мастурбировал… — он прошептал это так тихо, что свист и шипение, слетающие с его уст, кое-как преображались в слова. — Ну, то есть, я пробовал, но у меня никогда… Не получалось… — добавлено было поспешно.
Шуичи мягко улыбнулся и издал тёплый смешок в ответ.
— Боже, Кокичи, — он прижал этого нерешительного, засмущавшегося мальчика к себе и погладил по спине так нежно, так трепетно, будто бы Кокичи был хрустальным, — тот, кто больше об этом говорит, на деле ничего об этом не знает, да? — Шуичи улыбался ему в плечо, чувствуя, как теперь ему хочется любить Кокичи ещё обходительнее и ласковее. — И из-за этого ты стушевался?
— Н-ну, да, — тот дёргано кивнул, — поэтому прости, пожалуйста, я не смогу… Я не смогу доставить тебе удовольствие, я всё делаю не так!.. Я какой-то, блин, не знаю! — Кокичи помотал головой, в его голосе появились горькие, дрожащие нотки, и Шуичи показалось, что он вот-вот заплачет, но заглянуть ему в глаза и убедиться Ома не позволял. — Деревянный, и руки у меня не руки!
Боже правый. И это действительно тот пронырливый Кокичи, который в любую щель без приглашения пролезет? Не может же он и впрямь так волноваться из-за какой-то чепухи?
Оказывается, может.
Шуичи находится в таком ступоре, что поначалу не может ничего толком ответить, однако, поняв, что медлить нельзя, он выдаёт решительно и серьёзно:
— Послушай, Кокичи, хватит думать о таких глупостях. Ты правда считаешь, что я жду от тебя в твой первый раз какого-то невероятного мастерства? Может, мне от тебя ещё тройное сальто назад потребовать? — добавляет полушутя и улыбается, слыша тихий, детский смешок. Кокичи активно вытирает покрасневшие веки, после чего наконец смотрит ему в глаза. — Я ничего такого не жду. Я сейчас с тобой не потому, что хочу, чтобы ты блеснул какими-то навыками, а потому, что хочу тебя рядом. Ты можешь делать всё так, как тебе удобно, как тебе комфортнее, а можешь этого и не делать, если не хочется. Я сердиться не буду. — Шуичи мягко положил ладони на горячие влажные щёки и снова почувствовал себя на месте родителя, утешающего ребёнка.
Впрочем, может, Кокичи и был в душе ребёнком?
— Хорошо? — спросил Шуичи, поглаживая заплаканное личико.
Тот сглатывает, стараясь по-быстрому избавиться от остатков слёз, и активно кивает, подтверждая то, что мысль Сайхары была услышана.
— А теперь иди ко мне.
Шуичи разводит руки в стороны, и Кокичи падает ему в объятия, легонько скребёт по спине ноготками как кот, не находящий себе покоя. Сайхара гладит его по голове, ласкает, шепчет что-то утешающее, заставляя забыть обо всём-всём на свете.
— А мне кажется, ты многое выдумываешь, — губы Шуичи оказываются прямо над ухом трепещущего Кокичи, — всё ты умеешь, и руки у тебя прекрасные…
— Да?.. — неуверенно переспросил тот. — Я не сделал ничего особенного…
— Тебе и не нужно делать что-то особенное, чтобы заставить меня чувствовать себя хорошо, — Шуичи ответил просто и прижался к мягкому, аккуратному ушку губами, а потом встретился с Кокичи в невесомом поцелуе, ставшем таким родным. То, как Ома с благоговением касается расслабленными, полуоткрытыми губами, и этот тихий чмок в конце просто сводит с ума, и не нужно никаких излишеств, чтобы Шуичи почувствовал сладкую истому, держа в руках столь любимого им мальчика.
Пальцы Сайхары обвиваются вокруг тоненького запястья (почти такого же, как и у него самого) и плавно опускают вниз, к резинке клетчатого белья, словно подначивая, мол, давай, не бойся, но вместе с тем делая это так ненавязчиво, как только можно представить. И Кокичи уже не боится, набирается смелости и делает то, что хотел: смещает края чужих боксеров к явным, выпирающим тазобедренным косточкам, ведёт их, цепляя двумя пальцами, ещё ниже, покуда щёки у него не краснеют, а глаза не расширяются, но внутри торжествует небывалая гордость.
Шуичи снова гладит его по голове, параллельно чувствуя, как в грудную клетку ударяется сердце, как волнение и лёгкое любопытство нарастают в животе, и как Кокичи окончательно стаскивает с него нижнее бельё, а потом тянется к губам за поцелуем.
С невинным, нескрываемым юношеским интересом он позже исследует самыми кончиками пальцев внутреннюю сторону бедра Шуичи, трогая, ощупывая мягкую, покорно проминающуюся кожу, ведёт всё выше и выше, так, что у Сайхары дыхание перехватывает, и в конце концов останавливается на паховой области, слегка сжимая ладонь.
Шуичи издаёт неровный вздох и, кажется, начинает понимать, почему Кокичи так остро на всё реагировал. Выдержать нажим и интенсивное потирание таких миловидных, божественных пальчиков со стоическим молчанием попросту невозможно, тем более тогда, когда они касаются в столь нужном месте, тем более тогда, когда они плывут по нему так жадно, трепетно и охотно. Шуичи задаётся вопросом, как вообще можно этим заниматься, не издавая ни звука и держа язык за зубами, потому что свой он явно не держит, ведь за коротким аханьем сразу следует череда непрекращающегося мычания.
Всё ещё продолжая любовать Шуичи методично сжимающейся ладонью, Кокичи ощупывает и обхватывает другой упругость его узких бёдер, замирая и очаровываясь таким, казалось бы, простым явлением, как тень от промявшейся кожи под его большим пальцем, и бегло, блаженно облизывает губы, даже не пытаясь скрыть то, каким обильным стало его слюноотделение. Кокичи и ласкает, и трётся тёплой красной щекой о его грудь, как послушный, одомашненный кот, и всё это вызывает у Шуичи такое возбуждение, что словами не описать, но достигает оно своего пика тогда, когда Кокичи пододвигается к его паху своим, разводя ноги пошире, и делает лёгкое, первое движение вперёд, пристраиваясь.
Это заставляет вздрогнуть обоих: от удивления, от непривычки, от того, что это оказывается неожиданно приятно. Шуичи может только смотреть в растерянности, как Кокичи подыскивает более удобное положение, чтобы продолжить сладостное трение.
Никогда. Никогда такого волнения Шуичи не испытывал. Никогда ещё чувство жизни, самой настоящей, бьющей полным ключом, не накрывало его с головой, как сейчас.
Он снова взглянул на личико Кокичи, на слегка прикушенный кончик языка — выражение сосредоточенности, а потом опустил глаза ниже, к периодично поднимающимся бёдрам, к пламенному лону, трущемуся аккурат его, и, не пытаясь сдержать порыва, Шуичи застонал. Пододвигаясь ещё ближе, прижимая Кокичи сильнее к себе, он держал его за бёдра и содействовал отчаянно, пока их танец нежной любви продолжался.
Шуичи видел перед собой только блестящие от влаги зацелованные губы, к которым его так и тянуло примкнуть, только непослушные фиолетовые пряди, темнеющие у висков, да подрагивающие длинные ресницы на опущенных веках. Кокичи млел, проезжаясь пахом по напряжённому низу живота и члену Сайхары, и иногда не нарочно потирался мягкими ягодицами об его ноги, что Шуичи так нравилось, что он с усилием усадил Кокичи на них и заставил остаться вот так.
А потом всё произошло так быстро и внезапно, что Шуичи даже не понял, как оказался над прижатым к матрасу Кокичи и утыкался ему в бледную шею, выцеловывая её во всевозможных направлениях. Он слышал тихий писк, он слышал кроткие частые стоны, он чувствовал, как ладонь ложится ему на затылок и там замирает, и Кокичи запрокидывает голову, утопая в подушке.
Отстраняясь, Шуичи ещё какое-то время дышит во влажную предоставленную ему шею, заставляя Кокичи под ним содрогнуться из-за обдавшей струи горячего воздуха, а затем снова пристраивается к нему в паховой области и возобновляет трение, эту неожиданную сладкую ласку, которую они отыскали. Кокичи вместе с ним ахает от того, насколько интенсивнее это теперь ощущается, и разводит ноги, чтобы они не мешались.
Глаза Кокичи широко и наивно раскрыты. Он смотрит прямо на Шуичи, не куда-то в сторону, не расфокусирует взгляд, не опускает, в конце концов, веки. Он смотрит на него и наслаждается, любуется им, таким родным и близким, и будоражится от того, что сейчас с ним делают — Сайхаре не составляет труда прочесть это, ведь теперь его сознание, его самые сокровенные мысли будто вплыли в сознание и мысли Кокичи.
И он даже как будто угадывает, что через мгновение Кокичи разразится горячими мольбами: «да, пожалуйста, да, сильнее», и, предчувствовав это, движется настойчивее, резче, увеличивая нажим там, где уже не понятно, плавится всё или тает. Высокий стон взбудораженного до невозможности Кокичи звучит аккурат уха, Шуичи, сам уже будучи на тонкой грани, получает просьбу действовать ещё, ещё сильнее и заставляет себя на этой грани удержаться, чтобы позволить неопытному любимцу прочувствовать это в полной мере.
Кокичи, подходя к первому в своей жизни оргазму, будто в некотором шоке открывает рот, содрогается в грудной клетке и в бреду, в мечтательном бреду простанывает долгое, очень мелодичное «ещё», не осознавая, что это «ещё» он выдержать уже не сможет, ведь его чувствительное тело дошло до своего лимита. Исказившееся от удовольствия личико врезается в память Шуичи надолго, если не навечно, и подводит его к разрядке, и он обнимает Кокичи крепко-крепко, упираясь ему в ягодицу.
Хватка их разжалась не сразу, поскольку мир ещё воспринимался мутно, обрываясь на краях узкой кровати со смятой простынью, отсутствующим одеялом. Шуичи медленно повалился на бок и лёг рядом с Кокичи, чья грудь ритмично вздымалась и опускалась после активных фрикций. Поймав наконец дыхание, Сайхара смог посмотреть протрезвевшим и ясным взглядом на разморённого негой Кокичи. Он улыбался.
— Как ты себя чувствуешь? — голос ещё был немного хриплым и не хотел поддаваться той интонации, которую изначально задавал Шуичи.
Кокичи повернулся в его сторону и приподнялся на локтях, издавая, безусловно, наисексуальнейший смешок из всех его когда-либо существовавших. Глаза по-обычному игриво прищурились, однако в этот раз в них была нежность.
— Думаю, превосходно, — Кокичи говорил так же хрипло и не собранно, — если, конечно, это слово для тебя является самым красноречивым. — он поддразнил, хихикая. Шуичи рассмеялся в ответ.
— Тогда, полагаю, это значит «на десять из десяти»? — Сайхара спрашивает полусерьёзно, запуская пальцы в тёплые локоны.
— Вот ведь детектив, а! На всё-то ему оценка нужна! — Кокичи гротескно изображает недовольство, но вскоре разражается звонким, невинным смехом. — Я бы тогда поставил сто из десяти…
Шуичи улыбается этому откровению и какое-то время просто молча тискает Кокичи, что прильнул щекой к его груди и закрыл глаза, слушая чужое сердцебиение. Он подпустил Сайхару к себе так близко, вывернул свой внутренний мир, полный переживаний, наизнанку и всё ещё оставался лежать рядом, подставляя макушку под ладонь с просьбой погладить. Кокичи не побоялся довериться. Наверное, этим можно было гордиться: со всеми остальными он другой, грубый, сам себе на уме, а вот наедине с Шуичи показывает настоящую уязвимую сторону.
— Знаешь, ты не перестаёшь меня удивлять, Кокичи… Сначала то, что ты пришёл ко мне вчера вечером за поцелуем, потом наш сегодняшний разговор в бассейне, а теперь… — Шуичи закрыл глаза, с лёгкой улыбкой вспоминая то, как Кокичи неловко и неуклюже признался в том, что не умеет мастурбировать. Ещё и смотрел так жалобно, будто извинялся за что-то. — Ты, должно быть, целиком и полностью мне доверяешь, если рассказал что-то такое интимное о себе.
Кокичи не сразу нашёлся, что ответить, густо покраснев. Наверняка он уже ругал себя за то, что сболтнул эту глупость. Проводя ладонью по щекам, будто пытаясь согнать румянец, Кокичи кашлянул и пробубнил:
— Ну, может быть, доверяю…
— «Может быть» у него! — теперь была очередь Шуичи дразниться: он шутливо схватил пухлые щёчки и принялся тянуть их в разные стороны. — Кокичи, ты меня своим стандартным путём «а ложь это или нет» больше не проведёшь! — тот смущённо запищал и попытался вырваться. — Признайся уже, что это так!
— Л-ладно! — Кокичи пропыхтел, и лишь тогда его щёчки оставили в покое. — Я тебе доверяю… Типа, прям полностью. — голос всё ещё неловко дрожал, но потом Ома всё-таки обрёл какую-никакую уверенность. — Только ты так стараешься понять меня. И я как-то сам не замечаю, как начинаю тебе раскрываться… Это просто случается, и всё. А осознаю я это уже потом…
— Вот оно как, — Шуичи улыбнулся и мягко прижал к себе мальчишку, — я очень рад, что это случается, Кокичи. Тебе не следует стесняться или стыдиться этого. Точно так же, как и не следует об этом жалеть. Ты нашёл смелости заявить о своей неопытности открыто и поделился со мной своими страхами, чтобы мы разрешили их вместе… Я считаю, это даже повод для гордости. — Кокичи приглушённо угукает ему в грудь, пока Шуичи гладит его по голове. — И, если тебе так неловко из-за того, что ты рассказал свои секреты, то я тоже могу поделиться…
Кокичи резко поднимает голову и смотрит пронзающим, выпытывающим взором. Ох, значит, ему настолько интересно?.. Шуичи не может не залиться румянцем, пока как на ладони выдаёт всё о себе:
— Я начал заниматься этим лет в четырнадцать, ну, тогда уже все в классе знали «об этом» и даже строили свои предположения о том, кто с кем спит, кто как себя ублажает и так далее… Это — стандартная ситуация, я не думаю, что мой класс был какой-то не такой, в смысле, все подростки когда-то проходят через такой период. Но свой я проходил наедине с собой и никогда не обсуждал такое с одноклассниками или кем-то ещё. Мне казалось, что мне слишком рано крутиться в этой теме, несмотря на то, что к тому времени я уже научился мастурбировать…
— Как? — Кокичи перебил внезапно.
— Ну, как-то интуитивно… — Шуичи смущённо почесал покрасневшую щёку. — На самом деле, я и сам не знаю, как к этому пришёл. Это было простое удовлетворение физиологических потребностей, следовательно, оно и было заложено во мне физиологически… Я никогда не лез за этим в интернет и не смотрел порно-ролики. Во всяком случае намеренно… — он натянуто улыбнулся, вспоминая о не очень приятных случаях, когда вульгарные видео выскакивали будто из неоткуда. Кокичи тихо усмехнулся, тоже понимая, что к чему.
— То есть ты из нас самый опытный тип, да? — игриво прищурившись, он изучал лицо Сайхары, полное задумчивости.
— Ну, я бы так не сказал… Я точно такой же, как и ты. Просто у меня рука до этого раньше добралась. — Шуичи шутливо произнёс. — Всё, что я делал сегодня, было чистым порывом. Я как-то просто делал, не задумываясь о том, умею я это или нет. И ты тоже так делал. — он поспешно добавил, не забывая погладить щёчку любимого. — И я тобой горжусь, Кокичи.
Тот чуть ли не замурчал, остановив себя от этого в последний момент. Прикрыв глаза, Кокичи тёрся о ладонь Шуичи в бесконечной благодарности за то, что он понимает его и принимает таким, как есть, целиком и полностью.
— А теперь пойдём мыться. Уже так поздно…
— Ура-а! — Кокичи потянулся и энергично вскочил с постели. — Чур Шумай моет мне голову!
— Если тебе так хочется, то пускай, — Шуичи мягко улыбнулся и последовал за непоседливым мальчиком в ванную.
***
Уже давно перевалило за ночное время. Светильник над постелью Сайхары погас, в комнате стало совсем-совсем темно благодаря зашторенным окнам. Уставший Кокичи лежал на одной подушке с Шуичи и погружался в дремоту, но ещё не засыпал и держал глаза полуоткрытыми. Пальцами он выводил хаотичные узоры на чужом плече и сонным, слабеньким голосом говорил:
— Шуичи, ты же помнишь наш разговор сегодня, да?.. А вот как ты думаешь… — его бормотание прервалось сладким зевком. — Близко ли мы к пониманию… Того истинного чувства…
Шуичи в какой-то степени забавляло то, как Кокичи из последних сил борется с сонливостью, чтобы задавать такие детские, невинные вопросы.
— Какая разница? Даже если нет, я не изменю своей позиции. В конце концов, мне просто хочется быть с тобой рядом. — Сайхара ответил тихо, чувствуя тёплое, мягкое дыхание Кокичи напротив своего носа.
— Нет, ну вот ты как думаешь… — он всё не унимался, отказываясь засыпать до того момента, пока не услышит ответ. Уставшие глазки уже закрывались сами собой, а голос слабел и затухал стремительнее, но Кокичи продолжал стоять на своём. Шуичи тихо усмехнулся и погладил его по голове.
— Я думаю, что мы близко, — он наконец ответил, убаюкивая, — а теперь спи, Кокичи, спи. Это всё подождёт до завтра.
И Кокичи, довольный ответом, стал засыпать, окончательно сомкнув веки, и через несколько мгновений Шуичи услышал сладкое сопение, подтверждающее это. Миловидное личико выглядело расслабленным и очаровательно невинным, и Сайхара, сквозь собственную сонливость любуясь им, накрыл уснувшего Кокичи одеялом и прижал его к себе, повторяя едва слышным шёпотом:
— Спи, Кокичи, спи…