Когда Ёсан, вернувшись из душа, переступил порог темной спальни, сразу почувствовал: похолодало. Что-то изменилось, неуловимо — но разительно. В полупрозрачном сумраке, в синих очертаниях знакомых предметов витали сомнения, не менее, кажется, осязаемые, чем сам Минги, все еще в халате Юнхо — за неимением вариантов.

Перекладывал из руки в руку толстовку, ту самую, которую не так давно предлагал в качестве маскировки. Явно нервничал.

Настороженность. Тихая паника.

От этой перемены даже спокойному Ёсану стало ощутимо не по себе.

— Я… пойду?

Отлично. За четверть часа, пока Ёсана не было, Минги успело накрыть отдачей — со всеми прелестями вспыхнувших комплексов, неуверенности, страха отторжения… Ёсан осторожно шагнул ближе к замершему Минги, погруженному в печаль мучительных сомнений и принятия. Ощутил укол совести: знал же — будет больно.

Вся обстановка знакомой комнаты казалась чужой; Ёсан осматривался так, будто впервые все это видел. Так, словно оказался на месте Минги… От протянутой к нему руки Минги не отшатнулся, а Ёсан не сказал бы, что ему самому — проще. Даже если вида не подавал.

— А ты… хочешь?

Моргнул, коротко, в непонимании.

— Чего?

Нужно было немного потянуть время. Дать обдумать. Поэтому Ёсан осторожно свернул провокационный наряд в тканевый пакет для прачечной. Туда же отправились и оба чулка.

— Идти.

Тишина, глубокая тишина пролегла пропастью, еще немного — и по ней пойдут трещины, которые не заклеишь и не залечишь. Самые страшные, когда еще — по живому.

Ужас — от прикосновения или от того, что оно может никогда не состояться.

Тонкий лед. Изморозь — по еще горячим, еще не остывшим простыням. Взгляд, слишком мягкий, слишком беззащитный — в сторону.

— Я не знаю…

Ёсан почувствовал его — страх отчуждения, — так, словно он был осязаем. Посмотрел внимательно на Минги, опустившего взгляд в колени. Знакомо. Очень знакомо.

Не пойдёт. Так — не пойдёт. Ёсан, наскоро облизнув пересохшие губы, скользнул мимо Минги, обходя его кругом, устраиваясь прямо на кровати, совсем рядом.

— Скажи мне правду.

Мягкий тембр, спокойные, нетребовательные интонации. Но — уверенность, как манифест, что Ёсан совершенно серьезно не собирался отдавать Минги какому-то там страху или сомнениям. Еще чего. Сколько раз ему намекали, а то и прямо говорили, что пора бы стать хоть немного жадным…

Ладонь — теплая и все еще, несмотря на душ, кажется, пахнущая смазкой со слишком ярким ягодным запахом, — осторожно легла на плечо Минги.

— Скажи…

Нельзя ведь прятаться вечно. Ёсан придвинулся чуть ближе. Поделиться теплом. Пусть уже скажет. Нет — значит, нет.

Бывает.

Минги повернулся, все еще комкая в ладонях и без того измученную толстовку, не зная, куда девать и ее, и себя. Взгляд — виноватый. Произнес, шепотом, явно — подавляя волнение:

— Хён… Я не хочу уходить.

Понимал ли Минги, о чем говорил? Думал ли о последствиях? Понимал ли, что виноват будет все равно не он — а Ёсан, как старший?..

На выдохе, собравшись, Ёсан перебросил ногу через колени Минги так, чтобы оказаться лицом к нему. Совсем близко. С трудом фокусируя взгляд, Минги пробовал разглядеть выражение его лица — и не выходило.

Что-то новое, странное, огромное по силе пробуждалось внутри, и Минги стало страшно. Не баловство, не социально одобряемый скиншип, не тайная подростковая влюбленность в маленького и симпатичного хёна…

Пальцы Ёсана, ладони Ёсана — на лице, легко касались губ, сбегая к плечам по шее, по подбородку, мягкими, недоверчивыми движениями — опасаясь реакции.

Но если уж идти — то до конца.

Короткий поцелуй. Без нажима, без намеков. Без продолжений.

— А сейчас?.. Всё ещё не хочешь? — Шепот, истончаясь, глушился воротником рубашки, куда зарылся губами Ёсан. Маленькое смертоносное дитя вампиров…

Остаток фразы, конечно, так и остался непроизнесенным.

— Не хочу, — подтвердил Минги свои серьезные намерения. Ёсан одобрительно усмехнулся, прямо в его шею, вызвав волну мурашек, и получил хлопок по бедру — Минги тоже боялся щекотки.

Рассмеялся и тут же зажал себе рот руками — и вызвал уже волну смеха, неловко подхваченную им самим. Ледяной страх, заполнявший темноту комнаты, огрызаясь всполохами сомнений, отступал.

Самым кончиком носа Ёсан провел по коже, едва касаясь шеи, скулы, века… Под руками, под горячими ладонями, под кожей бился пульс такой оглушительной силы, что слышали — оба.

Легкий толчок в грудь — и Минги повалился назад, навзничь, понимая, что пути назад нет — да и кому он нужен. Чуть прикрыв глаза и ощущая только тяжесть — Ёсана в районе собственных бедер, — он чувствовал, как тяжко и настойчиво колотится сердце, как непристойно и неистово тело желает прикосновений. Не веря собственным рукам и глазам, он притянул к себе Ёсана — за отвороты мягкого халата.

— Всё, что ты пожелаешь, — еще раз произнёс он, набравшись смелости и в тот же момент покрываясь испариной, в самые губы хёна.

Еще один одобрительный смешок.

Опираясь на руки, Ёсан подтянулся чуть поближе, к самому животу Минги, приподнимаясь и будто невзначай соприкасаясь с обозначившейся под халатом выпуклостью. Распахнув глаза и стараясь справиться с дыханием, Минги наблюдал, как скромный и хорошо воспитанный Ёсан развязывает узел пояса так же изящно и неторопливо, будто… Да он все так делал, к чему бы ни прикоснулся, — но решительно и настойчиво.

Пути назад не было. Пушистые концы пояса оказались разбросаны по кровати. Не спеша — некуда! — Ёсан развел в стороны и полы халата.

Искрящееся предчувствие закружило голову, тяжелый пульс, разгоняясь, рвано гудел в ушах, и от осознанной медлительности Ёсана волны мурашек — стыд пополам с острым, жгучим желанием, — прокатывались по спине. Минги едва перевел дыхание, облизывая губы, не решаясь предпринять никаких ответных действий. Он пока вообще с трудом соображал, что дальше, из-под опущенных ресниц наблюдая за действиями Ёсана. Сколько раз он подглядывал исподволь, не желая того, за Ёсаном на репетициях и в гримерках, наблюдал, «залипая» так, что другим приходилось толкать его, чтобы Минги отвлекся. Знал, что даже не жаловавшийся на внешность Хонджун слегка завидовал младшему коллеге, а Юнхо и вовсе прямо сообщил, что если бы Ёсан был девушкой, то Юнхо бы за ним приударил…

О да, Ёсан — очень симпатичный, хоть и не девчонка.

Если бы Минги мог рассуждать трезвее, возможно, его бы что-нибудь в этом силлогизме да смутило. Но в данную конкретную минуту его не беспокоили такие мелочи — потому что красивый до боли Ёсан, по-прежнему не торопясь, грациозно, как умел только он, поддразнивая языком, соскальзывал поцелуями все ниже и ниже, к животу, сжимая ладонями бедра Минги, не давая ему пошевелиться или как-то еще удариться в позорную для настоящего мужчины панику.

Острое и мгновенное желание — как удар в нокаут, выбило волю и землю из-под ног. Тугой и жаркий узел собирался где-то внизу живота. Поцелуи — невзначай, осторожные, но уверенные движения, дразнящие, одновременно нервировали и заводили — до одури, и, к тому моменту, как Ёсан коснулся губами живота Минги, явно собираясь следовать ниже, Минги был готов на многое, только бы он не останавливался… на всё, что Ёсан пожелает.

Ощутив прикосновение к напряженному до каменного члену, Минги в ужасе и восторге одновременно зажмурился, кусая губы, чтобы не застонать — тишину все еще стоило соблюдать ради спокойствия Юнхо, да и просто всеобщего блага. Но сил сдерживаться не было, и Минги сдавленно выдохнул, часто моргая, вцепившись в простыни и не решаясь посмотреть вниз.

— Тш-ш-ш… — донесся до его ушей невесомый шепот.

Рука Ёсана теперь сжимала его почти полностью, чуть подрагивая, и влажный мазок языка — по головке, вызвал очередной сдавленный стон. Что он намерен с ним сделать, этот тихий отличник с внешностью мраморной статуи?..

— Я хочу тебя, принцесса, — тихий, но не терпящий возражений голос Ёсана завораживал, обезоруживал, отнимал силы для любого сопротивления. — Именно так.

Собственно, силы и слова закончились у Минги на моменте, когда губы Ёсана обхватили влажную головку, чуть втягивая, и двинулись ниже, по гладкому стволу. Застонал — в прикушенную губу, понимая, что теряет остатки самообладания. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он попробовал чуть податься вперед, навстречу сводящим с ума губам и языку. Горячие ладони вновь легли на бока Минги, удерживая его — вовремя…

— Тише… Тише… — от звука этого блядского голоса Минги едва не сложился пополам, кончая фонтаном — куда придется. Но руки Ёсана все еще держали его — и удерживали! — препятствуя слишком агрессивным движениям.

Минги было уже совершенно до лампочки, какого пола, расы и возраста Кан Ёсан. Потому что он балансировал на волоске от того, чтобы оказаться разложенным поперек этой самой кровати, и без того повидавшей за один вечер, и — оттраханным до потери сознания. Минги было совершенно все равно, что у него не так чтобы много опыта с живыми людьми — он бы разобрался в процессе… Минги было абсолютно без разницы…

Руки — все еще держали, и держали крепко, пока Ёсан, чуть ускорившись, двигался вверх и вниз, стараясь захватить как можно глубже, иногда — наоборот, едва касаясь плоти, обегая напряженным кончиком языка самый край головки, дразня, задевая уздечку. Ритм дыхания ускорялся с ним, подчиняясь, и Минги в ужасе понимал, насколько ему это нравится, насколько он хочет, чтобы это было именно так.

Как пожелает Ёсан.

Не справляясь с дыханием, Минги вскинулся, все-таки, вопреки собственному запрету, бросив взгляд на восхитительно, безумно возбуждающую сцену: Ёсан, обеспокоенный, тоже приподнялся, оставив пока свою игрушку без внимания, всматриваясь в лицо Минги. А тот отчаянно боролся с искушением подмять Ёсана, вот этого самого Ёсана, с алыми, как вишня, губами, чуть припухшими, с покрасневшими уголками, со сползшим с одного плеча дурацким халатом какой-то задротской расцветки, под себя, сейчас же, немедленно — и гори оно огнем.

Улыбка Ёсана. Торжествующим, безудержно восхищённым взглядом, вот этим самым, вишнёвым ртом, только что беззастенчиво ласкавшим его.

— Бля… — тихо выдохнул Минги, откидываясь обратно на горячую и влажную от пота постель, понимая, что, в общем, уже — всё, и никакой хён ему не помешает и не поможет кончить.

Но Ёсан не дал ему такой возможности — слишком рано, — и, вернувшись к прерванному, сжал пальцами основание члена, вновь вбирая его в рот, в глотку, как можно глубже — только гораздо медленнее, так, что легко было рехнуться, и Минги едва не взвыл от несовпадения ритма. И вновь — пришлось подчиниться, сдерживая стоны, сцепив зубы, сжимая простыни и отчаянно желая вставить Ёсану — на всю гребанную длину, которая не помещалась в его изящный ротик.

Долбанные обещания… Всё, что Ёсан пожелает…

Минги за прошедшие годы, естественно, успел усвоить, насколько красив его хён. Какими глазами смотрят на него поклонницы, обожатели, сотрудники, да что там говорить — и одногруппники… Только вот не отменить и того, что Ёсан был азартен в игре и настойчив в достижении цели. Не останавливался — ни перед чем.

Оставалось смириться — Ёсан получил то, что хотел, и не собирался отступать.

Оторвав руку от простыни, Минги, едва понимая, что делает, запустил пятерню в густые волосы на затылке Ёсана, чуть потянув назад — в отместку или в наказание. Но тот даже внимания не обратил — слишком был близок к счастливому завершению, останавливал себя — нарочно, потому что принцессы — прежде всего. Увлекшись, он скользил губами по головке, помогая себе ладонью, сжимая все чаще, выслушивая бьющийся пульс, играя с ним, подгоняя.

— Хён, я…

Минги буквально почувствовал эту вампирью улыбку, понимая, что сейчас испачкает ее — самым грубым и грязным образом. Что больше всего на свете он хотел увидеть это личико мраморного ангела — в следах его самого, в разводах семени, хотел торжествовать над ним, хотел его — себе, для себя, раз и навсегда, и был бы самым счастливым в мире извращенцем, если бы ему позволили поцеловать эти запятнанные губы.

— Да, принцесса. Не стесняйся.

Выгнувшись, подаваясь бедрами вперед, под собственный стон — короткий, всего лишь имя, — пульсируя в бешеном ритме, толкаясь в руки Ёсана, выплеснул густую струю, — поток за потоком, не рассматривая, куда именно, зажимая себе рот руками, обещая себе — и Ёсану, — мысленно, что доберется до него, и пусть помилует его небо, когда доберется…

Помнил — слабо, — руку Ёсана на груди, прямо поверх яростно колотящегося в грудную клетку сердца. Помнил, как не мог привыкнуть к головокружению и плавающим вокруг очертаниям предметов — и еще каких-то цветных пятен, потому что слишком яростно зажмуривался. Помнил эхо собственного шепота «Ёсан-аааа» в ласковую и сдержанную улыбку хёна, после прижавшегося к его плечу покрытым испариной лбом. Помнил, как болела рука — там, где была прикушенная кожа, — и как еще пару дней носил тяжелые браслеты и одежду с длинными рукавами — на всякий случай.

Помнил, каково это — быть самой счастливой принцессой в мире.

***

Халаты Юнхо и Ёсана пришлось отправить во все тот же пакет для прачечной.

— Ю-ю будет недоволен, — шепотом прокомментировал Минги, глядя, как Ёсан, успевший переодеться в пижаму, упаковывает их.

— На кухонном столе записка для тебя.

— Для меня? — Минги удивленно уставился на Ёсана — ему с трудом давалось будничное общение — теперь. От свежих еще воспоминаний слабели колени. Никак не удавалось выкинуть из головы…

Но записка… Неужели Юнхо проболтался? Они с господином менеджером, судя по всему, неплохо завершили вечер — заказанными крылышками в китайском соусе и еще какими-то вкусными штуками — по крайней мере, их аромат здорово перекрыл гарь от экспериментов Юнхо.

— Ага. Просит забрать часть еды с собой. — Ёсан улыбнулся, едва уловимо, одними уголками губ, и сердце Минги взмыло куда-то к окончательно улетевшей крыше, — Ты ведь не ужинал…