Несмотря на произошедшие изменения в их отношениях, Джон все еще не мог биться с Роббом в полную силу на тренировках с сиром Родриком — потому что под его суровым взглядом пальцы уже сами собой рефлекторно не держали меч, и тело замирало, отказываясь уклоняться от ударов. Джон привык под чужими взглядами не показывать себя и притворяться предметом интерьера, чучелом для битья; так было проще, чем из раза в раз ощущать на коже сотни осуждающих, презрительных взглядов. Даже заступничество Робба не помогало — Джон ощущал себя только хуже, когда чувствовал, что в других поднимается тяжелое раздражение, стоило Роббу проявить благосклонность к маленькому бастарду.

Поэтому, хоть Робб и заламывал тревожно брови, Джон напрочь отказывался улучшать свои навыки фехтования, упорно продолжая делать вид, что он никто и ничто; чем незаметнее он был, тем спокойнее ему становилось — потому что на неумеху-Сноу можно было не обращать внимания, можно было забыть, что он вообще существует, а то и вовсе не тратить добрую сталь, когда они получат право пользоваться настоящими мечами. Джон не чаял получить свой, да то было и хорошо — иначе бы степень ненависти к нему возросла до небес. Где это видано, чтобы бастард удостаивался такой чести?

Но Робб из-за этого грустил, и у него явно опускались руки, когда после часов помощи и практики Джон оставался все тем же дурачком, будто бы взявшим меч в руки в первый раз в жизни, а не тем, кто тренируется с ним с трех лет. И Джон, глядя на его грустное лицо, чувствовал себя виноватым чуть ли не во всех грехах этого мира. Но все равно не мог заставить себя показать свои настоящие навыки, раз за разом прячась от разочарованного взгляда Робба за длинными волосами, кончики которых касались его вечно ссутуленных плеч.

— Ты же явно фехтуешь куда лучше, ни за что не поверю, что тот, кто был способен уложить меня на лопатки, внезапно стал настолько плох, — Робб недовольно нахмурился и зло откусил кусок от своей половинки буханки хлеба. Джон рядом с ним скромно щипал свою, отправляя в рот маленькие кусочки и не глядя на брата. — Почему ты не хочешь показать это? Я не обижусь, если ты меня победишь, — он посмотрел на Джона взглядом побитого щенка — тем самым, каким смотрел на него в ту ночь, когда они помирились. Взглядом «доверься мне, я на твоей стороне, я хочу тебе только лучшего».

Джон помолчал с минуту, скатывая пальцами мякоть хлеба в плотные шарики и отправляя их в рот.

— Когда я ухитрялся победить тебя, на меня смотрели так, будто я собираюсь чуть ли не убить себя, — ровным голосом наконец проговорил он. — Каждый раз, когда это происходило, в их глазах явно читались опасения, что в следующий раз я заберу у тебя не победу в тренировочном бою на деревянных мечах, а место наследника Винтерфелла.

Робб выглядел шокированным, и Джон против воли испытал мрачное удовлетворение. Оно просыпалось в нем каждый раз, когда ему удавалось наглядно показать Роббу, насколько он был слеп, считая, что к его брату-бастарду хорошо относятся, потому что так приказал их лорд-отец — тоже либо намеренно слепой, либо намеренно бездействующий. Джон ни за что бы не поверил, что лорд Эддард Старк в самом деле настолько глуп, чтобы не замечать очевидной ненависти вокруг своего незаконнорожденного отпрыска. Спустя столько лет это уже даже не вызывало обиды — просто опустошение. Любовь лорда Старка насквозь пропахла фальшью, потому что при всей этой любви Джон все еще оставался презираемым щенком, и никто ничего с этим не делал.

Кроме Робба. Но только когда ему указывали на то, что лежит прямо перед его глазами.

— Прости, — пробормотал он пристыженно, и Джон просто пожал плечами. Он давно привык. — Но ты ведь тренируешься? Сам?

Джон застыл, не донеся до рта кусок хлеба, и спустя несколько секунд опустил руку обратно на колени. Кусок он так и не съел.

— Да, — все же ответил Джон, невольно скашивая взгляд на свой деревянный меч.

— Один? — Робб любопытно склонил голову к плечу.

— Нет.

Он кивнул и отвернулся, и Джон понял, что Робб немного обиделся — но решил оставить эту обиду при себе, справедливо полагая, что она неуместна. Джон только поджал губы, глядя на него.

Этот разговор больше между ними не возникал, но Робб теперь вместо траты времени на их обычных тренировках таскал Джона по разным закоулкам, где они могли остаться только вдвоем. И смотрел с надеждой, перебирая меч в руках, смотрел, ожидая, что так будет лучше. И так действительно было лучше: Джон позволял себе немного открываться, немного показывать, что умеет на самом деле, каждый раз ожидая, что это что-то сломает между ними, что этим он отвратит Робба от себя. Но Робб наоборот был в восторге, сиял глазами, когда видел что-то особенно удачное, а когда спустя месяц таких одиночных тренировок Джон позволил себе победить его — Робб лег на землю и расхохотался.

— Это было великолепно! — и в нем проснулся тот знакомый по безбедному детству азарт, с которым они когда-то тренировались вместе — до того, как на Джона глыбой льда со Стены свалилось ужасное осознание и он отдалился.

Теон явно подозревал, чем они занимаются, но не лез — только смотрел обиженно на Робба, когда они с Джоном вместе куда-то уходили, и Джону от этого становилось как-то неловко.

— Может… позовем его с собой? — неуверенно спросил Джон, оглядываясь на тренировочное поле, где Теон в одиночестве зло обстреливал мишень из своего лука.

Робб задумчиво нахмурился и посмотрел на него с беспокойством.

— А ты разве этого хочешь?

Нет, не очень, подумал Джон, вспоминая все издевательства, которые выпадали на его долю по вине Теона — и которые продолжали выпадать, только в куда большем количестве. Только теперь это было явной обидой: Теон просто отыгрывался на нем за то, что Робб целиком и полностью отдал свое внимание Джону, и Робб не всегда мог друга заткнуть — либо рядом не было, либо Теон бил настолько неожиданно, что Роббу оставалось только открывать рот — и молчать, потому что Теон после этого немедленно испарялся, оставляя их вдвоем пялится друг на друга в непонимании происходящего.

Джон не знал, что в нем говорило, но…

— Не совсем. Но так будет лучше. По крайней мере, мне так кажется.

Может быть, таким образом он хотел уменьшить количество издевательств со стороны маленького кракена, а, может, не смог вынести блестящего в его глазах одиночества, которое сам постоянно видел в отражении зеркала.

Теон, пусть и был законным сыном своего отца, пусть и принимался куда лучше, чем Джон, на деле имел положение едва ли не хуже. Он был пленником, пусть и лорд Старк держал его больше за воспитанника, чем за гарант спокойствия Железных островов; и пусть с Теоном многие обращались куда лучше, легко было заметно, что, несмотря на похвалу сира Родрика и всеобщее радушие, Теон здесь чужой: к нему относились с должным теплом, но максимум, что ему доставалось — редкое похлопывание по плечу от сира Родрика и благосклонные кивки лорда Эддарда. И внимание Робба, который считал его лучшим другом. И это все равно было большее, на что он мог надеяться. Теон цеплялся за эти редкие крохи тепла с отчаянием утопающего, и когда их у него отняли… Джон смотрел на него и видел себя. Потому что после отторжения Робба и остальные стали относиться к Теону прохладнее.

Никто не помог Джону, когда он остался один, никто не захотел протянуть ему руку; даже Робб, пока его чуть ли не по голове ударили очевидным. Может, Джон был слишком сентиментален, но, глядя на Теона, в одиночестве уничтожающего мишени, он чувствовал… что просто не может вот так оставить его, одинокого и всеми забытого.

— Он издевался над тобой и по сути отнял у тебя Робба, а ты хочешь втянуть его в ваши едва наладившиеся отношения? — с искренним любопытством спросил Чейн на очередной их тренировке. Теперь они происходили гораздо реже, потому что больше времени Джон уделял Роббу, но все равно не отказался от их встреч. Чейн стал ему первым другом, Джон просто не мог его вот так бросить. Когда он это объяснил, в глазах Чейна вспыхнуло нежное тепло, и он с тихим смехом растрепал ему волосы, сказав «спасибо». Джон смутился до того сильно, что до конца их тренировки не смог вымолвить ни слова. — Не подумай, что я осуждаю, но просто хочу понять.

Джон замер, задумчиво уставившись в стену. Он и сам толком не понимал, откуда в нем это желание — желание не оставлять Теона в одиночестве, как однажды бросили его самого — по Теона, собственно, вине в том числе.

— Я вижу в нем себя.

Чейн чуть сощурил глаза, но промолчал, побуждая его говорить дальше.

— И… не знаю, может, мне кажется, но… если я протяну ему руку, то все будет… наверное, не хорошо, но будто бы лучше.

— Он может воспринять это как проявление жалости.

— Мне не жаль его, — возмущенно вскинулся Джон. — Он сам виноват, что Робб отдалился. Сразу бы понял, что Роббу не нравятся его шутки, — такого бы не было.

Чейн хмыкнул.

— Рад, что ты это понимаешь, — он убрал меч в ножны. — Подумай об этом и поговори с братом. Это ведь не только твое решение.

Джон кивнул, глядя вслед уходящему Чейну. Это и правда было решение еще и Робба, и Джон не знал, как с ним об этом заговорить. Последние месяцы слишком явно развели Робба и Теона по разным концам Винтерфелла, и они оба злились друг на друга: Робб — за то, что Теон продолжал издеваться над Джоном, хотя сотни раз было сказано и даже показано, что его «шутки» не смешные, Теон — за то, что Робб предпочел ему Джона и бросил его. Джон, наблюдая за их стычками со стороны, отчетливо понимал, что Теон прекрасно осознает причины их бесконечных размолвок, — но обижается как ребенок, поэтому продолжает делать одно и то же, отчаянно желая привлечь внимание Робба. Стараясь показать, что Робб выбрал не того, что он лучше Джона, ну же, увидь это, посмотри на меня, я тоже заслуживаю тебя, ты ведь мой друг.

Любое действие Теона буквально кричало об этом, но Робб то ли был слеп, то ли намеренно игнорировал эти немые крики, слишком обиженный за Джона. И хоть Джону не слишком сильно нравился Теон, он не мог не видеть, что Роббу и самому грустно оттого, что они с Теоном начали враждовать. Робб любил маленького кракена, нравилось это кому бы то ни было или нет, но поведение Теона буквально не оставляло ему выбора: Робб не мог бросить Джона, не после их обещания, данного в ту ночь и закрепленного их общими слезами, а Теон всеми силами пытался заставить его это сделать.

Робб, прекрасно воспитанный своим отцом, не мог такое терпеть. И раз Теона не получалось приструнить — он начал его игнорировать. Не самая лучшая тактика, но не чтобы у Робба было сильно много выбора. Теону только и оставалось, что отчаянно пытаться все вернуть, но делал он это абсолютно отвратительным способом. Интересно, понимал он это или нет? Джон не знал, какой из этих вариантов был бы предпочтительнее.

— С Теоном нужно поговорить, — он наконец решил поднять этот вопрос после очередной их совместной тренировке неделю спустя разговора с Чейном, когда они сели неподалеку от тренировочного поля, наблюдая за предметом их разговора.

Робб недовольно насупился.

— Я уже много раз пытался это сделать. Абсолютно бесполезно. Он меня не слышит.

Джон тяжело вздохнул и упал рядом, обнимая свой деревянный меч. Он сам не понимал, чего хочет и как это облечь в действия, как объяснить Роббу то, что он чувствует, глядя на Теона, которого вмиг оставили одного и будто бы выбросили за ненадобностью. Хотя он сам был виноват в том, что Робб так поступил.

— Он ревнует, — озвучил очевидное Джон, и Робб поморщился.

— Я знаю. Но это мало что меняет.

— Твоя правда, — Джон задумчиво погладил пальцем гладкое дерево. — Но все равно как-то… неправильно, — он посмотрел на Робба. — Ты ведь и сам по нему скучаешь.

Робб обнял колени, насупившись, и Джон понял, что он очень старательно пытался игнорировать этот момент. Робб хотел поступить верно, отдалив от себя Теона за то, что тот не слушался его, не пожелал принять новые правила игры, но от этого «правильно» ему было плохо и неприятно. Робб слишком привык к тому, что Теон находится рядом, привык, что они всегда вместе и дополняют друг друга, привык к придурковатому и легкому характеру маленького кракена; и ему явно было больно выдирать из себя эту привычку, пусть это и было… наверное, справедливо. Джон не брался судить.

— Может, дать ему шанс? — осторожно предложил он, чувствуя, как внутри, под клеткой из ребер, сердце сжимается от страха — от страха, что своими действиями он вернет Робба Теону и снова останется один, никому не нужный и преданный.

Робб посмотрел на него сквозь огненные ресницы.

— И что ты предлагаешь?

Что Джон предлагал? Будто бы он хоть немного представлял, что делать в такой ситуации; будто бы хоть немного не боялся, что, вернув Теона, Робб его бросит.

— Не знаю, — он отвернулся и посмотрел в сторону тренировочного поля, где Теон уже по обыкновению в одиночестве пускал стрелы в мишени; Теон не видел их и не знал, что они за ним наблюдают, поэтому железные наконечники пробивали дерево с разницей в жалкие несколько секунд, собираясь в центре злобной кучкой. Сегодня Бран хотел доехать до Волчьего Леса, и Робб с Джоном вызвались его сопровождать; Теон тоже хотел поехать с ними в отчаянной попытке хоть как-то наладить общение, но Робб осадил его тяжелым взглядом, и Теон остался в Винтерфелле.

Он не вышел их встречать, когда они вернулись, и Робб сразу утащил Джона в их закуток тренироваться; а потом они зачем-то пришли на поле и уже с час наблюдали, как Теон без конца пускает несчастные стрелы, пока колчан не пустел, после чего Теон выдирал все из мишени, и все начиналось сначала. Было видно, что Робб и сам понимает необходимость что-то изменить в этой ситуации: во-первых, без Теона ему и правда было неуютно, а во-вторых, Теон, может, из отчаяния, а может, действительно поняв, пытался подружиться с ними заново: старался быть приветливым, даже улыбался, пусть и натянуто, прячась за этой улыбкой, больше не звал Джона Сноу или бастардом, иногда влезал в их разговоры на тренировках — но Робб стойко игнорировал его, а Джону было слишком странно и неуютно на это реагировать.

Теон не оставлял свои попытки, но, очевидно, с каждым днем ему все тяжелее давалось это дружелюбие и эти улыбки: его глаза тухли всякий раз, когда Робб не обращал на него внимания, и отчего-то Джон боялся того момента, когда они погаснут окончательно. Он должен был радоваться тому, что его обидчику плохо, что ему воздалось по заслугам; но не мог — не находил в себе и капли злорадства. Только немного вымученное сочувствие и понимание — потому что тот же взгляд, что и у Теона, Джон часто видел в зеркале. Взгляд человека, которого все оставили; взгляд человека, который потерял надежду. Только Теон отчего-то все еще боролся за что-то призрачное и эфемерное, а Джон когда-то сдался.

Хотя, быть может, Теон просто… думал, что когда-нибудь это изменится. Рано или поздно. Джон, глядя мишень, ощерившуюся стрелами в очередной раз, с тоской подумал, что у Теона есть будущее — и именно за это будущее он борется. Ведь когда-нибудь он вернется домой, на Железные острова, и станет их лордом; у него есть жизнь. А у Джона… несмотря на вернувшегося Робба, который теперь едва ли отходил от него, Джон, смотря вперед, все еще ничего не видел. И иногда, даже рядом с Роббом, эти бесконечные мысли о своей смерти настигали его, как волки настигают свою добычу, и он только и мог, что часами смотреть в пустоту, едва вынося чье-либо присутствие; он прятался даже от Чейна, уходя в другие обнаруженные углы, и мог провести там хоть целый день, глотая беззвучные слезы и мечтая исчезнуть, чтобы все это просто закончилось.

Его будущее все еще было каким-то пустым; Джон понятия не имел, чем его заполнить. Робб иногда делился с ним картинами своего будущего, но отчего-то ни в одной из них Джон себя не видел. И каждый раз ему становилось за это бесконечно стыдно — будто Робб впустую тратит силы на него, впустую разменивается на него своими мечтами, которым вряд ли суждено будет сбыться. Джону так хотелось видеть Робба счастливым, но ему казалось, что он точно не принесет в его жизнь радости.

Рядом с ним Робб только… страдал: бился об его закрытость, резал удивительно нежные руки о так и не прошедшее недоверие, оставался в одиночестве, когда не мог его найти, — а Джон слушал, как его зовут, и только сжимался сильнее, мечтая стать как можно меньше. Детская его часть надеялась, что чем меньше он станет — тем быстрее исчезнет. Глупо было так думать в его возрасте, но эта мысль поселилась в его голове слишком давно и слишком надолго. По крайней мере, на короткое время, но это работало. Самовнушение — восхитительная штука; только легче от этого почему-то не становилось. Особенно когда он наконец находил в себе силы выйти из своего убежища и предстать перед Роббом, в глазах которого горели беспокойство и обида.

— Что я делаю не так?.. — однажды спросил Робб с отчаянием, слишком похожим на то, с каким говорил с ним в ту ночь, и Джон почувствовал себя до того мерзко, что ему захотелось снять с себя кожу.

— Прости… — пробормотал он, притягивая Робба к себе и обнимая; Робб обнял его в ответ, уткнулся лицом в шею, опаляя белую кожу жарким дыханием.

Робб всегда был теплым, горячим даже, совсем как его рыжие волосы, которые вспыхивали пламенем, стоило лучам северного солнца коснуться их; Джону нравилось, когда Робб обнимал его или касался своими горячими ладонями, нравилось греться в его тепле, которым Робб щедро одаривал его им, словно пытаясь восполнить то, что недодал за три года, разверзшимися между ними пастью бездонной пропасти.

И сейчас Джон на секунду прикрыл в наслаждении глаза, позволил всего на мгновение пригреться.

— Просто… это тяжело, — тихо прошептал он, не зная, как объяснить Роббу то чувство страха, грызущее его кости каждый день, когда он встречал Джона своей слишком дурацкой, но такой желанной улыбкой, обращенной только к нему; не зная, как объяснить Роббу, что он до ночных кошмаров боится, что все это закончится или окажется его глупой фантазией, потому что в один из вечеров он случайно простудился и теперь бредит в лихорадке. Если это так, то лучше в ней и умереть. Но это он точно не станет говорить.

Робб только крепче стиснул его в объятиях.

— Это мне нужно извиняться, — так же тихо ответил он. — Меня слишком долго не было рядом.

Джон посмотрел куда-то вверх, туда, где разрушенная башня царапала своими обломками небо. Это было правдой — это было тем, что обидой опаляло его нутро каждый день, когда он смотрел, как Робб смеется с Теоном, тренируется с Теоном, делит пищу с Теоном; как они ходят всегда вместе, словно неразлучники, когда раньше это место рядом с Роббом принадлежало ему, Джону. Это было настолько невыносимо, что Джон не выдерживал и нескольких минут рядом с этими двумя, избегая их всеми возможными способами, чтобы в конце концов видеть только на тренировках, на которые его обязал ходить отец; и даже с них он всегда сбегал при первой же возможности, не давая слезам, жгущим глаза, пролиться и опозорить его еще больше.

Он погладил Робба по спине.

— Я постараюсь… больше не убегать.

Робб ничего ему не ответил — только стиснул в объятиях до хруста костей и не отпускал несколько минут, и Джон позволил ему это, не способный отказать такому Роббу — Роббу, который делал все, что было в его силах, чтобы восполнить ту дыру в его груди, все, чтобы вновь стать ему действительно семьей, какой они были, когда еще не умели стрелять из лука. И Джон тянулся к нему в ответ, правда; для него не было ничего дороже этих теплых моментов, когда Робб обнимал его или улыбался только ему одному. Но за эти годы он привык быть один, и иногда ему действительно нужно было побыть в одиночестве, чтобы не развалиться на части от переполняющих его эмоций — даже если эмоции были радостными.

— Но… — он сглотнул и все же решил закончить свою мысль, — но время от времени мне просто нужно… никого не видеть, понимаешь? Это никак не связано с тобой, оно… просто есть.

Робб отстранился, чтобы заглянуть ему в лицо своими невозможными голубыми глазами, и взгляд его был смущенным.

— Да, конечно… прости.

Джон осторожно улыбнулся.

— Тебе не за что извиняться. Но если так легче — я прощаю тебя.

После этого небольшого разговора стало проще. Джону просто нужно было озвучить свою просьбу, и Робб отпускал его без лишних вопросов; хотя в глазах его все еще мелькала неуверенность, и было заметно, что он чувствует себя брошенным. Но Джон всегда возвращался и с каждым разом старался открыться Роббу чуть больше, а не переживать свою боль в одиночестве в темном углу. И через месяц ему стало гораздо лучше переждать бурю чувств и мыслей рядом с Роббом, а не без него; особенно когда Робб просто обнимал его за плечо и прижимал к себе, улыбаясь успокаивающе.

Было так странно больше не прятать все в себе. Было так странно получать поддержку, когда ты в ней так сильно нуждался. Было так странно, что его не отталкивали — только, кажется, начинали заботиться еще сильнее, даже если Джон не говорил обо всем, что его тревожит.

И в какой-то момент Джон поймал себя на мысли, что они поменялись местами. Что теперь он, а не Теон, тот, к кому Робб был ближе всех. И это будто молнией его пронзило, заставило внутри все сжаться от знакомой боли и вечного страха, что однажды Робб снова выберет Теона, а не его. Но больше ему стало больнее от того, что кто-то переживает то же, что и он. Только к этому кому-то никто не придет. Потому что сколь бы Джон ни боялся, Робб был слишком обижен и зол, чтобы снова обратить внимание на одинокого теперь друга. А больше никому маленький кракен никогда и не был нужен, сколь бы лорд Старк ни пытался стать ему больше отцом и наставником, чем тюремщиком.

Сейчас всему тому же самому, что переживал Джон буквально несколько месяцев назад, подвергался Теон. Только он не сбегал — слишком много в нем было и так уязвленной болезненной гордости, которая не позволяла ему настолько явно показывать то, что он чувствует. Но он тоже был просто мальчишкой, а Джон был слишком внимателен. И далеко не глуп.

Джон обернулся к Роббу.

— Что тебе мешает?

— Он не принимает тебя, — сходу ответил Робб, хмуро наблюдая за Теоном. — Он хочет, чтобы я снова был только с ним, а не то, чтобы мы были вместе втроем. Он все еще относится к тебе как к человеку второго сорта, — его кулаки сжались от ярости; глаза сузились, и в голубой радужке будто бы красными искрами запылало что-то между обидой и разочарованием.

Джон невольно вздрогнул; он до сих пор не мог понять, почему Робб так бьется за него, до сих пор для него было странно то, что Робб готов был передраться со всеми, кто не видел в Джоне ничего дальше клейма «бастард», выжженного на его теле сотни и тысячи раз.

Один раз он сделал это буквально: еще в самом начале, когда Теон еще не осознал, что что-то между ними изменилось. Тогда он снова отпустил какую-то унизительную шутку, — Джон, как бы ни старался, не мог вспомнить, какую именно, — а Робб разозлился настолько, что залепил ему подзатыльник. Теон обиделся, ответил, и минуту спустя Джон с испугом наблюдал за тем, как они яростно дерутся на мечах, не тренируясь, я пытаясь ударить соперника побольнее. Остановить их смог только сир Родрик, повысив голос и отправив их в наказание помогать на кухне, а Джону пришлось испариться и не показываться никому на глаза весь день, чтобы его еще в чем-то не обвинили — а по глазам сира Родрика было видно, что он собирается.

Робб пришел к нему под ночь после ужина, все еще злой на Теона как самый настоящий демон, плюхнулся на кровать рядом и угрюмо молчал, смотря в стену. Он, очевидно, понимал, что наказание было справедливым, и, судя по всему, сверх него получил выговор от отца и матери, но это не мешало ему кипеть от ярости и обиды.

— Никто не смеет так к тебе относиться, — процедил он спустя несколько минут тяжелого молчания, и Джон почувствовал, что его окутывает странная нежность. И, пока он не передумал, он обнял Робба со спины и уткнулся лбом ему в лопатку, отчего тот неловко замер; вся злость вмиг ушла из его тела, осталось только явное недоумение.

— Спасибо, — тихо и смущенно пробормотал Джон, не зная, как выразить всю гамму чувств, которые расцвели в его душе подобно зимним розам — его любимым цветам, странную симпатию к которым он не мог объяснить.

— Да… не за что… — неловко пробормотал Робб, касаясь рук, скрещенных на его груди.

— Ты просто представить себе не можешь, сколько для меня это значит.

Джон и правда чувствовал, что на его глазах собираются слезы — слезы признательности, слезы благодарности, слезы любви; Робб сделал практически ничего особенного, но для него это значило много больше, чем целый мир. Он все еще боялся, что это быстро закончится, но после этой драки семена надежды проросли и дали первые всходы; Джон просто не мог теперь убедить себя, что Роббу надоест, и так сильно хотел верить, что… все и дальше будет хорошо. Что Робб останется рядом.

Робб развернулся и обнял его в ответ.

— Я никогда больше от тебя не отвернусь, запомни это, — тихо проговорил он Джону на ухо, заставив вздрогнуть. А потом отстранился и посмотрел прямо ему в глаза. — Я буду рядом, Джон. Всегда и навечно.

И снова от этих слов у него внутри что-то сжалось — наверное, сердце.

— Всегда и навечно, — Джон улыбнулся немного дрожащей улыбкой в ответ.

Резкий свист стрелы заставил его вернуться в настоящее, и Джон перевел взгляд с Робба на Теона, который вместо того, чтобы пойти за стрелами, зло пнул какой-то камень под ногами и грубым движением утер лицо; Джон с неприятным удивлением понял, что он плакал. Судя по едва слышному вздоху со стороны Робба, ему это тоже было понятно.

Джон, не до конца понимая, что собирается сделать, встал на ноги и — хотелось верить — решительно пошел к тренировочному полю; Робб, шокированный в первые секунды, подорвался следом, отставая от него на шаг.

На самом деле, если подумать… Теон не всегда смеялся над ним. В самом начале, когда он только приехал с лордом Старком из Пайка, они даже немного и нормально взаимодействовали — ровно до тех пор, пока сир Родрик не привык к тому, что его лорд не собирается держать этого диковатого мальчишку в цепях и на работе слугой, что и должен был сделать, соблюдая истинный статус Теона в стенах Винтерфелла. Когда это произошло, на Джона просто перестали обращать внимания — и тому наконец было оправдание: нужно было следить за маленьким Грейджоем, маленький Грейджой больше нуждался в пригляде и обучении, чем бастард-неумеха.

Только после того, как Джон сильно отдалился и почти исчез из жизни Винтерфелла, прячась по углам, Теон стал сначала просто шутить над ним и кличить его «Сноу», а потом уже и издеваться — но только словесно, и, на самом деле, на фоне других это издевательствами было сложно назвать. Хотя порой Теон действительно бил по самому больному месту, и Джон после таких ударов мог проплакать целый час, не понимая, за что с ним так обращается мальчик, чей статус был почти равен его; он до сих пор понимал это с трудом — разве что Теон пытался влиться в жизнь Винтерфелла, подражая общему настроению, а не частному — Роббу или лорду Старку. С другой стороны, Теон и не видел, чтобы они сильно по-другому относились к Джону.

Джон больше всего на свете хотел бы держать обиду на Теона и дальше, хотел бы если не наслаждаться его страданиями, то хотя бы чувствовать удовлетворение, чувствовать себя отмщенным. Но не мог.

— У тебя слишком доброе сердце, Джон, — сказал Чейн, когда он рассказал ему все как на духу о том, что думает обо всей этой ситуации между ними тремя. — Это не плохо. Но и хорошего порой в этом мало. Когда-то это может помочь тебе, когда-то — стать клинком, который ударит тебя в спину.

— И как понять, когда какой из этих вариантов? — Джон хмуро посмотрел на него.

Чейн мягко улыбнулся и потрепал его по голове, лохматя черные кудри.

— Ты сам должен решать, когда стоит позволить своему сердцу проявить доброту и милосердие, а когда — нет, — его улыбка стала грустной, когда он заботливым жестом обнял ладонью его шею. — Никто не скажет тебе, когда дарить пощаду и прощение — хорошо, а когда — плохо. Многие будут звать тебя слабаком, или трусом, или глупцом, а потом окажется, что ты поступил правильно. Или наоборот: ты поступишь жестко или даже жестоко, и это будет главной твоей ошибкой. Ты никогда не сможешь угадать, откуда придется удар: от спасенных, от тех, кого ты своим решением разочаровал, или от тех, кто улыбался тебе в лицо и говорил, что ты сделал верный выбор. В этой жизни нет чисто черного и чисто белого. Все, что ты можешь, — это взвешивать каждое свое решение, просчитывать каждый его исход, каким бы невероятным или глупым он ни был. И уже тогда делать выбор. Сам.

— …Я понял, — тихо ответил Джон спустя несколько секунд, когда слова Чейна улеглись в его душе

— Вот и славно, — Чейн напоследок крепко сжал его плечо. — Я хочу верить, что, что бы ты ни выбрал, оно не принесет тебе боли.

Глядя ему в спину, Джон уже не в первый раз задумался, почему Чейн так добр к нему. Почему всегда поддерживает и дает такие советы, почему остается рядом с ним и помогает как может? Почему он из просто помощника в тренировках стал ему мудрым наставником, который помогает понять эту жизнь? Который подхватывает, когда он падает, и дает советы, как встать и идти дальше увереннее, чем раньше?

Все, что Джон знал о Чейне, — это то, что он был из простонародья и попал в гвардию Винтерфелла по рекомендации сира Родрика. Чейн говорил, что сначала он был обычным конюхом, но ему всегда нравились рыцари и он сам в тайне тренировался со сворованным деревянным мечом, пока сир Родрик случайно не наткнулся на него и не порекомендовал лорду Старку, прошлому, деду Джона, поменять род деятельности талантливого мальчишки. С тех пор Чейн состоит в страже, пусть и не на самом высоком посту, — но его это более чем устраивало, и он не жаловался. Хотя порой Джону казалось, что Чейн мечтает о большем, сам Чейн ни словом, ни делом этих мечтаний не показал. Есть ли они вообще? Хороший вопрос.

И сейчас, глядя на Теона, который зло смотрел на него заплаканными глазами, Джон отчего-то почувствовал, что понимает Чейна — тогда, больше двух лет назад, когда он только протянул свою руку угрюмому мальчишке с грязной кровью.

Он не мог забыть свою обиду, не мог забыть годы насмешек и прилипшего к нему «Сноу», которое Теон всегда использовал с особым удовольствием, самоутверждаясь за его счет, пытаясь таким способом поднять свою слишком хлипкую и сомнительную репутацию; он и не станет забывать. Но он может дать Теону шанс. Один. Шанс оставить позади это проклятое «Сноу» и попробовать стать если не друзьями, то хотя бы товарищами — товарищами в том, чтобы стоять верной стеной за спиной Робба, поддерживая его. Товарищами в том, что здесь, в Винтерфелле, они чужие, но не уйдут отсюда и отвоюют свое место под северным солнцем.

Джон протянул Теону руку.

— Джон, — просто сказал он, чуть склонив голову к плечу

Теон недоуменно смотрел на него целую минуту; когда Робб подошел, взгляд Теона метнулся к нему, но Робб сам ничего не понимал.

Молчание затягивалось, но Джон не спешил убирать руку и уходить, терпеливо ожидая, что выберет Теон. И когда он протянул руку в ответ, Джон отчего-то почувствовал облегчение.

— Джон, — повторил Теон, крепко сжимая его ладонь. И несмело улыбнулся.

Джон улыбнулся ему в ответ. Он не знал, чем это обернется в будущем, но хотелось надеяться, что после этого своеобразного перемирия у них все будет хорошо. У всех троих.