Они не говорят об этом.
О любви, о чувствах, о желаниях. В этой квартире в многоэтажке-муравейнике говорить о подобном табу, как и о прошлом. Вспоминать горечь поражения, собственные ошибки, минуты слабости, трусости и глупости. Пресловутое добро всегда побеждает жалкое зло, а то, что они были именно «жалкими» Саурон больше не сомневался. Он намного быстрее прошел стадии принятия неизбежного, в отличие от своего сожителя.
Находиться на одной территории с Мелькором было тяжело ещё в Утумно, а уж в современной Англии тем более. Упрямый, как осел, гордый и властолюбивый. Если раньше, когда-то давно, когда его ещё звали Артано, а каждый в Валиноре звал Майроном, Саурону нравилась непокорность и величие Темного Владыки, то спустя время это начало дико раздражать. Он тогда, будучи совсем юный, влюбился безвозвратно в этот самовлюбленный нрав, в эту силу, в хищную улыбку и властный взгляд, а потом думал — какой же он идиот.
Не то чтобы его чувства остыли, но он явно устал… Устал любить молча и думать о том, что это все невзаимно. Устал от неопределенности их отношений, от близости, от повседневности и серости каждого дня, от ворчания и подколов бывшего владыки, от дождливой погоды, от запаха сигарет и терпкого алкоголя посреди ночи, от старого джаза за стенкой, что играл у соседа по вечерам, от тяжести колец на тонких пальцах, от синяков под глазами и вечного недосыпа. Спать просто невозможно — снятся драконы и Средиземье, тролли и орки, кровь и огонь, эльфы и проклятые хоббиты. Его тошнит от этих снов, а может из-за перепитого алкоголя. В любом случае утро он встречает одинаково, склонившись над унитазом, чувствуя, как сильная рука держит его за волосы, пока Саурона выворачивает на изнанку. А потом он собирается на работу, стряпая завтрак на двоих.
Вечером он всегда возвращается с бутылкой чего-нибудь крепкого, слушает острые подколы Мелькора, закатывает глаза и закрывается на кухне, пьет до беспамятства, потом доползает до постели, кутаясь в одеяло и чувствует, как грубая ладонь, мягко поглаживает его по спине, потом зарывается в огненный вихрь волос, перебирая их. Саурон засыпает быстро под эти ласки, не понимая толком снится ему это или нет, потому что ощущения слишком нереальные для того, чтобы быть правдивыми.
Но сегодня он возвращается с пустыми руками, падает на кресло в гостиной в верхней одежде и в обуви. Мелькор сидит напротив, закинув ноги на журнальный столик, лениво листает книгу и даже не обращает внимание на него. Только спустя минут семь спокойно интересуется.
— Так и будешь сидеть?
Саурону много хочется сказать, но он помнит это пресловутое табу. Он любит, но ему надоело любить, он хочет начать все заново, не ощущать эту бренность бытия, но он устал. Ему хочется высказаться, поделиться, парень желает, чтобы его выслушали за все миллионы, миллиарды лет… Он просто…
— Давай разойдемся, — Саурон прикрывает глаза.
Он больше не его ученик, не соратник, они не друзья, не любовники, не враги, так… Просто те, кто прошел все дерьмо мира плечом к плечу, пережив расставание, одиночество, боль и потерю.
Он слышит, как захлопывается книга, чувствует, как Мелькор убирает ноги с журнального столика, садится прямо и начинает сверлить его тяжелым взглядом. До костей пробирает.
— Что ты сказал? — в голосе металлические нотки, хоть звучит он холодно и отстранено.
— Поживем отдельно друг от друга, — глаза открывать не хотелось, мурашки итак бежали по коже. — Сменим обстановку.
— Ты сопьешься. — Мелькор вздохнул и откинулся на спинку кресла, судя по звуку
Он хочет возразить, но Моргот ведь прав. Наверное, он будет больше пить, чтобы ещё лучше спать, а на утро страдать, возможно, он даже забьет на работу.
— Кажется, у людей это называется депрессией.
— Я устал. — Саурон открывает глаза. Он сам нарушает это табу.
Мелькор морщится, будто сожрал что-то кислое. Не язвит, не спрашивает отчего же он устал, понимает, потому что сам такой же. У него больше нет ни мотивации, ни цели, ничего, чем можно объяснить свое существование.
— Надо было оставить тебя в той башне, — выдыхает он, встает, отходит к окну.
— Зачем ты вообще за мной пришел? — на место апатии, как-то быстро приходит ярость.
Злит спокойствие собеседника до скрежета зубов. Саурон сам не замечает, как резко встает, как оказывается возле мужчины, как хватает его за плечо, как прижимает к стене. Со стороны это, видимо, смотрится забавно, ведь Мелькор тянет губы в усмешке. Саурон тоньше, ростом на голову ниже, но злющий, как стая драконов, только огнем не дышит.
— Мне может нравилось висеть там форме глаза? Я может видеть тебя не хотел?!
— Ты меня ждал.
На щеке Бауглира расцветает яркое красное пятно в форме отпечатка ладони, несколько царапин от колец. Звук удара отрезвляет, онемелость в пальцах отдается болью. Саурон смотрит на след от содеянного широко распахнутыми глазами, наблюдает, как мужчина касается воспаленной щеки, подбирает большим пальцем капельки крови и слизывает их.
Саурон понимает, что тот прав, что он ждал, долго, не теряя надежду до последнего. Пальцы дрожат, когда соприкасаются с воспаленной кожей Бауглира. Саурон тяжело вздыхает, делает шаг, прижимается лбом к чужому плечу, ведет рукой по маленьким порезам. Ненавидит себя.
— Бьешь ты также, как готовишь.
«Люблю тоже…» — думает он и прикрывает глаза.
Он не сможет уйти, ни сейчас, ни потом, но когда-нибудь Саурон обязательно найдет в себе силы любить громко, перечеркнув все их проклятые табу. А пока он глотает слезы и думает, что всё ещё не остыл.