Огонь подкрался к её пальцам, обхватил волосы и загорелся с новой силой. Глаза Алисы смотрели на неё. Из них лились слёзы, она просила о помощи, но Сесилия могла только прятаться и зажимать рот руками, чтобы не выдать себя. Алиса всё равно мертва, надо спасти хотя бы себя. Тень оборачивается, смотрит на неё тёмными глазами и тянет руки. Сесилия Уитмор просыпается холодном поту.
Сесиль устаёт, не понимая, на кой чёрт ей сдался переезд в этот город, из которого она сбежала. Раньше Барселона была чем-то потрясающим воображение тогда ещё совсем юной девушки. Сейчас она на десять лет старше, и в голове крутится лишь одна мысль: это очень, очень плохая затея, и она обязательно в этом убедится, когда настанет момент. Сесилия молится, чтобы он настал как можно позже.
Мебель, сама квартира — всё совсем не новое, но в вроде бы хорошем районе. Соседи есть, и их предостаточно, но Сесиль познакомилась только со старушкой, живущей этажом ниже, и студентом из квартиры напротив. Младше на лет шесть, он уже успел предложить свою помощь с чем-либо и даже пригласил на ужин. Может, что-нибудь у него да получится, с таким-то упорством. Вот только не с ней.
Сесилия начинает разбирать вещи только к половине одиннадцатого, а после приходит осознание, что холодильник мертвецки пуст. Стучится к студенту, уточняет адрес ближайшего круглосуточного, вежливо отказывается от сопровождения и, прихватив кошелёк, уходит.
Вообще, в компании было бы намного спокойнее, думает она, пройдя половину пути. За углом её встречает чья-то тень, от которой в горле застревает ком. Она с опаской светит фонариком, молясь не быть найденной утром каким-то бегуном уже мертвой. Но вот под свет попадает кошачья мордочка, а под ней… Это что, мусорный бак?
Сесилия выдыхает с облегчением, мысленно обругивая себя на всех известных ей языках. Чёрт, Уитмор, ты уже не маленькая, так почему?
В следующий раз она пойдет не одна. А может пойдет днём. Или лучше остановиться на доставке?
Девушка за прилавком мило улыбается, несмотря на поздний час и мешки под глазами. В магазине больше никого — причина, по которой Сесилия позволяет ей себя разговорить. Дежурные фразы сменяются доброжелательными взглядами, и только спустя пятнадцать минут Сесилия вспоминает о не разобранных вещах, вежливо прощается с кассиршей и выходит на уличную прохладу.
— Надо было соглашаться, — в который раз она повторяет эту фразу, вглядываясь в темноту дороги, нервно кусая губы и осматриваясь по сторонам. В груди нарастает тревога. Как выяснится позже — чтоб не расслаблялась.
Последующие две недели были забиты с утра до ночи. Дневная смена в государственной, быстрый перекус или его отсутствие, вечерняя смена в частной клинике, пару часов на сон. Смена, перекус, смена, сон. Сесилия не особо жалуется: за годы на медицинском из статиста ты превращаешься в сверхчеловека, выживая на кофе и какой-то энергии вселенной.
За продуктами выходит раз в два дня, берёт немного, зная, что времени поесть у неё почти нет. Парень из квартиры напротив всё меньше появляется в поле зрения, но стабильно каждые два дня ходит вместе с Сесилией в магазин.
С кассиршей они тоже налаживают контакт. Выяснилось, что она и этот студент учатся на одном и том же факультете. Они втроём на удивление быстро находят общий язык, на удивление часто начинают собираться на выходных. Сесилия подмечает, что с ними на удивление комфортно и спокойно. Такого тёплого чувства она не испытывала лет десять. Они так по-домашнему уютно проводят время, что у неё сжимается сердце. Рано или поздно это закончится, и, несомненно, причиной этого конца станет она.
Колокольчики над дверью звенят, впуская Сесилию и Эрика. Оба уставшие от вечерней смены и приходят в круглосуточный с двумя целями: забрать с собой Марию и как следует напиться.
Мария разговаривает с начальницей, пока Эрик задумчиво бегает глазами по разным этикеткам за стеклянной дверцей холодильника, а Сесилия выбирает закуски. Когда её снова просят взять определенный сыр, колокольчики звенят ещё раз. Сесилия никогда не была мнительной, но в этот раз по венам про бегут искры, и она чувствует какое-то напряжение, буквально за соседним стеллажом. Эрик снова зовёт её по имени, и тогда-то на её затылке рисуется красная мишень. И почти сразу в самое яблочко попадает что-то очень тяжёлое.
Чьи-то приближающиеся шаги, чей-то колющий взгляд на спине — всё это иглами пронизывает её тело, обвивает тугими верёвками, что затягиваются в петлю. Холод по позвоночнику и на пальцах. Дыхание перехватывает — петля натягивается, когда она оборачивается на своё имя и знакомый голос.
Нет. Нетнетнетнетнет.
Блять.
— Сесилия? — чужие глаза заглядывают в её, дрожат колени и она в ужасе смотрит в ответ. Не стоило этого делать. — Сесилия Уитмор?
Тебе кажется. Перекрестись и ступай с Богом, куда шёл. Пожалуйста.
— Это и вправду ты.
Узнаёт.
Уже в квартире Эрика ей учиняют допрос: откуда она знакома с Армандо Торресом, гангстером, работающим в порту.
— Старый знакомый. Не ожидала встретить его, — она делает долгий глоток, выигрывая себе минутку.
Ложь. Мир тесен, она знала, что рано или поздно встретит Армандо и всех остальных, но не думала, что так скоро. Когда её перенаправляли по работе в Барселону она искренне надеялась, что сможет избегать прошлого как можно дольше.
Опасно. Очень опасно. Армандо видел её, знал, что она здесь, а вслед за ним узнает и тот, от кого она и сбежала из своего родного города. Десять лет игры в прятки должны пойти псу под хвост именно сейчас? Именно тогда, когда у неё, наконец, появилось что-то хорошее?
Блять.
Почему.
Мысли бегут одна за другой, пока её перегружает. Сложно. Она никогда не хотела подобных проблем в жизни. Она не просила Бога о поклоннике, управляющем наркокартелем вместе с семьёй и держащем в страхе всю преступную Каталонию.
Пальцы немеют, бутылка готова выпасть из рук, но её подхватывает Эрик. Кажется, он взволнован. Или напряжен. Или…
Она совершенно не понимает.
— Всё нормально, Сесиль.
Нет.
— Ты в порядке?
Нетнетнетнет, мы все в заднице — нам всем конец. Вам — из-за меня, мне — из-за одержимого мной ублюдка. Мы сдохнем.
Если Армандо всё разболтал. Если же нет — ещё есть шанс. Она может собрать вещи, прихватить деньги и просто свалить из этого чертового города. Мария и Эрик останутся в безопасности. А она просто нажмёт на кнопку «продолжить» и счет времени игры возобновится. Сколько лет она продержится теперь?
— Сесилия?
Она зависла?
— Я в порядке, правда. Просто немного… удивлена.
Сколько там стоят билеты в Италию?
— Дядюшка Армандо появился только ещё один раз. Больше он не приходил. Можешь не переживать, — Мария гладит её по спине, пытаясь хоть как-то успокоить подругу. Эрик выгибает брови.
— У вас была ссора?
Естественно была, даже Мария успела это понять раньше тебя, Капитан-очевидность. Не с самим Армандо, но да.
Сесилия уже не знает что отвечать. Просто кидает что-то из разряда «я приду» и пьёт. Прикидывая в какую сумму и какое количество нервов ей обойдётся увольнение и очередной переезд.
На следующий день она допускает самую большую ошибку. Она не собирает вещи, не подаёт заявление об уходе, не покупает билеты — куда она хотела? в Милан? — с намерением возобновить прятки. Она. Идёт. В круглосуточный.
Так легко поверить в то, что её никто не поджидает? Сесилия, иди проверь голову, оно тебе надо.
Она могла бы попросить ребят пойти с ней, но Мария даже отпросилась с подработки ради завтрашнего экзамена. Ей не стоит их дёргать, верно? Именно поэтому она идёт одна. Не стоило.
Уличные фонари один за другим перегорают — плохой знак. Темнота закрадывается под глаза, не даёт нормально вздохнуть. Следовало остаться дома. Тревога бьёт в спину, душит, и Сесилия правда хочет кричать. Не совсем понятно, зачем, может, чтобы просто почувствовать, что её услышат. Что к ней придут на помощь.
Парковку освещает только вывеска магазинчика, бьющая неоном в глаза. Место занимает машина — слишком красивая и дорогая для подобных продуктовых. Здесь точно что-то не так.
Мне следовало остаться дома.
Стёкла тонированные, и это напрягает ничуть не меньше. Сесилия кусает губы и с опаской звенит колокольчиками. Или безопаснее было бы развернутьс? Старается улыбаться кассирше, отходит к самым дальним стеллажам. Надо придумать, как сбежать, если что-то случится.
Больше выжидает, чем выбирает. Стоит под неприятным взглядом кассы. Её наверняка хотят поскорее выпроводить. Никто так и не появляется. Может, той дорогущей тачке есть объяснение, никак не связанное с ней? Было бы хорошо.
Не торопится с выходом. Видит сквозь стекло — на улице кто-то есть.
Нет, блять, пожалуйста. Кто угодно, но не он.
Господи.
Звенят колокольчики. То, что должно случиться, она не может предотвратить.
У машины стоит мужчина. Высокий, хорошо сложенный, с красиво уложенными черными кудрями. Сесилия сказала бы, что он в её вкусе, но конкретно этот — нет. Он курит, на неё не смотрит, взгляд куда-то далеко в сторону. Почти проходит мимо, ликует, что осталась незамеченной.
Рано.
— Армандо сказал, что ты сюда заходила. Я ждал тебя каждый вечер, но ты не появлялась, — щелчок зажигалки, он выдыхает дым. Она хочет уйти, но не может. Такой знакомый голос, разве что взрослее. Медленно оборачивается, видит его лицо. Дыхание перехватывает. Он улыбается и смотрит на неё так, что сердце может её предать. — Я скучал, Сесилия. Давай выпьем?
Сесилия не понимает, как так вышло. Она планировала рвать когти, лишь бы избежать с ним встречи, но стоило им пересечься, как ноги сами повели её к дверце машины. Всё как в тумане, но стоит ей вновь моргнуть, Уитмор понимает, что они в каком-то дорогом месте. Столик у окна единственный, вино на вид дороже почки, а глаза напротив нежные-нежные, настолько, что она разрывается между желанием улыбнуться и выблевать несостоявшийся ужин.
— За десять лет ты не сильно изменилась, — Сесилия почти отвлекается от потрясающего вида на ночную Барселону. Башня возвышается над остальным городом, улицы внизу горят, сами они высоко… Высоко? В Эшампле все здания не очень высокие и идеально построенные; те, что внизу — нет. Из одной башни смотреть на другую? Она в Олимпийском порту? Какого чёрта, это не её район. Он специально увёз её сюда, скотина. Видит в окне море, как он нагло щурит глаза и улыбается, будто притащил на свидание.
— Как как ты поживала?
— Не с тобой мне это обсуждать, — шипит, упорно смотрит на его отражение. Оно так красиво растворяется в городских огнях, как наркотики тоннами исчезают из подвалов его семьи и заменяются красивыми купюрами. Вот бы и он так же растворился и исчез из её жизни.
Он даже не обращает внимания на грубость. Ласково обводит профиль взглядом, наливает им вино, пододвигает к ней бокал. Она на автомате пьёт всё, что есть — с пустым бокалом пришла уверенность, она готова говорить ему в лицо.
— Какого чёрта, Энрике? Почему ты никак не отстанешь?
Улыбка снисходительная, бесит. Откуда-то играет расслабляющая музыка, вроде джаз, она в этом не сильна. Видимость свидания усилилась, и Уитмор сжала бокал.
— Наша первая встреча впервые за десять лет, и ты хочешь сказать именно это? — вино льётся в бокал как из рога изобилия. Энрике Гарсия-Маркес идеально вписывается в обстановку — красивый, элегантный, до неприличия богатый, он представляет это всё собой, и ему идёт.
Сесилии — нет.
— Я не хочу с тобой говорить.
— Ты уже это делаешь, дорогая. Неужто не скучала по мне? Мы были так близки, — он обиженно корчится, — но ты сбежала.
Она залпом опустошает бокал, смотрит с яростью.
— Угадай, по чьей вине.
— Я тебя как-то обидел? Сесилия, надо было обсудить это тогда, а не после десятилетия пряток… В Англии? Ты же там на врача училась все эти годы, верно? Не важно. Я мог бы загладить свою вину, — поднимает бутылку, наливает ещё; глаза цепляются за этикетку, она усмехается. Маркес-де-Рискал, серьёзно? делать больше нечего, как добро семьи растрачивать? — если бы ты сказала тогда. Ты ведь знаешь, я…
Да, она точно знает, что он хочет сказать, и именно поэтому снова выпивает всё одним залпом. Перед глазами всё начинает плыть, но она всё ещё трезва.
— Не надо…
— Я люблю тебя, — сердце бьётся быстро и непонятно, что тому виной: погребённое счастье или страх. Возможно, всё вместе. Энрике всё ещё глазами в её, и в очаровательно ядовитых зелёных радужках отражается вся правдивость его слов.
Плохо. Опасно.
— Я люблю тебя, Сесилия, и тебе это известно. До сих пор, очень сильно.
Сесилия правда не понимает, за что ей такое наказание.
— Я люблю тебя, — он снова повторяет это, тянет к ней пальцы. — Я готов сжечь весь мир ради того, чтобы согреть тебя.
Чужая рука на запястье сжимает крепко, будто подтверждая слова. Сесилия никогда не сомневалась — он правда может.
— Именно поэтому ты начал с Алисы?
Да, она ждала эту реакцию. Наблюдать, как его глаза становятся шире, как к нему приходит осознание, как слабеет хватка на её запястье. Губы Энрике дрожат, он лепечет какую-то чушь, прежде чем заговорить по-человечески.
— Откуда… Так ты знала? — до него доходит, он отпускает чужую руку и растерянно смотрит в бокал. — Поэтому…
— Да, — свободный участок кожи бьёт током, пока от зубов отлетает единственное слово.
Она предпочла бы не знать: они с Энрике действительно были достаточно близки, влюблены, но смерть лучшей подруги заставила её бежать, сдерживая крики и слёзы.
Десять лет назад, когда они только-только стали совершеннолетними. Алиса Ренье, лучшая подруга Сесилии, после вечерней посиделки забыла свой телефон. Уитмор пошла за ней и тут же спряталась за ближайшую стену, давя в себе крик ужаса. Ладонь болела от укуса, но это было не важно. Стало ужасно холодно и плохо.
Энрике только что убил Алису.
Она только мельком смогла всё увидеть. Только то, как блеснуло лезвие и исчезло в её плоти, оставляя красные пятна на дороге и одежде. Затем послышался грохот падающего тела.
Пожалуйста, хватит.
Возможно, её глаза уже застекленели. Она медленно остывает, её утешение и радость в плохие времена.
Пусть это будет плохим сном.
— В багажник её, — Энрике щёлкнул зажигалкой, она это слышала. Холод в голосе, она чувствовала. Нет-нет-нет, он ведь совершенно другой, милый и заботливый, верно?
Так почему?
Пожалуйста, хватит.
Слёзы лились по щекам. Так не должно было быть. Никогда. Кожу обожгло, сердце сжалось, в груди нарастала боль.
Когда её труп положили в багажник, Сесилия не могла сидеть на месте. Ей было страшно, хотелось убежать, её ближайшую подругу только что проткнули ножом. Она хотела зарыться в подушку и проплакать ближайшую бесконечность. Но зачем ему понадобилось её тело? Скрыть улики, ясное дело.
Лучше бы не знала.
Небрежно кинув её тело на гору мусора, он вздохнул. В ночной темноте сверкнул огонёк зажигалки, и тогда её охватила паника. Рвануть вперёд и выбить огонь из его рук? Он может и её убить.
— Прости, Алиса, — не делай этого. — Это всё Сесилия. Не беспокойся. Я о ней позабочусь.
С её губ чуть не сорвалось громкое «нет». Пожалуйста, не делай этого. Ты итак уже убил её. Оставь хоть тело, дай похоронить как христианку, как сама Ренье и хотела.
Зажигалка упала, куча загорелась. Заплясало адское пламя. Жарко, больно. Энрике стоял, в его глазах наверняка отражался этот костёр. Медленно огонь поднимался по разным тряпкам, кускам дерева и всего, что лежало в этой горе. Подпалились волосы, пламя коснулось руки Алисы. Тело медленно исчезало за пляшущими языками. Сесилия отвернулась, осела на землю, согнулась и тихо зарыдала. Зажимала рот рукой, непонятно, слёзы по ней стекали, или кровь. Что-то горячее, заглушавшее её всхлипы. Треск огня отдавался в ушах болью и голосом Алисы. Он говорил бежать.
И Сесилия сбежала, тихо, чтоб остаться незамеченной, не попасться Гарсия, выжить. Собрала вещи и исчезла. На утро её не смогли найти ни родители, ни друзья, ни Энрике.
— Да, я знала, — снова шипит, смотрит в глаза, чувствует что-то теплое в уголках. — Зачем? Почему ты это сделал? Нам было хорошо: я, Алиса, ты…
— Именно, — он тяжело вздыхает, почти рычит. Сесилия подается назад, видя в темных, почти чёрных глазах что-то страшное, которое готово выйти, перевернуть если не весь город, то столик уж точно, впиться ей в глотку и, возможно, убить. — Ты, Алиса, и только после этого я. Мы ведь любили друг друга, верно? Но между нами стояла она, не давала быть ближе. Я сделал это ради нас!
Какого, блять, нас? Ты серьёзно с ума сошёл? Алиса как могла поддерживала «нас», а ты решил, что она «нам» мешает.
Перед глазами всё мутнеет, в ушах смешиваются голоса Энрике и Алисы. Он что-то подмешал. Неудивительно — у него подобного добра валом.
— Я обещал ей, что позабочусь о тебе. Надо наверстать упущенное за десять лет, Сесилия, — он подходит к ней, обхватывает талию и ноги, поднимает на руки и несёт к выходу. Язык заплетается, вместо «не надо» и «куда ты меня несёшь» она издаёт какие-то нечленораздельные звуки, слабо хватается за лацкан его пиджака, но пальцы слишком слабые. Рука соскальзывает, обвисает, как у тряпичной куклы.
Лифт опускается долго. Её аккуратно укладывают в машину. Куда они едут? Проходит, наверное, чуть меньше получаса. Мысли сменяются так быстро как могут, сердце колотится неистово.
Останавливаются, кажется, у отеля. Энрике снова берёт её на руки, несет к дверям. Водитель спешит разобраться у стойки регистрации. Судя по тому, как уверенно Гарсия шагает к лифту, как быстро от водилы отлипают и он протягивает ключ от номера, всё это спланировано.
Уже в лифте до неё дошло.
Снова неразборчивый лепет и успокаивающие слова, за которые хочется только вмазать, да посильнее. Выглядит так, будто его заставляют, хотя сам наверняка только этого и ждал. Паршивая у тебя любовь, Энрике. А может и нет; может быть дело в её хреновом проявлении.
Двери лифта, а затем и номера открываются. Он аккуратно укладывает её на кровать, щёлкает затвором, и смотрит на неё. От этого взгляда ей хочется исчезнуть. Сожаление напополам с желанием, диким голодом.
— Моя семья с радостью примет тебя, Сесилия, — он нависает, сдержанно касается губами линии подбородка. Она может только издать смешок. Идея с любовью хорошая, исполнитель чутка подводит лет десять, передайте тем, кто выше. Он вновь целует её, оставляет дыхание и парфюм: ближе к уху, на веках, скулах. Наконец, останавливается, завороженно смотрит на губы. — Люблю тебя. Я могу…?
Как только к ней вернётся контроль над телом она первым делом разукрасит его лицо, а потом соберет вещи и больше не вернётся в этот город.