Мадам Розье не отходила от мистера Реддла ни на шаг, практически преследуя, находя в его немногочисленных фразах столько скрытой боли, ее распирало от необъяснимой ревности к этому мужчине, которого она узнала так недавно, но не успела пока что познать. Винда подливает ему странный чай, не спуская глаз с недовольного господина, Том опускает взгляд, а она таращится на его длинные темные ресницы, они у него припущены вниз, что делает его взгляд совсем капельку грустным, но вся эта грусть рассеивается, стоит Тому Реддлу повести своей бровью, именно они придавали мистеру Реддлу какую-то первобытную жестокость. Он замечает ее безотрывный взгляд, поворачивается к ней, притягивая к себе чашечку с чаем. Винда ломала себе голову, гадая о чем же Том Реддл думает. Она использует невербальный «легилименс», на что мистер Реддл молниеносно одарил мадам Розье невероятной силы ответной волной, не впуская к себе в голову, после чего Винда роняет собственную чашку, и та разбивается, выплескивая чай на деревянный пол. Ее голова сотрясалась звоном, обжигалась болью. Какой же он болезненный, Винда слабо улыбнулась, а сама все думала о том, какую бездушную невербальную пощечину получила. Как же так? Мистер Реддл казался таким обездоленным и слабым, неужели все это неправда? Он сидел слева от нее, положив ногу на ногу, рассматривая то картины, то книги. Мистер Реддл такой длинный, у него крупная вытянутая ладонь, чашечка в его руке смотрелась очень маленькой и обиженной. Он все также упорно молчал, упорно ее игнорировал.

— О, Том, прошу, не отказывайте мне, — придвинулась к нему ближе, бестактно нарушая личное пространство, на что он только тяжело выдохнул, но ничего не сказал. Ничего и не собирался говорить, с ним такое впервые, вернее, — он давно не общался с другими женщинами, обычно это всегда какие-то знакомые. А эта совершенно незнакомая женщина, которая чуть не убила его, постоянно так и смотрит с выжиданием, будто он что-то ей должен. Она приблизилась к его щеке и поцеловала, затем поцеловала в ухо, выпуская свои руки, запуская их прямо на него, бессовестно напирая. Том выпускает из рук чашку, наблюдая, как она плавно опустилась на столик, все его мысли были о расставании с Британией. Теперь он во Франции. Полет выдался ужасным. Несносный Геллерт даже не догадался, что на территории маглов волшебники не смогут их арестовать из-за своей же секретности. Это был первый полет Тома на гигантском самолете, а потом ему стало плохо и захотелось неимоверно спать. Это все, что Том запомнил, а потом оказался здесь. В этой старомодной гигантской квартире. Присмотревшись, мистер Реддл был уверен, что данное помещение не одно, их множество, занимает не меньше чем целый этаж. Окна выходят на оживленную мостовую. Том чувствует, как настырная женщина хочет просунуть ему руку в штаны.

— А что если я женщина? — он сказал это и обернулся на мадам Розье, ожидая хоть какой-то реакции, но она только рассмеялась, залезая к нему в штаны, дотрагиваясь до его члена. — А что если я больной? — но Том продолжил. Никто и никогда так рьяно не хотел с ним близости. Наверное Винда Розье была сумасшедшей женщиной или бывшей проституткой, — думалось Тому. А она продолжила его расцеловывать, почти забираясь на него. Она странно посматривала ему в глаза.

— Что с вами? — она была поражена и даже где-то оскорблена, затем быстро отстранилась.

— Если я мужчина, то это не значит, что я мечтаю вставить свой член в каждую дырку, — он сложил руки на груди, будучи обиженным не меньше, ведь это так неприятно, когда тебя трогают за все места, когда ты этого не хочешь.

— Это значит, что вы гей! — гордо заявила.

— Это ничего не значит, — совершенно спокойно ответил, в глубине души удивляясь такой реакции. — Ничего.

Он ощущал себя опустошенным, холодным, безжизненным и совершенно бесстрастным, впервые в жизни понимая, как сильно ему не хватает утраченной семьи. Эти мысли в его голове прозвучали так странно, а ведь оказывается, у него есть семья.

— Я женат, — озвучил свои томные мысли, делая их в своих собственных глазах очень важными и первостепенными. Он опустил взгляд на свое кольцо, вытаскивая оттуда Воскрешающий камень, решаясь наконец-то встретиться с духом умершей жены. Том закрывает глаза и перебирает маленький краеугольный камушек в руке, думая только о том, как сильно ему бы хотелось побывать сейчас в другом времени. Он резко встал с места, оглядываясь по сторонам. Его утянуло в какую-то черную пустую комнату. Со всех сторон к Тому подступали мертвые души, которых было не счесть. И вот самый большой страх мистера Реддла сбылся. Они лезли через стены, пробирались через пол, падали с потолка, те самые люди, которых он убил много жизней назад, которых убил в этой жизни. И вот впереди всех он видит Мэри и Томаса Реддлов, которые с презрением подбираются все ближе, а за ними погибшая чета Блэк, которых он бросил гореть в собственном доме в Англии. Ни в чем неповинные, их так много. Тома кто-то хватает за руку, он оборачивается, видя очкастую девочку, которая все еще плачет, неужели это та самая Миртл Уорен? А среди всех смотрящих, он ощущает взор Генари, его отца Фрэнка, умерших приютских детей, погибших школьников Хогвартса, даже Хэпзибу Смит, даже ее домовика, родителей Гарри Поттера, старуху Гермиону Грейнджер, даже молодого Рона Уизли и еще много-много лиц, но не видит среди них своего ребенка. Том считает, что призраки не дают ей прийти, что они издеваются над ней, потому что дорвались до мести. Он видел их как наяву, живых, но очень бесцветных и чуть прозрачных, недовольных, злобных. Только родители Поттера были самыми счастливыми, ведь они тут же закружились в полюбовном танце, не обращая внимая на своего убийцу, они были слишком рады встретиться друг с другом, ведь сегодня Том собрал их всех. Среди толпы одинаковых глаз он замечает одни единственные, которые мерцали неестественной алостью. Волан-де-Морт стал расталкивать этих молчаливых душ, пробираясь к Тому Реддлу, схватив его за руку, Волан-де-Морт резко тянет его в толпу мертвецов, а они так и прильнули к мистеру Реддлу, желая вобрать в себя как вода утопленника. Их руки заскользили по его груди, они все начали его зажимать, обжимать, душить. Множество рук вцепилось ему в шею, безжалостно сдавливая.

— Племянничек, — слышит скрежет Морфина Мракса.

— О, Том, вы ведь не такой. Вы другой, я в этом уверена, — жмется к нему тучная и необъятная старуха Смит.

— Ну я же просила вас, — обращается к нему Лили, — чтобы вы пощадили моего сына.

— Сынок, — Томас был почти у его уха, — кажется, я слышал чем ты занимаешься по ночам со своей дочерью, — щелкнул затвор пистолета.

— Я говорила тебе не писать левой рукой! — это был злобный смех миссис Коул, она взяла Тома за руку и ударила огромной деревянной линейкой, оставляя красный рубец на тыльной стороне ладони.

— Я бы отправил тебя в интернат! — Том столкнулся нос к носу с Генари, у которого по шее и белой рубашке стекает струями свежая кровь.

— Мистер Реддл, вы пали до разжижающих кровь сантиментов, какая ирония, — мрачно оглашает Северус, смотря как Тома Реддла раздирают собственные жертвы, ни разу не уподобляясь им. — Никогда бы не подумал, — Северус посмотрел на Лили, которая вместе со своим мужем пыталась удушить своего убийцу.

— Мой Лорд, — обнимает его Беллатриса, пробираясь через всех, — но почему же вы не такой жестокий? — срывает его пуговицы на вороте, расталкивая остальных, облизывая мистеру Реддлу грудь. — Вы недостаточно жестоки, — в упор смотрит на его страдающий удушливый вид. — Надо жестче, — срывает с него ремень, насильно разжимает его отлупленную левую руку, вкладывая ремень Тому в ладонь. — Я надеюсь вы пришли ко мне, потому что ее здесь нет, — непрекращая смеется.

Камень с тихим шлепком приземлился на пол и Том прозрел, понимая — больше он никогда не умрет, иначе его убьют даже после смерти. Он так боялся встречи со всеми этими людьми. Их несметное количество, они облепили, присосались к нему, чуть ли не вонзая в него свои зубы, разрывая на кусочки, каждому хотелось оторвать от Темного Лорда свою частичку. Он касается своей шеи, но ничего не чувствует, подходит к зеркалу, поднимая подбородок выше — не осталось ни малейшего следа, его одежда не тронута. Все это было лишь видение, обернувшись, Том посмотрел на мадам Розье, которая как ни в чем не бывало сидела и распивала чай. Глаза его нервно забегали в разные стороны, он бы соврал, если бы сказал, что не испытал сковывающего страха. Винда поднимает с пола черный маленький камушек и начинает его разглядывать, а затем поднимает изумленный взгляд на Тома.

— Вы жена Грин-де-Вальда? — улыбается, не сдерживая злобных смешков, но мистеру Реддлу было не до шуток, теперь он заработал себе еще одного врага в лице леди Розье, которая не терпит отказов. — Я вижу знак Даров Смерти внутри, — стала рассматривать и крутить в руках маленький камушек, не догадываясь, что держит самый настоящий Дар Смерти. — Символика Грин-де-Вальда. Такое мог подарить только наш Господин, — принуждает мистера Реддла назваться гомосексуалистом. Но он бесстрастно смотрел в открытое окно, прокручивая в своей голове образ Волан-де-Морта из толпы. Зачем он это сделал? Он ведь, грубо говоря, объявил Тому войну, чуть не убил, сподвиг этих озлобленных зомби наброситься на него — пересечь черту. Пока Том стоял и не двигался — стояли и они, но стояло Волан-де-Морту схватить его за руку и дернуть в толпу, как они принялись вешаться на него. Они лезли к нему везде, делали больно и умышленно душили, пытались убить. Волан-де-Морт завидует, потому что его время ушло, потому что его душа пропала, теперь он как паразит на сердце мистера Реддла, он действует через его собственную душу, порождая и осуществляя страхи. Том ненавидел и боялся Воскрешающего Камня, видимо, не просто так. Он опускает глаза на мадам Розье, забирает из ее рук камушек, вставляя обратно в свое черное кольцо. Камень померк, слился с чернью металла и только светлый силуэт треугольника с высеченной биссектрисой можно было разобрать.

***

«Грин-де-Вальд! Грин-де-Вальд!», — слышит Геллерт вслед свое высокопарное имя. Проходя через непробиваемую толпу, которые сами расходятся перед ним, провожая восхищенными взглядами, они машут ему руками, облепляя стены своими спинами, вжимаясь в углы, потому что идет их лидер. А они уже все извелись, не зная чему и кому верить: то ли Геллерт Грин-де-Вальд действительно жив, то ли все это происки другой преступной организации, которая хочет авторитета за счет другого человека. Слухи о том, что Геллерт Грин-де-Вальд пересек границу на магловском самолете, разлетелись как птицы по разные страны. Толпа встречавших Геллерта шла за ним по пятам от самого самолета, где Абернэти и Винда Розье услужливо предоставили ему зонтик и забрали бессознательное тело мистера Реддла. Геллерт пожимает руку французскому чиновнику, желая встретиться с кайзером магической Германии и занять его место. Обрести известность и почитание у своего родного народа, вернуть австрийский титул и наследный замок, который отняла у него Смерть. Не оборачиваясь ни на кого, мистер Грин-де-Вальд гордо идет вперед по длинному коридору, раскидываясь броскими фразами: «Альбус Дамблдор — мошенник. Он вводит всю Британию в заблуждение! Да какой из него директор? Он опасен как сама Смерть!», — Абернэти поднимает на Геллерта глаза, будучи ниже его почти вполовину. Грин-де-Вальда трогают, теребят и дарят любовь, восхищаясь им словно экспонатом. Столько разного шуму он поднял заграницей, столько организаций возродило его возможное выживание. Вскинув небрежно рукой, Грин-де-Вальд отворяет запертую дверь и проходит в большой зал, в центре которого стоял гигантский овальный стол. Не отвечая ни на один вопрос, мистер Грин-де-Вальд непомерно сходил с ума от тоски. Он покинул место жительства Смерти. Он угрожал ей стать ее Повелителем, но ретировался как самый обыкновенный трус, ничего не добившись. Как объяснить этим людям, что он собирается искать Дары Смерти? А нужно ли им всем это знать? Среди угрюмых, но фальшиво-радостных лиц, Геллерт замечает одно знакомое. Миловидную блондинку, которая уловив его взгляд — искренне улыбнулась и тут Грин-де-Вальд словно очнулся от забвения, вспоминая свое прошлое, ведь эти люди, что собрались тут — живут прошлым. Геллерт задумчиво перевел взор, сложив руки в замок, ему задают безумно много вопросов, чуть ли не фотографируя.

— Господин Грин-де-Вальд, — мягко обратилась к нему та самая женщина, чьи светлые кудри спадали на ее узенькие плечи. Она невероятный легилимент, — вспомнил Геллерт Куинни Голдштейн, которая с радостью и преданностью вертелась около него. Она сильна своей проницательностью, она была как фильтр и Геллерт кивнул ей, после чего она заулыбалась, но продолжила, чтобы никто ничего не подумал: — Расскажите, как вы добрались до Парижа? — у нее появился милый французский акцент. — Никто из нас не летал на самолете, — сказав это все зашептались, а Куинни стала медленно пробираться куда-то вдаль, маяча между присутствующими. Она что-то преданно выискивала. И тут Геллерт вспомнил, вспомнил то, что не хотел бы вспоминать.

— «Пятьдесят на пятьдесят что мы долетим до Парижа», — усмехнулся Том Реддл, заглядывая в кольцо иллюминатора.

— «Что это значит, Том?», — Грин-де-Вальд был взбешен, возмущен и напуган одновременно, разглядывая длинный коридор, по которому расхаживали маглы, женщины и мужчины в голубых формах. От них было невыносимо много шума. Почему-то Том Реддл был уверен, что магическое сообщество никогда не пойдет на контакт с маглами, что очень сильно ослабляло их влияние внутри страны, а еще давало возможность преступнику магического мира скрыться среди магловского сброда. Геллерт воспринял предложение Тома в штыки, говоря, что это ниже его собственного достоинства — лететь или ехать на магловских приспособлениях, делить с маглами общее пространство и есть их еду. Но бесстрастие Тома Реддла по этому вопросу вогнало Грин-де-Вальда в тупик, он не мог понять какие цели преследует такой мутный человек как Том. Он нажал на какую-то кнопку, а потом к ним пристала какая-то куртизанка, она улыбалась и спрашивала, что мистер Реддл от нее желает. Геллерт ощутил себя глупо и более раздраженно чем обычно, ведь такие непотребства оскорбляли его, почему мистер Реддл не может, хотя бы делать вид, что он адекватный? Хотя бы при нем.

— «Вообще-то я Грин-де-Вальд!», — от досады решил напомнить, смотря на то, как Том Реддл рисует в только что принесенном блокнотике.

— «Ну и что?», — улыбнулся Том, даже не поворачиваясь к Геллерту, продолжая рисовать. Он уселся прямо у маленького окошка, но вскоре Том об этом пожалел, так как он постоянно ударялся левой рукой о стену. Он вообще весь какой-то неестественный, неповоротливый, напоминал глисту или бледного червяка, но только потом Геллерт нашел этому оправдание. Неужели у такого человека как Том Реддл действительно есть дети? — шокировался этого факта каждый раз, не понимая, что с Томом не так. И дело даже не в детях, мистер Реддл все никак не может состояться как отец, муж или нечто подобное, но почему? Неужели у него у самого не было семьи и он не знает, как ведут себя отцы и мужья? Да вроде бы он не приютский мальчик, у него есть дом, фамилия, образование, наследство, какие-то владения, значит ли это, что его родители были слишком посредственны? Кто родители Тома Реддла? — Грин-де-Вальд смотрел на Тома и ужасался, понимая, что никогда глубоко не вдавался в этот вопрос. Всё как-то было не до этого. И прямо сейчас Том Реддл сидит и что-то аккуратно вычерчивает, да так спокойно, так молчаливо, почти безразлично, устало, отрешенно, но ему нравится находиться в салоне самолета, он сообщил об этом как минимум пять раз. Геллерт помнил свою маму даже сейчас, она была невероятно красивая женщина, невероятно добрая, любящая, но от этого и слабая. Она была как цветок в замерзшей воде. Вот Смерть невозможно считать матерью и это — чистая правда, за что Тома нельзя винить или упрекнуть, он многого не говорит и о чем-то важном молчит, но это не мешает Геллерту что-то понимать. И тут Том заткнулся, замкнулся в себе и перестал говорить, но Грин-де-Вальду очень не хватает бесцельной болтовни с мистером Реддлом, наверное потому, что никто не выводил и не доводил его так сильно и так молниеносно.

— «Что значит пятьдесят на пятьдесят что мы не долетим до Парижа?», — отвлекает Тома, видя, что тот снова усмехнулся. Неужели по Грин-де-Вальду так легко все считать?

— «Это значит dernière danse — последний танец или vol de mort — полет смерти», — не отвечает на его вопрос, мучая догадками и раздражая своим поведением. — «А если серьезно, то это значит, что мы разобьемся и погибнем. Самолеты иногда падают, ну знаешь, — повернулся к Геллерту, — ворона в турбину залетела или винт ржавый отвалился, нарушенная герметичность салона и так далее», — перечисляет все эти ужасные вещи прямо перед полетом. — «Ô ma douce France (моя милая Франция)», — добавил Том специально, зная, что Геллерт ничего не понимает.

— «Ты говоришь по-французски?» — Грин-де-Вальд был снова удивлен.

— «На уровне второклассника. Я очень люблю Призрака Оперы. В моей юности этот роман произвел на меня сильнейшее впечатление».

— «Ненавижу Париж! — высказался Геллерт, как можно более пренебрежительно фыркнув, считая всю Францию падшей порочной страной. — Kontrollieren (контролировать)! — высказался на своем родном языке, не сдерживая желания ругаться. — Bin Keine Angst vor dem Krieg (Я не боюсь войны)!».

— «Das reicht (хватит)!» — осаждает его Том, замечая, как на Геллерта уставились рядом сидящие маглы.

Как только стюардесса объявила на пяти языках, что они скоро отправляются в путь, то Геллерта всего неконтролируемо затрясло от самого обычного страха. Все шумит, тарахтит, вокруг много людей и все они говорят, Геллерту казалось, что это стая ворон каркает над ухом. Когда самолет разогнался, Грин-де-Вальд вжался ладонями в кресло, надеясь, что им удастся покинуть Великобританию безболезненно, без потерь и катастроф. В ушах затрещало, свист послышался в каждом ухе, Геллерт стал сглатывать слюну как можно чаще, лишь бы не закладывало столь сильно. Обернувшись на своего соседа, Грин-де-Вальд побледнел, увидев, как мистер Реддл чуть ли не посинел, он так сипло вздыхал, а потом его лицо резко покраснело. Том расстегивает первые пуговицы своей рубашки — ему душно. Тогда Геллерт впервые призадумался, догадываясь, что у Тома Реддла предынфарктное состояние. Ему стало невероятно трудно и страшно за мистера Реддла, мысль не достичь Франции, — не казалась уже какой-то страшной. Ему было несказанно важно, чтобы Том Реддл не умер прямо по пути.

— «Том», — берет его за холодную руку, но тот упорно не открывал глаза. У него дыхание как у задыхающейся в агонии собаки. Хриплое и частое. Сын Смерти смертен как обычный человек, — несказанно удивился этому факту. Это придавало Тому Реддлу свою особую прелесть, уникальность и робкую беззащитность. Впервые в жизни мистер Реддл был такой молчаливый, податливые, нестроптивый. Как страшно находиться в этом месте, особенно теперь, когда они оказались в воздухе. Обратного пути нет. — «Том, скажи что-нибудь!», — треплет его, а затем притягивает в крепком объятии.

— «Я долечу», — бесстрастно отозвался он.

Куинни указывает Грин-де-Вальду на неприметного человека из толпы, затем на еще одного, который стоял у стены. Геллерт выхватывает палочку настолько быстро, насколько это было возможно, вскакивая с места, пугая и разгоняя народ за своей спиной. «Авада кедавра», — беззвучно произносит, направляя на указанного мисс Голдштейн человека. Толпа ошарашенных магов заверещала, не понимая что здесь начало происходить. Ядовитый зеленый луч встречается с предателем и тот сразу же пал в толпу, которая мигом разошлась и он приземлился безжизненной грудой на пол. Расправившись с первым, Геллерт безжалостно убивает второго, ничего не говоря собравшимся.

— Спасибо, Куинни, — она была влюблена в его признательность, он смутил ее, ведь все присутствующие обратили свои взоры к ней. К той, что без слов и лишних телодвижений, пыток и допросов узрела корень зла. От этой женщины ничего не скроешь. Ее легилименция абсолютна и всесильна. Для нее каждый как раскрытая книга. — А теперь, — спокойно опустился на свой стул Грин-де-Вальд, — мы можем продолжить. Переговариваясь и восхищаясь таким представлением, полные надежды и уверенности в своем сильном и жестоком лидере, они готовы были вести с ним переговоры. Геллерт отыскал Куинни, лишь кратко взглянув, на что она заулыбалась и незаметно кивнув, неспеша удалилась. — Господа, — обратился к ним Геллерт, рассматривая парижскую одежду и прически, — ну в этот раз мы точно победим.

— Почему же, мсьё Грин-де-Вальд? — спросила какая-то женщина в креповой темно-бардовой шляпе. — Неужели нам нужно поверить вам на слово? — она заигрывала с ним, никого не стесняясь, и никого не боясь.

— В моих руках сын Смерти, — расхохотался, глядя как изменилось ее напыщенное лицо. — Ему подвластны дементоры, а дементорам фестралы и души, — продолжил с яростью вглядываться в каждого. — Тот, кто помешал в прошлый раз достичь господства — сама Смерть! — встал со своего места. — А знаете ли вы, что после гибели дементоры пожирают наши души? Что никакого загробного мира не существует? Что вся наука лишь философия и догадки? А знаете ли вы, что Смерти подвластен любой исход? — он говорил ровно, уверенно и завораживающе, пугающе, голос его обволакивал словно теплый шоколад. — Никто из вас не знаком с самой Смертью. А я знаком, — самоуверенно и чуть ли не самовлюбленно заявил. — Я знаю, что нужно делать, после чего мы никогда больше не будем принижены. Мы сможем господствовать не только над расой людей, но и над Смертью, над дементорами, — лихорадочно вводит их в заблуждение, в глубине души преследуя лишь свои собственные цели.

— Дары Смерти? Это правда? — спросил кто-то из сидящих, Геллерта это начало раздражать.

— Это правда! — гаркнул в защиту Грин-де-Вальда Абернэти.

— Я истинный владелец Старшей палочки! — красиво продолжает врать, пока голос его ни разу не дрогнул, а щеки ни разу не подрумянились. Он верил в то, что говорил, даже если знал, что это неправда. — Смерть боится меня, потому что знает, что я все знаю. Теперь у меня ее единственный живой сын! — злобно подметил.

— Как вы его нашли?

— Все очень просто, — отмахнулся Грин-де-Вальд. — Смерть глупая и самонадеянная женщина! — оскорбляет ее, вглядываясь в толпу, надеясь, что она сейчас стоит где-нибудь рядом и наблюдает, все слышит и внимает. — Она посадила своего сына ко мне в Нурменгард, не подозревая, что дала тому волю от нее отречься!

— Как вы выбрались из Нурменгарда? Из тюрьмы, которая забирает всю магическую сущность? — с недоумением прозвучал еще один вопрос.

— Для меня нет ничего невозможного! Потому что я знаю что прав, знаю что мы — волшебники, достойны большего, лучшего! Я не закончил. А если я не закончил, то я не остановился. Это был лишь вопрос времени. Считайте, что я брал отпуск. Порушить Нурменгард — для меня это была одна из легчайших задач, — превозносит себя до уровня магистра магии. — Я думал о каждом из вас, о всех тех, кто также как и я желает восстановить справедливость. Если кто-то усомнился в моих словах — проваливайте, но знайте, когда придет мое время, я не буду щадить трусов, — в зал спустилась гробовая тишина, никто не хотел покидать ни холл, ни Грин-де-Вальда, не проверять правдивость его слов.

***

Том, не поворачивая головы, переводит взгляд в сторону темной деревянной двери, обращая внимание на потертую бронзу изогнутой ручки, которая моментально поворачивается вниз. Он не может скрыть своего самого настоящего интереса, видя, как с другой стороны порога на него смотрит невероятно хорошенькая женщина. В сравнении с ним она не высока, но берет чем-то другим. Она вся такая лоснящаяся, гибкая, стройная, вся ее одежда мерцает в свете шелковистыми переливами, они играют с каждым ее движением. Он улыбается, потому что поймал ее ответный взгляд, она словно куколка. Обнажает в улыбке свои белоснежные крепкие зубы, а еще она блондинка, самая такая классическая. Пшеничные кудри спадают вдоль ее лица, на открытой груди он видит некий медальон. Подмечает, что она в нем что-то скрывает, — Том был уверен. Протягивает этой женщине руку, двигаясь к ней навстречу, обескураживая мадам Розье и саму незнакомку. Том сделал это так, словно они всегда были с ней знакомы, вписался в нее всем своим тело, опуская правую руку ей на талию, скользя пальцами по приятному шелковистому платью, восхищаясь красотой привлекательных женщин. Ради красоты можно даже убивать, — был уверен мистер Реддл. Вот например Чаша Пуффендуй, медальон Слизерина — все это красивые и яркие побрякушки, их сияние застилало сорочьи глаза мистера Реддла, поэтому убить раз, убить два, убить три, убить множество раз ради красоты для Тома это — как самый искренний комплимент. Сила бесспорно красива, внешность наравне с вещами и драгоценностями также красива, а еще идея о господстве, — все это красиво. Некрасив один только Волан-де-Морт, он жадно готов кромсать все красивое, отбирать, присваивать как самая настоящая сорока или ворона. Маленький Том Реддл — приютский мальчишка не мог устоять перед заманчивыми вещицами, которые принадлежали не ему, которые издавали интересные звуки, имели необычное предназначение, все они по-своему были красивы. Мистер Реддл знал, что в красоте сила, он знал, что его сравнивают с женщинами, но что же в этом плохого, когда они так хороши собой? Гнусный Том-магл, который червем грызет его воспоминания, личиной которого он сейчас и является — улыбается самой теплой и неоднозначной ухмылкой чудесной божественной женщине. У нее насыщенно-голубые глаза, ярко накрашенные ресницы и губы. Розовый — однозначно ее цвет и она это знает, она выгодно подчеркивает им свои губки, свои щечки, свою фигуру. Бесподобное оружие, — беспроигрышно ставит на то, что эта женщина шпионка. Левой рукой он вцепляется в ее правую, томно и неспеша начиная вести в танце, и, о чудо, она умеет отлично вальсировать!

— Mon cher (мой дорогой), почему вы так убиваетесь по ней? — тоненький заботливый голос, а глаза ее чуть не сверкнули от наворачивающихся слез, она дотрагивается до щеки мистера Реддла, не в силах устоять, чтобы не вскрыть его душевную сердцевину. Том был ошеломлен, вытянул руку вперед, а блондиночка сделав поворот вокруг себя, вновь вжалась в него со всей силой, да так, что он почувствовал, как ее груди врезались ему в грудь. Он не сказал ей ни слова, он старался изо всех сил не впускать ее в свое сознание. Она обходит окклюменцию, не применяет «легилименс». Уникальная и поистине обладающая сверхспособностью женщина, — эмпат, интуит, телепат. От нее исходит сладкий-сладкий запах, вроде — яблоко в карамели или пирог с патокой?

— Она как огурцы или помидоры, которые я посадил, — вдруг ответил ей, а она восхищенная до глубины души подумала о том, что у мистера Реддла чудный и звонкий голос. — Я владелец плодов, — самодовольно и высокомерно добавляет. — Я! — повторяет ей на ухо, внушая себя, видя, как эта женщина легка на подъем, как вместе с тем и внушаема. — Я их сажал для себя! — в каждой фразе «он», в каждом движении, в каждом жесте. Он преподносит ей себя, навязывает, убеждает, что он — это именно то, чего она хочет.

— Приглядитесь, тогда увидите, что на грядках способны расти не только овощи, но и сочные фрукты, а также потрясающие цветы, — она сказала это очень тихо, рассматривая его лицо, не в силах думать ни о чем более, только о том, насколько же Том несчастен, ведь она видела внутри него болезненный огонь неразделенной и разрушенной любви. Неудачные отношения. Том старательно ставит между ними преграждение, меняя реальность, охраняя настоящую информацию, преподавая в искаженном виде, наблюдая, как опасна эта женщина. Куинни Голдштейн.

— Вы были влюблены в магла, — усмехнулся Том, разочаровываясь в мисс Голдштейн. — Вы американка… — этот факт почему-то отозвался у мистера Реддла текучим чувством дежавю, а еще казалось, будто Том что-то тщетно пытается вспомнить, но постоянно забывает. — Пятнадцать лет проживаете во Франции. Беспорядочные половые связи. Некий Абернэти ваш непостоянный любовник, — томно произносит, не скрывая, что ему Куинни показалась интересной особой. Ее лицо воспылало румянцем, она как будто оклемалась.

— Вы такой же как и я! — восхищенно заулыбалась, думая, что мистер Реддл такой же побочный легилимент как и она, на что Том чуть не рассмеялся.

— Нет, вы такая одна, — целует ее в шею. — Вы уникальная, невообразимая, неповторимая, — сводит ее с ума, а потом бестактно добавляет: — Вы такая глупая, — он бы обидел её, не будь так близко, и не будь таким головокружительно обаятельным. — Я люблю глупых, — Том счёл, что в женской глупости нет ничего постыдного, если такие дамы утонченны и милы. — Моя дочь была глупой, — целует ее в шею снова. — Вы мне её немного напомнили, — томно признаётся, вызывая у нее смешанные грязные чувства.

***

Силия с интересом смотрит на то, как Марта разглядывает французский глянцевый Paris Match и все бы ничего, но страницы она переворачивает столь быстро, а медлительный взгляд Силии не успел разглядеть что-то очень привлекательное.

— Перелесни назад, — просит Силия, подходя к ней с плеча, самостоятельно возвращаясь страницей назад. Красные яркие страницы во всю представляли какую-то разодетую женщину, на ней была невероятно красивая длинная серовато-белая шуба, образ завершала меховая шапка такого же оттенка, что напомнила Силие bearskin английского гвардейца, которые неподвижно охраняют стены королевских резиденций, но это была обычная busby (высокая меховая шапка). Марта протягивает ей этот журнал, а сама грустно выдыхает, явно не обрадованная. Красные-красные тона и много разноцветных мехов. Силия никогда не видела ничего более красивого. Ей понравилась та самая женщина в белых мехах, лицом она походила на Софи Лорен, только более симпатичную. Все статьи в журнале были исключительно на французском, который мисс Реддл ни разу не понимала, но имя той самой женщины ей все же удалось разглядеть. Это была какая-то Регина*, о ней столько писалось, что Силия попыталась хоть что-то вспомнить об этой женщине. Может быть это актриса? Но Силия была в этом совершенно не уверена.

— Кто эти женщины? — продолжает недовольно рассматривает глянцевые страницы.

— Советские манекенщицы, — Марта начала объяснять, что они покорили подиум своими бесценными мехами в Париже.

— Они толстые и низкие для манекенщиц, — пожала плечами Силия, недовольно продолжая: — С таким же успехом можно было танк на главную страницу напечатать. Никакой разницы, — Марта звонко расхохоталась, её забавляло лицо Силии, с которым она это говорила. Она говорила совершенно серьёзно и грубо, при этом не отрываясь продолжала гладить плоский мех на глянцевых страницах.

— Между прочим, эту Регину, — указывает Марта на женщину в мехах, — называют «самым красивым оружием Кремля», — показывает на фразу: «plus belle arme du Kremlin», читает по-французски. — И советской Софи Лорен, — одновременно читая и бегло переводя: «Appelée la Sophia Loren soviétique».

— Ты говоришь по-французски? — Силия удивляется этим фактом.

— Pourquoi pas (а почему нет)? — Марта заливисто рассмеялась, находя выражение лица Силии глупым и никчемным, ровно как и ее вопрос.

***

Было что-то холодное и в этом мистере Реддле, он неумолимо и незаметно для самого себя шел по стопам своих родственников, падая в овраг к ожесточенным дементорам. Мистер Саламандер столкнулся взглядом с Янушем снова, а затем делал это множество раз, разглядывая внутри его сверкающих светлых глаз что-то нехорошее. Что-то заставляет тянуться к такому как Януш, возможно, — желание души быть поглощенной этим страшным гиблым существом? Ньют будто бы повстречал того самого хищника, в тот самый момент, когда он безопасен и беспристрастен, не злобен и не ужасающ. Как же он хорош. Ньют считал, что Януш во множество раз интереснее и лучше своего безумного и расшатанного как ржавая калитка отца. Януш внушает свое ненавязчивое превосходство какой-то чувствительной эмоциональной бледностью, наигранной эмпатией к людям, но при этом очень совестными речами и поступками. Он повернул ключ, открывая дверь, садясь в холодную непрогретую машину, почти не чувствуя низких температур, тогда как севшего возле него Ньюта обдало обжигающим трескучим морозом от промерзшего металла. А затем мистер Реддл выдыхает и из его губ вырывается пар, что говорит о том, что он не хладное мертвое создание. Стальной салон, обтянутый редкими кожаными вставками, внутри его машины просторно, а сплошной передний диван невероятно удобен, обзор изнутри просто необъятный. Ньют вздрогнул от очередного поворота ключа, железный зверь бурно затарахтел, показывая, что пробудился ото сна.

— Моя мама сказала, что я должен избавиться от вас, — он обернулся к Саламандеру, говоря это с чувством вины и стыда за самопризнание, не понимая, что выставляет свою мать чудовищем. Ньют моментально решил, что Силия Реддл наказала своему сыну совершить убийство, его собственное убийство от опустошающего поцелуя дементора. — У меня есть знакомый, — но Януш продолжил, смотря куда-то прямо через лобовое стекло, — его мать держит небольшой мотель, а снизу там, как раз, трактир или бар. Какое-то такое заведение. Я отвезу тебя туда. Это Аптаун, так что будь осторожен. Не суйся в Гарлем. Не разговаривай с черными американцами. Не доставай палочку на улице. Не смей колдовать в открытых пространствах, потому что, я так понимаю, — обернулся к Ньюту, — ты здесь нелегально. Остерегайся охотников на ведьм.

— Я думал, ты убьешь меня, — ищет подвох в каждом вздохе своего собеседника.

— Ваше время еще не пришло. Ньют, не спеши умирать, — рассмеялся он, не понимая почему Саламандер так решил.

— Ты такой странный, у меня нет слов, чтобы описать тебя. Ты неправильный от и до, — уже боится, что ничего не сможет конкретно написать про дементора-оборотня. — Как насчет колдовства? — вдруг опомнился Ньют, смотря на недовольный профиль юного мистера Реддла.

— Возьми палочку, — это прозвучало как несдержанный приказ. Ньют почти возмутился, но все же вытащил из внутреннего кармана палочку и протянул ее Янушу, а тот резко схватил его за запястье, отдаляя от себя так, будто это что-то очень опасное. — Я тебе покажу, — повернулся он на Саламандера, неестественно улыбаясь. — Сожми покрепче, — указывает на рукоять. — Только смотри не урони, — хватает Ньюта за руку. — Расслабь руку, — смеется, ведя его рукой как своей собственной. Он резко взмахнул чужой палочкой и мусорный бак неподалеку заполыхал неистовым пламенем. В одну секунду вспыхнул как сухие листья.

— Это я сделал? — Ньют не мог понять, как Януш заставил его колдовать бессознательно.

— Не совсем, — заметно повеселел он, когда увидел, как народ с улицы столпился у горящего мусорника, начиная забрасывать его снегом. — Мои родители волшебники, но дементоры не умеют колдовать в привычном понимании этого слова, но за счет своих родителей я частично волшебник. Просто мне нужен проводник.

— То есть чужой рукой ты можешь убить человека и даже подставить? — Ньют с ужасом подумал насколько опасным может быть этот мальчик.

— Я бы хотел иметь свою палочку, но это должна быть особенная палочка, которая совместит в себе мою частицу дементора и такое дерево, которое не отвергнет меня. Но ни мои родители, ни Смерть не ставили цели сделать из меня волшебника, — спустя какое-то время он начал понимать бессмысленность своего существования. — Знаешь, — у него был мечтательный взгляд, — у меня такое чувство, что когда-то я был хорошим человеком. Это не значит, что сейчас я плох, просто теперь я уже никогда не узнаю, не познаю то, что могло во мне распуститься.

— Только не в такой семье. Среда обитания очень важна, каждое живое существо приспосабливается к месту, в котором живет, — пытается развеять его навязчивые страхи.

— Я будто искусственный. Ненастоящий. Эксперимент. Чья-то прихоть, — снимает машину с ручника, плавно отпуская сцепление, передвигая рычаг коробки передач, чувствуя, как его всего внутри аж трясет от подобных мыслей.

Ньют смотрел в окно, ошарашено разглядывая людей, что снуют по заснеженным улицам Мидтауна, мистер Реддл увозил его куда-то очень и очень далеко. Специально, чтобы его мать не предъявила ему претензий. Какой он был послушный мальчик. Вспоминая свое детство, Ньют начал понемногу понимать, что был очень схож с Янушем, ведь он был из тех детей, воспитанных так, что старшим перечить нельзя, а с возрастом и не хотелось. Мысль о том, чтобы нарушить установленные в семье законы просто не рождалась в голове Ньюта, тем более мама с папой сильно опекали их с братом, но чем старше становился Тесеус, тем больше внимания уделялось ему, потому что тот постепенно оправдывал все их ожидания, тогда как Ньюта исключили из школы. И вот тот момент, когда родители негласно отвернулись от него. Нет, мать не ругалась, отец был сдержан, но папа предпочел старшего сына, ведь тот был путным и складным юнцом, которого не стыдно пропихнуть в Министерство как своего последователя. Мама жалела, но от ее жалости становилось противно и с каждым ее взглядом все противнее смотрелось на собственное отражение. Тогда Ньют собрал всю свою решительность и впервые покинул отчий дом, отправляясь в Иерусалим. Песчаные твари, подземные драконы, он писал родителям письма, но они перестали ему отвечать после второго месяца его отбытия.

Януш жмет на педаль тормоза слишком резко, сам от себя не ожидая таких импульсивных действий. Он ощущает, как тает день ото дня его выдержка и способность быть эмоциональным человеком, особенно к окружающим. Но мистер Реддл не собирался рассказывать почему ему так необходимы души — чтобы быть человечным. Ньют Саламандер стал приносить сквозящий дискомфорт, быть под чьим-то наблюдением не казалось Янушу привлекательным стечением обстоятельств. Он бы хотел поступить по совести, что, в принципе, и делал, выручая Саламандера в ответ, но делая это более отстранено. Чем больше мистер Реддл варился в людских переживаниях и эмоциях, тем больше начинал понимать почему люди делают те или иные вещи. Ньют Саламандер — признанный, но забытый, никто и имени его уже не вспомнит. Затворник, который только сейчас понял, что что-то в его жизни пошло не так, что что-то он стремительно упускает, также стремительно, как мистер Реддл вдавливает педаль тормоза, ненавидя себя за сдержанность и тактичность ко всем вокруг, за жертвенное всепрощение, а в ответ получает только неприятности. Если уничтожить весь людской род, то дементоры, скорее всего, погибнут, либо спрячутся За Гранью, сливаясь с чернью Хаоса. Но Янушу там не место, ровно также как и остальным его родственникам. Что задумал Геллерт Грин-де-Вальд, какого черта он собрался творить? Януш выходит из машины, дожидаясь пока Ньют сделает тоже самое, но тот почему-то этого не делает, вынуждая его открыть ему дверь самостоятельно. Ньют стал оправдываться, что не знал, как отворить дверь, что он очень испугался, что останется в этой машине навсегда.

— Идемте, — потащил Саламандера за собой, уводя с проезжей части. Этот каждый квартал Аптауна был как насмешка над всем обществом, проживающим на островке Манхэттен. Как хорошо иногда бывает внизу и как плохо вверху, классовость сквозила из всех щелей. Нет, здешние постройки не плохи, есть целые черные районы, где дела обстоят намного хуже, но все-таки здесь не так безопасно и роскошно как в Мидтауне и Даунтауне, но мистеру Саламандеру не должно быть до этого никакого дела, он ведь пришел сюда прятаться, значит ему определенно сюда.

— Куда ты меня ведешь? — окликает Януша, который на пару шагов был впереди, не желая идти вровень, он демонстративно оттягивает ворот своего пальто наверх, скрывая половину лица, боясь, что мракоборцы выследят его. Поймают и узнают, что это он пожирает людские души. «Но я не могу по-другому», — начинает оправдываться.

Минуя длинное кирпичное здание они останавливаются у какого-то кафе, над которым неярко горит вывеска мотеля. Януш отворяет дверь непотребного заведения, уже видя, как за барной стойкой крутится знакомая женщина, отправляя молодого мальчишку отнести заказ. Сегодня Шон был напряжен как никогда, Януш увидел какими опухшими были его глаза, как они отекли, как впали. С его другом было что-то не так.

— Джонатан, — завидев его он быстро подбегает к нему, с облегчением выдыхая. — Я так устал, но я рад что ты пришел. Мне нужно с кем-то поговорить.

— Я привел твоей маме нового постояльца, — указывает на Ньюта, игнорируя состояние своего друга. Шон подошел к Ньюту и подвел к своей матери, которая как раз с интересом наблюдала. Они перекинулись парой фраз, а Ньют плохо что понимал, он был весь в раздумьях и Януш был уверен, что это именно он не выходит у Саламандера из головы. «Что вам надо от меня, мистер Саламандер?», — возмущенно думал, запуская руки в карманы, осматривая посетителей этого не слишком роскошного заведения. Затем на все помещение взревел звон телефона, от которого Януш аж вздрогнул, мама Шона увела Ньюта, указывая своему сыну на телефон, тот подбежал к нему и схватил молниеносно трубку, все бы ничего, но он ошеломленно огляделся и остановил свой взгляд только тогда, когда увидел пришедшего друга.

— Это тебя, — пожимает плечами Шон, подзывая и протягивая темно-зеленую трубку. Януш поспешно приближается, странно смотря на Шона, который только удивленно пожимает плечами, убегая за барную стойку, оставляя Джонатана справляться со своим страхом самостоятельно. Страх перед неизвестностью. Кто мог звонить ему? Кто знал, что прямо сейчас он находится в Аптауне, он ведь всего секундами назад переступил порог этого бара. Сжимая трубку до побелевших костяшек, он подносит к уху, не слыша там пока что ничего.

— Да? — раздраженно спрашивает.

— Януш, сынок, — слышит голос Силии на другой стороне, моментально расслабляясь, он так рад услышать ее, а прямо сейчас интонация у нее бесстыдно игривая. — В пять часов ты должен встретить меня, — морочит ему голову одной своей прихотью. — Но мы не поедем домой, — смеется ему в трубку, а на заднем фоне он слышит чей-то посторонний смех. Силия не одна. Прямо сейчас она на работе. — Мы с моей подругой должны заехать на Пятое авеню. Ты должен быть ровно в пять часов под зданием Вулворт! — ставит ему условие.

— Я буду, — улыбнулся, готов облизывать трубку, впитывая ее голос, желая перевести стрелки часов на пять вечера, чтобы только быстрее встретиться с мамой.

— Чем ты занимаешься? — она кажется ему милой, она его смущает, он незаметно для себя покраснел.

— Избавляюсь от Ньюта Саламандера, — рассматривает деревянную обшивку заведения.

— Ты огонь моих чресел. Ты смысл моей жизни, — вскружила ему голову, а затем резко бросила трубку, оставляя его под сильнейшим впечатлением от сказанных слов. Януш поднял голову к потолку, наблюдая то, насколько тот низкий, Тому пришлось бы в этом месте скрючиться и возмущаться. В этом заведении помимо низкого потолка очень душно, воняет пивом и каким-то другим алкоголем, да еще и истлевшими сигаретами — все вокруг курили. Мужчины и женщины, здесь одни белые, сразу видно, что это самый простой рабочий класс без каких-либо изысков и роскоши. Откуда-то изнутри начало подниматься глубокое пренебрежение ко всем этим красным и подпитым, громко смеющимся и гогочущим людям. И нет, Януш не одергивает себя, а обвиняет Тома Реддла во всех своих промахах и отрицательных поступках. Все проблемы у него исключительно из-за Тома Реддла и по-другому быть не могло, ибо это происходило постоянно и непрекращая, даже если фактически Тома здесь нет — он все равно будет виноват.

— Нам надо уйти, — хватает его за руку Шон, выводя из кафе, накидывая куртку как можно скорее, даже не заморачиваясь с застежкой. Они быстро побежали по заснеженным улицам, мимо домов и кварталов, пока Януш не пригласил друга поговорить в машине, надеясь, что это не займет много времени.

— Что случилось? — Януш заводит машину.

— Мне нужны деньги, — с надеждой уставился на него, но Януш сделал вид, что не понимает намеков. Сделал вид, что у него нет денег, вспоминая с каким лицом на него смотрела Силия после всех его гулянок с ними. Она не кричала, не била его, она упорно игнорировала, что навсегда запомнилось и врезалось как самое тяжелое наказание. Силия была по-особенному жестока, она втихую могла обидеться и не разговаривать, игнорировать днями и чтобы он не делал, сколько бы не старался, не плакал она оставалась непробиваемой, плюс ко всему отбирала свою карточку, лишая денег. А потом она лезла к нему мириться сама, когда ей было необходимо, чтобы он ее с оттяжкой трахнул и в тот момент он постоянно просил у нее прощение, на что она, кажется, не обращала внимание. Ему стыдно это вспоминать.

— У меня нет денег, — честно признается, заглядывая на себя в зеркало заднего вида.

— У тебя тоже? — Шон сочувствующе покачал головой и аж весь затрясся, походя на умалишенного. Наверное ему холодно, — подумал Януш. — Поехали в Бронкс. В парк. Куда угодно. Я знаю, что делать.

Они прогуливались возле железнодорожной станции Фордхэм, пока Януш наблюдал, как расчищаются рельсы, Шон высматривал кого-то среди людей, что ждали своего поезда. Холода почти не чувствуется, воздух мягкий и лишенный влажности, редкие порывы заставляют вздохнуть полной грудью, тогда как Шон полез в карман и начал судорожно прикуривать, явно чем-то обеспокоенный.

— Давай уедем, — смотрит на него, пока Януш уставился куда-то за белоснежный горизонт. — В Бруклин, у меня там брат отца живет.

— Почему ты просишь об этом меня? — он улыбнулся, не понимая, что такое иногда находит на людей, что они становятся до боли романтичными, наполненными вольными мечтами, желают сорваться с пригретого места, вечно ищут пристанище, уверенные, что где-то там — вдали, им будет лучше. Они с Шоном были ровесниками, тогда как все остальные были старше, но если Януша этот момент никак не задевал, то вот Шона — постоянно. Видимо он испытывал потребность в человеке, который разделит с ним не только один возраст, но и одни проблемы. Но это было не так. Ни Джонатан, ни Януш не понимали ни Шона, ни Джоша, ни Билли.

Шон ничего ему так и не ответил, продолжая разглядывать кого-то среди людей. Он передает недокуренную сигарету Янушу и уходит. Обернувшись ему в след, делая неглубокую затяжку, мистер Реддл задумчиво выдыхает, наблюдая, как Шон присел на скамеечке возле какой-то одинокой бабули. «Что вам всем нужно от меня?», — он не понимал почему люди так прилипчивы к совершенно посторонним людям, тогда как почти каждый второй бежит из своей родной семьи. Он и остальные были слишком разными. Янушу никто по-настоящему был не нужен кроме мамы, ни к кому он не испытывал выворачивающих наизнанку чувств, ни с кем расставание не было каким-то болезненным кроме как с ней — с мамой. Шон обернулся к милой на вид женщине, на ней был белый шерстяной берет со сверкающими на солнце камнями, по плечам распласталась шкура какого-то зверя, она опиралась на трость и явно была не одна. Януш продолжает посматривать на своего друга издалека, нервно покуривая, чувствуя что-то неладное. Старушка берет книгу и раскрывает ее, явно что-то читая Шону вслух, тот улыбался и даже что-то отвечал ей. Однозначно делает комплимент ее берету, ведь она сразу же заулыбалась. Януш касается металлического ограждения, опуская взгляд с моста вниз на железную дорогу. Рабочие уже убрали наваленный сугроб, подготовили рельсы к прибытию нового поезда. Потушив сигарету о холодное перило, он закапывает окурок в снегу. «Помогите!», — вопит какая-то женщина. Януш оборачивается в сторону крика, видя, как старуха, что всего пару минут назад вычитывала Шону какие-то стихи, уже вовсю зовет на помощь, указывая на стремительно рвущегося мальчишку. Шон лихо добегает до Януша, хватая его за локоть и они вместе бросились в бегство. Казалось, за ними бежит свора галдящих людей, злобных собак и пара полицейских, что они оцепили весь район и вот-вот поймают их. Обернувшись назад, Януш видел только отдаляющуюся станцию и людей, которые принялись порхать вокруг старушки.

— Стой! — хватает Шона за рукав, затаскивая в тупик между высокими зданиями. — Переждем, — засмеялся Януш, чувствуя сумасшедший прилив сил, ощущая кровь, которая прилипла к его горлу и щекам, начиная неизбежно душить. — Что ты сделал? Пырнул ее ножом? — хватает его за грудки, приподнимая, потому что Шон был намного ниже. Он невероятно низкий, от чего и такой быстрый, практически неуловимый.

— Нет, — резко отталкивает от себя Джонатана, будучи навеселе. — Она читала мне стихи, пока я не попросил ее разменять мне пару стодолларовых купюр. Она достала кошелек, который был полностью из лакированной кожи, — достает тот самый кошелек из-за пазухи.

— Аптаун — такой Аптаун, — закатил глаза, не сдерживая злобного смеха, они как раз недалеко от самого Гарлема.

— Возможно, завтра меня уже не будет в этом отвратительном районе! — он завистливо ненавидел весь Нижний Манхэттен. — Поехали со мной! — хватает его за руку, продолжая уговаривать.

— Нет, — одернул запястье, отходя и отворачиваясь от Шона. — Это не мой путь, — Януш думал о том насколько же поспешны смертные, как же трудно вариться с ними в одном общем чане. С ними жить — все равно что беспрерывно бежать, бежать, бежать, пока в конечном счете не сдохнешь от бессилия прямо на бегу — так мрут подхватившие бешенство.

— Маменькин сынок! — пытается унизить его этими громкими словами, догадываясь, что его держит на месте одна только мать. По воспоминаниям Шона это была надменная и странная женщина. Все жители близ Даунтауна снобы и лицемеры!

— Ну и что? — совершенно спокойно выдохнул Януш, поворачиваясь всем телом, рассматривая взъерошенный вид Шона, наблюдая его сбивчивое дыхание, неопрятно разбросанные волосы и грязные ботинки. Этот вопрос вызвал у того недоумение, ведь совсем не той реакции от Джонатана он ожидал.

— Откажись от этого всего! — дергает его за пальто, за штанину, указывая на все то шмотье, которое он прикупил за ее счет.

— Ради чего? — искренне пытается понять ход его мыслей.

— Ради свободы действий, ради свободы мыслей, ради собственного выбора, — показывает свою с детства притесненную натуру, не понимая насколько расхожими бывают взгляды даже на одну и ту же ситуацию. — Выстрой что-то свое! Свою семью. Свой бизнес. Пройдя через груду трудностей и лишений, — он говорил очень возбужденно, яро жестикулируя, раздражаясь от того насколько Джонатан спокоен, от того, как он недосягаем, непоколебим и флегматичен.

— Меня все устраивает. Я счастлив, — впервые искренне улыбнулся.

— Что за женщина тебе звонила? — насмехается над ним, видя, как его лицо моментально стало напряженным.

— Расскажи лучше, что с тобой стряслось? — протягивает свою руку вдоль его плеч, не желая говорить о Силие с кем-то другим, не желая впускать людей в свою жизнь, потому что они так и норовят все ревностно испоганить. — Давай отправимся в парк? Тут пара кварталов и мы уже на месте, — он говорил очень добродушно, а сам весь трясся от возмущения, пугаясь того, насколько люди бывают неадекватны в своих советах и желаниях. На какой-то момент Янушу показалось, будто Шон готов растерзать его маму просто из-за того, что она вызывает у него неприятные ассоциации.

Они присели на обледенелую скамью прямо около пустой тропы. Разгар рабочего дня. Манхэттен был обворожительно тих. Шон дрожащими от тремора руками достал бумажный свёрток, Шона всего колотило, говорить и думать он тоже нормально не мог. Что-то случилось. Он развернул бумажку, а в ней кучкой лежал порошок, зажав одну ноздрю, резко вдохнул содержимое, вбирая в себя эту пыль. На его носу словно снежные хлопья налип этот порошок. Шон расслабленно выдохнул, протягивая Янушу, спрашивая:

— Будешь?

— Давай, — решил не отказываться, правда, сколько бы он не пробовал — все не понимал зачем и что это такое. Вдохнув поглубже, Януш подумал, что вдыхает песок. Порошок забивается в глотку, плохо проходит по дыхательным путям, раздражает слизистую так, что захотелось чихнуть. Горечь резко опустилась по глотке, спадая на корень его языка, вызывая обильную слюну, которую Януш хотел сплюнуть, но не стал. Это было очень горько, это было неприятно, но Януш стерпел, не зная зачем врет. Шон застыл на какое-то время, а потом, резко обернувшись к другу, с пугающим видом начал:

— Я убью свою мать.

Януш резко забыл о порошке, в ужасе дёргаясь в сторону собеседника, надеясь, что это шутка. Он видел, как на людей действует этот порошок, алкоголь, но Януш думал, что все это игра. Они просто делают вид, что стали развязнее, громче, веселее, ведь юный мистер Реддл не ощутил ни одного прекрасного последствия, ради которых люди повторяли снова и снова употребление странных веществ.

— Зачем? — не может понять шутка это или серьёзно.

— Она не даёт мне жить, — закрыл Шон лицо руками. — Она напивается, потом спит с посетителями, бывало даже у меня на глазах, — он разрыдался. Януш ничего не сказал, он вглядывался в снег, что белой периной упал на земные покровы. — Вчера, — продолжил Шон, — она нашла это, — указывает на свёрток. — Стала ругать меня за слабость, сказала, что положит на следующей неделе в психиатрическую лечебницу! — разрыдался. — Она не стала меня слушать.

— Я не думаю, что она правда это сделает, — пожимает плечами Януш, не понимая, что же в этом порошке такого.

— Я тоже так думал, — вцепился ему в плечо, разглядывая спокойный и непоколебимый вид соседа. — Тебя совсем наркотики не берут? — догадывается и недоумевает как такое возможно. Януш не знал, что сказать, как правильно дать понять, что он такой же как и они все.

— Ты не любишь свою мать за то, что это она у тебя сигареты забирает? — он быстро сменил тему, тогда Шон наклонился и взял немного снега, начиная его теребить и разбрасывать.

— Кроме негатива от нее ничего не услышишь, с ней нельзя посмеяться, пожаловаться ей тоже нельзя, ни грамма сочувствия. Ударили в школе — я всегда сам виноват. Хочу есть — я сам виноват. Да и вообще я похож на своего отца, который вытряс из нее всю душу, а она ведь отдала ему лучшие годы своей жизни. С ней нельзя поделиться ничем личным, она потом обязательно выставит это в дурном свете.

Януш слушал и не понимал. Не понимал: как так можно жить? Ему казалось, что все мамы — чистые и хорошие женщины, спустившиеся с небес богини, которых просто невозможно упрекнуть или не любить. Жить без Тома, жить без отца Янушу виделась намного лучше, легче, приятнее, он надеется, что отец тихо-мирно умрет и никогда больше не побеспокоит их.

— Вот твоя мать, — обратился к нему Шон, отрывая от затягивающих трясиной мыслей. Каждая мысль о Силие втягивала и увлекала, он мог забыться, думая о ней. — Какая она? — спрашивает Шон, надеясь в Януше найти сотоварища по беспокойству, надеясь разжечь ненависть и у того.

— Она… — заулыбался, касаясь мокрого холодного снега. — Она пленительное создание, — с болью неоспоримой уверенности заявил он почти раскрывая свою страстную влюбленность. — Неотразимая, самоубийственная, умопомрачительная, — видит ее образ перед собой, неимоверно скучая. Януш был уверен, что Шон ненавидит свою мать только за то, что та не разрешает ему скуриваться, снюхиваться и спиваться, возможно, она считает что лечебница единственное место, где ему помогут. А может быть это так и есть? — Януш меланхолично вздохнул.

— Я все продумал, — понизил голос его взвинченный собеседник. — Когда она уснет, то я перережу ей горло. Я даже нож спрятал, он под моим матрасом. На меня никто не подумает, — уверенно заявил он, — потому что я обвиню в этом ее любовника.

Шон говорил страшные вещи и этому можно было бы не придавать значения, списать все на трусость, которая возьмет в самый неподходящий момент или на раскаяние, но не сейчас, когда Шон пересыпал оставшийся порошок в развернутую бумажку, смешивая это все с другой порцией. Он делал это не просто так. Януш представил, как Шон пробирается глубокой зимней ночью на Хадсон-Ярдс, взламывает замок и тихо прокрадывается по просторному коридору, ведомый только звуками дыхания, доносившимися из спальни. Ни одна половица не скрипнула, а рука Шона ни разу не дрогнула, с него самого сгустками валится кровь. Он вскидывает руку, держа острый клинок, тяжело дыша от предвкушения очередного убийства, Януш ощущает сильную тревогу, сильную опасность, что исходит от его друга, он перенимает на себя его образ, вводит в свою собственную семью, наблюдая затем, как Шон готовит освобождение и для Януша. Он, не долго думая, безжалостно вонзает клинок прямо в грудь спящей Силии, которая тут же проснулась, распахнула свои наполненные слезами глаза. Она резко начала оборачиваться, уже умирая и истекая кровью, не видя своего убийцу. Она искала своего сына, ей было так больно, а потом холодно, а затем страшно. Шон зарубил его маму. Сжимая пальцы в кулаки, стараясь не выдавать своего состояния, Януш резко и без объяснений возненавидел Шона. Под ботинками мистера Реддла сиял расползшийся лед непредвиденных обстоятельств.

— Ты злишься, — он обращался не только к Шону, но и к дементору внутри себя, который вырывался с каждым вздохом, Януш заметил, как почернел его ноготь на мизинце. Шон кивнул, тогда Януш стал обращаться только к нему. — На маму? — ответом ему последовал молчаливый кивок. — Так сильно, что хочешь ее убить и разорвать на мелкие частички? — опять кивок. — И тебе страшно, что никто не сможет тебя остановить? — с надеждой смотрит на него, веря, что Шон не такой, что он просто погорячился.

— Наверное, — уходит от ответа.

— Мама не сможет тебя остановить? — говоря о маме, Януш видел свою собственную.

— Нет, — покачал головой Шон, явно все решивший для себя, а Януш посмотрел на свою руку, мизинец которой уже полностью почернел, высох, обезобразился и заострился.

— А я смогу? — не бросает попыток.

— Нет, — покачал головой Шон, говоря это слишком спокойно.

— Никто не может? — его всего мелко затрясло. Януш вспоминал безумие Тома, тот тоже считал, что его никто не может остановить, что он способен творить любой беспредел лишь по мановению своей мысли. Том возжелал смерти Силии, страстно об этом шипя, совершая убийство в особняке Реддлов с особым зверством и цинизмом. Люди, что готовы убить своих родителей или детей — не люди, — думал Януш, особенно, если это мама. Шон — избалованный, Шон, как сказала Силия: «наркоман». Том был наркоманом.

— Да, — улыбнулся он, считая, что эти вопросы какая-то игра.

Янушу тоже иногда казалось, будто он ненавидит свою мать, думал о ее убийстве, но для него не было ничего первичнее, чем защитить собственную мать не только от себя, но и от других людей. Без нее он чувствовал себя мертвым, ненужным, убогим, а рядом с ней живым, мучимым, также ничтожным, но это были особенные чувства. Чувства, которые приносили ему невероятное наслаждение. Януш повернулся к Шону, положил руки ему на плечи, ощущая, как раскрывается в нем дементор. Что ждет этого мальчика в будущем? Будет ли он счастлив? Нужна ли ему жизнь и не станет ли он убийцей? Силия права, Янушу не нужны друзья, потому что не может быть ему другом тот, кто потенциальный убийца его собственной матери. Приближается к его лицу своим, после чего Шон весь напрягся, попытался отстраниться, но потусторонние прикосновения чужих губ лишили какого-то разума, какого-то желания. Это было так невыносимо, так больно, Шон вспоминал все свои самые ужасные и корежащие душу моменты, даже уверенность и живучесть, которая пришла с наркотиком — быстро испарилась, его всего словно высасывало. У Януша был не рот, а какая-то зияющая черная дыра, он впил в себя ею всю любовь, всю ласку, все нежные воспоминания, не оставляя своей жертве ничего кроме попытки расплакаться. Это было не похоже на обычный поцелуй, он просто присосался к его рту, на мгновение чернея полностью, теряя взгляд, теряя лицо, теряя все человеческое. Шон в его руках ослаб, почти упал, но Януш стиснул его посильнее, почти ломая пополам, чувствуя привкус опасного человека. Такие люди горькие прямо как тот порох, который вдыхал в себя Януш. Такие люди опасны и такие люди особенно бесчестны. Разжимая резко свою хватку, он прозрел, а Шон упал, бесстрастно уложился на скамью, моргая пустыми глазами.

— Я не буду извиняться, — Януш встал со скамьи, делая пару шагов, оборачиваясь на свою уже обезличенную жертву. Он резко вспомнил о времени, но перед тем как уйти, подошел к живой оболочке своего бывшего друга и расстегнув его куртку, полез во внутренний карман, доставая украденные деньги.

— Что это с ним? — Януш вздрогнул от чужого голоса позади себя. — Пьяный что ли?

Мистер Реддл озадаченно обернулся, поспешно пряча женский кошелек в карман.

— Без понятия, — сделал задумчивое лицо, смотря в глаза обеспокоенному старику. Тот пошкрябал своей тростью снег и сделал пару шагов к телу Шона. — Он жив, — Януш сразу же начал придумывать себе алиби. — Я шел мимо и увидел его, но, кажется, он хочет побыть один.

— Эй, — старик подтянул Шона к себе, тот посмотрел на него, но ничего так и не сказал. — Наркоман что ли? — спрашивает уже более раздраженно. Януш развернулся на каблуках, продавливая снег, беспрепятственно удаляясь.

Он выехал прямо на Бродвей и направился в Мидтаун, не думая ни о чем, только о том, что теперь он перетянул на себя одеяло вора, ведь украденный кошелек уже греется у него за пазухой. Силия бы сказала что деньги, которые достались легким и быстрым путем — нужно как можно скорее потратить, потому что такой нечестный заработок грозит также нечестно испариться, затеряться. Януш заправляет полный бак авто, сливая почти все деньги на бензин, вытаскивая остаточные двадцатидолларовые купюры, которые дарит первой прохожей девочке, ощущая себя слишком странно. Что это с ним приключилось? Почему он поступил так? Почему ничего не чувствует по отношению к убитому товарищу? Убийство — самый ужасный поступок, — в этом был уверен юный мистер Реддл, вспоминая с каким жаром Том вытряс из него собственную жизнь, с каким азартом метал смертельное заклятье снова и снова. А какое у отца было лицо, когда после каждой жалкой Авада кедавры он восставал как библейский бог. «Формально Шон ведь даже не умер», — рассуждал Януш, надеясь, что спас невинные жизни, которые могли бы быть подвергнуты нападению со стороны Шона. Захлопнув дверь авто, Януш впервые ощутил габариты своей машины, которая формально принадлежала его маме. Ей принадлежит все. Даже его одежда. Он взглянул в окно, неспеша поворачивая ключ зажигания вновь, разворачиваясь снова на трассу, желая уже быстрее ворваться в благочестивый Мидтаун.

Бродвей, параллельно этой дороге идет шоссе Риверсайд, а параллельно Риверсайду шоссе Гудзона прямо у побережья, Януш боялся отрываться от главной улицы, использовать другие маршруты, стоя терпеливо в пробках, даже не думая свернуть в другую сторону. Так было всегда, но не сегодня. Доехав до начала заснеженного Центрального Нью-Йоркского парка, он обогнул его, направляясь по Мэдисон авеню прямо и без задержек, сегодня ему повезло, а через Мэдисон авеню он снова вернулся на Бродвей, приближаясь уже к Нижнему Манхэттену. На перекрестке Канал-стрит и Бродвея произошла авария — какую-то машину занесло на заснеженной дороге и она покорежила не только свой бампер, но и фонарный столб. Минуя аварию через параллелью улицу — Сентр, Януш все равно выезжает на Бродвей Даунтауна, где проезжая мимо Тринити-билдинг, он засматривается на американские флаги которые медлительно развевались на углах покатых белых от снега крыш. Ему показалось, что прямо над Тринити-билдинг повисло неизвестное существо, застывшее как скульптура. Странное ощущение и неумолимое предчувствие заставляет его остановиться прямо возле этого здания, но на хмуром небе ничего не видно. У Януша ощущение, будто он слышит родной язык, оборачивается по сторонам, не понимая кто заунывно напевает прискорбную песню. Он теряется в огромном городе, натыкаясь на людей, издерганный зовом со всех сторон. Он пытается понять откуда идет этот голос. Голос его родных братьев, они как церковный мальчишеский хор. В страхе оборачивается, видя только высоченные строения, расталкивая ровно идущих людей, пока его самого мечет из стороны в сторону. Хватается в металлическое ограждение и продолжает идти, но так и не понимает откуда идет этот зов. Да еще и такой сильный. Януш никогда раньше не слышал голоса дементоров в человеческом облике. Никогда. «Что с вами?», — спрашивает его какая-то девушка, видя, как он споткнулся на ровном месте, сходящий с ума от желания найти источник этого шума. Заглядывает в глаза этой девушки, а затем рассматривает рядом идущих людей, наблюдая как те ошарашенно на него смотрят и проходят мимо, считая что он наркоман. Никто более не слышит того, что слышит он. Это словно монотонный тонкий треск, они воют подобно волкам на луну. Это было не описать словами. Они говорили на языке чувств, не произнося ни одного отдельного слова. Дементоры вообще не имеют привычного языка. Их пение — это что-то необъяснимое, кошмарное, за них говорит бездна и Хаос. Они разговаривают на загробном языке, который очень схож со змеиным. Неимоверно сильно хочет вступить с ними в диалог. Облокачиваясь на высокое рейчатое ограждение, Януш видит заснеженные поля и множество каменных плит, они создают неровный круг, в центре которого стоит высокий памятник.

Сгустившиеся как тучи над морем перед неумолимым штормом, застыли в воздухе развевающиеся на ветру чёрные плотные тени. Януш приближался к ним по тонкому слою снега, впервые видя такое завораживающее и таинственное зрелище. Как скульптуры плачущих дев в колеблющихся чёрных плащах, наполнены их неестественные перетекания в воздухе какой-то жуткой мистикой. Они были немы, головы их опустились к усыпанной снегом земле. Четыре дементора застыли в воздухе, создавая тесный полукруг. Они столпились над чем-то. Януш не слышит, как под его ботинками скрепит снег, — нет, ведь он поглощён образом своих загадочных опасных братьев. Слепых детенышей Смерти, её слуги, её подстилки, её стражи. Януш видел их так чётко, как никогда и нигде. На бело-сером пейзаже Манхэттена эти существа вбивались взгляду, преследовали. Януш познал, как они страшны, как они гигантски, как они красивы. Он считал, что нет прекраснее существа, чем дементор. Медленно и неохотно отрывая от них взгляд, Януш узрел, как дементоры распространились по всему кладбищу. Они рассыпаны как чёрные жемчужины на белом ковре. Они его не замечают. Они не замечают никого. Они застыли как статуи, даже не переговаривались, не шептались. Мимо Януша прошлась парочка. Двое абсолютно радостных людей побрели через кладбищенский каменный сад к нужному памятнику. И тогда Януш увидел, что он на кладбище не один. Никто не видит его братьев. Януш отходит от ограждения, начиная приближаться к четырём дементорам, что как оккультники собрались вокруг чего-то и ради чего-то драгоценно-мистического. И Януш не смог унять этот интерес, но кроме каменных обелисков различных форм и из разнообразного материала он ничего не видел. Дементоры будто случайно выбрали это место, если не одна вещь, которую при приближении все отчётливее и ярче улавливал Януш, — цветок. Одинокий бутон нераскрывшейся красной розы. В разорванном кольце Януш стал пятым и замыкающим круг, но он разглядывал этот цветок, кажется, улавливая тонкий смысл всего происходящего. Цветок был свеж, но от мороза повял самую малость, на стебельке всего два недоразвитых листика и крупные остроносые шипы, что как пики торчали во все стороны. Это была могила, Януш это понял, когда перевёл взор на людей, что стояли прямо напротив могильной плиты где-то вдали от него. Снег слегка неровно бугрился, Януш присел, дотрагиваясь пальцами нежного как пух ледяного снега, который резко начал разъедаться от теплых прикосновений. Пальцы наткнулись на горизонтальную каменную плоскую плиту. Прижимая ладонь посильнее, вжимая полностью в снег, стряхивая и растирая, Януш увидел чудовищный приговор: 11 сентября 1961 года — 11 сентября 1961 года, ведь это была могила ребёнка, который умер в тот самый день, как только появился на свет, возможно через пару часов, возможно сразу мертвым родился. Выгравированная эпитафия трогает юного мистера Реддла до глубины души, сжимая сердце в чей-то холодный кулак. «Ты мог стать моим смыслом жизни», — эти слова в его голове произнеслись голосом Силии, и почему-то он представил именно её лицо. Он оказался на могиле их общего ребёнка, но все никак не мог этого понять, а ещё он просто не мог это принять. Януш поднял глаза наверх, смотря на оцепеневшие фигуры дементоров, которые в ту же секунду зашевелились. Януш выпрямился, не замечая, как много дементоров наплыло за его плечами, они протягивали к нему руки, желая прикоснуться, сжать его плечо. Януш не думал, что эта могила как-то связана с ним, просто он никогда бы не догадался, но странное чувство невозможно отрицать. На этой земле очень своеобразная чёрная энергетика, гниющая, но притягательная, это как сладкопахнущая брешь, из которой слабым потоком вырывается и цветёт мрак и гибель. Дементоры как жнецы у алтаря толпились вокруг, будто у колодца с водой встали, желая напиться. Януш слышит, как они шепчутся, но не понимает о чем. Они жутко блеют о своей жалости и о своей горячей братской любви, кто-то положил Янушу руку на плечо. Он вздрогнул и оглянулся впервые за долгое время. Легион чёрных гигантских существ тянулись к нему. Они выражают ему своё соболезнование, припадают к земле, которая их так тянет и соблазняет, опускают руки в заснеженную землю, а те проходят вглубь беспрепятственно словно в яму. Силия больше не упомянула о их потерянном мальчике и Януш охотно выбросил это из головы, не подозревая, что его мама до сих пор приносит своему младшему сыну алый цветочек, наверное потому, что он вылез из неё весь в крови. Это было жуткое место, жуткое зрелище и никоим образом непознаваемое. Януш раздраженно всплеснул руками, неистово желая уединения. Дементоры тотчас разлетелись как стайка голубей, исчезли подобно призракам, изгнанные будто ангелы богом. Бросив краткий взор на прихожан пугающей Троицкой церкви, Януш оглядел поседевшие поля кладбища и высохшие от холода искривленные деревья, рассматривая там вдали, мерцающие воды Гудзона, на которых взгромоздился великий, по своим масштабам, Бруклинский мост, соединявший остров Манхэттен с Бруклином. Януша не покидало странное ощущение, будто он что-то забыл.

***

— Силия, ты серьезно собралась тратить на это деньги? — Марта полезла в сумочку и достала сигареты, приглашая свою коллегу покурить.

— А почему нет? — подносит зажигалку к сигарете, опаляя. — Я хочу сделать себе подарок.

— Подарки должны делать мужики, — расхохоталась она над ее словами.

— Ничего они не должны. Ну, — призадумалась Силия, нервно втягивая сигаретный дым, — если это не твой отец. Твой брат или твой сын, внук, — она почти рассмеялась.

— Не боишься, что будешь старо выглядеть? — продолжает недоумевать Марта, быстро меняя тему.

— Я хочу выглядеть старше, — не перестает удивлять своими вкусами. — Ну вот и где? — смотрит прямиком на Бродвей и не видит своего сына, который должен был уже как десять минут назад приехать. Марта не стала задавать Силие больше вопросов, хотя ей очень хотелось узнать кого так сильно ожидает мисс Реддл. Силия облокотилась на фонарный столб, смотря на Бродвей с нескрываемой надеждой, — как же сильно она ждала именно его. Ее не раздражало то, что он опаздывает, она начинала переживать, что с ее сыном могло что-то приключиться. Да и вообще в последнее время он слишком много времени предоставлен сам себе. «Чего бы ты хотел?», — не может перестать гадать Силия, ощущая себя мамой, иногда об этом некрасиво забывая. У нее по работе все чаще и чаще в патруль входит территория Гарлема и Верхнего Манхэттена, Пётр, Марта и Рэдфорд любят спуститься в этот криминальный район на ланч, особенно в бывшее спикизи Гнарлака. Она не готова была признавать свою старую жизнь на глазах общества нового Амстердама — нет. В Америке у нее все должно быть по-другому, но ничто в этой жизни не представляло для Силии особой ценности, чем ее единственный сын. Хочет смотреть на него во время ланча. Хочет, чтобы он приносил ей заказ. Хочет оставлять ему чаевые.

Когда она увидела знакомую машину, то невольно заулыбалась, мечтая взглянуть на своего сына. Он подъехал прямо к фонарному столбу у которого она стояла, позади которого простирался величественный Вулворт. Он поспешно вышел из машины и его взгляд был каким-то опустошенным, сам он весь казался издерганным, вымотанным. Волосы его выбились, пальто не застегнуто до конца. Силия подходит к нему, дожидаясь, когда он успокоится и посмотрит на нее.

— Я опоздал, да? — бегло смотрит на нее, опуская взор на свои ноги, а затем поднимает голову, встречая здание Конгресса, вспоминая, как впервые там оказался. Незамедлительно стал выискивать того парня, который приставал к его маме.

— Да, — поправляет ему спавшую на лоб прядь. — Ты опоздал.

— На сколько? — ему стало стыдно, он моментально воспринял собственное поведение в штыки, еле сдерживая злобу на себя.

— Двадцать минут, — хочет поцеловать его, обнять и подарить свою влюбленность прямо здесь и сейчас.

— Ты замерзла? — боится услышать ее недовольство, но она отрицательно мотает головой, показывая, что вовсе не злится на него. Силию не отпускало чувство, будто с ее сыном что-то случилось, но в душе у него черная воронка, в голову к дементору пробраться сложнее чем к обычному человеку, особенно, когда он сам не может сформулировать свои чувства.

— А я вот замерзла, — докурив сигарету, подходит Марта, наблюдавшая все это время за ними, стоявшая всего на пару шагов поодаль. Она подошла к ним, нарушая всю интимность от встречи, заставляя посторониться и отдалиться друг от друга, впуская ее в их круг. — Какой чудесный молодой господин, — Марта улыбнулась и немедленно протянула руку Янушу, ожидая мягкого поцелуя в свою ярко-красную перчатку.

— Это мой младший кузен, — опомнилась Силия. — Он прибыл ко мне из Польши, — покосилась с хитрой улыбкой на своего сына. Он уставился на неё, а потом услужливо чмокнул Кроткотт в ручку, та восхищалась хорошим тоном и хорошим поведением Януша. Его это очень оскорбило, ведь они обсуждали его так, словно он вещь. Смеялись, жеманно хихикали, посматривали на него. Он стоял между ними и ощущал, как эти женщины издеваются.

— Такой симпатичный, — Марта треплет его за щёчку.

— О да, я очень старалась, — Силия невольно принимает этот комплимент на себя, забывая, что Януш её польский кузен. Марта негромко рассмеялась и полезла осматривать машину, поспешно забираясь в салон авто прямо на переднее сидение. Януш посмотрел на Силию, странно ощущая себя после её недавних слов, она погладила его ровную нежную щёчку, почти шёпотом добавляя: — Я думаю, что на тебя ушла моя лучшая яйцеклетка, — с томным страстным придыханием досказывает свою мысль. — Её оплодотворили сперматозоидом Тома, — вгоняет своего сына в недоумение, смущение, от чего у него, кажется, поднялась температура. — Наши клетки смешались, получилась зигота, — смотрит в его глаза, с предельным возбуждением. — Наш с Томом союз породил тебя, — поправляет ему воротничок рубашки, опуская ворот пальто, приглаживая лацканы.

— Прошу, перестань, — кладёт ей руку на бедро, не удерживаясь от желания приспуститься чуть-чуть вниз, вобрать в ладонь её ягодицу.

— Я много раз думала о том, из чего ты состоишь, — приглаживает и заправляет его слегка сбившиеся волосы.

— А из чего состришь ты? — задаёт ей провокационный вопрос, видя, как обдало её щеки румянцем, как опустила она ресницы, пряча взгляд. — На тебя ушла его лучшая Х-хромосома, доставшаяся ему от Смерти, — от этих слов Силия прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать нервную усмешку.

— Они у него очень редкие, — она испытала на себе всю неловкость данной беседы, которую с особой алчностью была готова продолжать. Януш любил её даже такой.

Марта нетерпеливо стучит по стеклу, пробуждая мистера и мисс Реддл от собственных чувств, выдирая их из этого нелепого романтичного мира, в котором те упорно хотят жить и познавать друг друга. И тут Януш впервые понял Тома, впервые находя ответ на вопрос: А почему мы столько лет были затворниками своего особняка? Янушу захотелось вернуться в Англию, вернуться в Литтл-Хэнглтон и закрыться с мамой в их мрачном старом доме, чтобы никто не смог их потревожить.

Силия обожала эту машину, потому что всегда мечтала иметь старомодный лондонский Кэб в качестве собственной машины, но их мысли с сыном были совершенно по разные стороны баррикад. Просто он ничегошеньки не понимает. Ему хотелось быть «клевым» в обществе своих одногодок, тогда как Силия не могла устоять перед обожествлением ретро, — в этом они были с Томом очень похожи, не считая того, что он ненавидел все желтое. «Я такая старая», — подумала Силия, доставая из кармана недлинный мундштук, заправляя в него сигарету, и отворив окно она немедленно прикурила, почти развалившись на задних сидениях, что представляли собой просторный, обтянутый светлой кожей широкий диван. Внутри все ручки и рамы были алюминиевые. Януш не понимает, что он почти как Элвис Пресли. Марта просит включить радио, желает опуститься в ритмичные звуки рок-н-ролла.

— Дальше, — сказала Силия, вытягивая свои уставшие ноги на заднем сидении, расстегивая жесткое пальто. «Шум!», — ненавидела его Силия, особенно любимый Томом джаз. — Стой! — говорит она, как только заслышала знакомую песню и Марта убрала руку от радио, поворачиваясь на Силию, странно улыбаясь.

— Наш водитель аж весь позеленел, — рассматривает Марта Януша, тогда Силия поднимает глаза на переднее зеркало, наблюдая как ее сын смотрит на нее в этот момент, так, будто она совершила что-то ужасное. Пока Нина Симон исполняла свою заклинательную песнь под названием «I put a spell on you», Януш вспоминал тот сотрясающий все нервы танец с собственным отцом прямо под эту песнь, а потом было сделано очень много гадких и омерзительнейших вещей, которые Януш до сих пор себе простить не может. От воспоминаний его пробивает жар и озноб, в животе мутит, ему кажется, что прямо сейчас содержимое сегодняшнего обеда вырвется наружу. Но Силия этого ни разу не поняла, она лишь облокотилась о ручку дверцы, подпирая висок рукой, медлительно рассматривая белый вид серых построек Манхэттена, устало вздыхая, вспоминая, как им с Томом нравилось танцевать под эту песню. Это было до всего случившегося, но уже после того, как у них появился сын, Янушу было лет двенадцать или одиннадцать.

— Куда едем? — он постарался абстрагироваться от ненужных мыслей и травящих воспоминаниями эмоций. Он задыхался внутри собственного авто, вынужденный вспоминать ту страшную ночь, которая, возможно, и проложила дорогу всему безумию. Он прикрывает глаза рукой, облокачиваясь на руль, вспоминая свое жалкое и ничтожное оправдание: «Я не женщина…».

— Пятая авеню, ты забыл? — спрашивает его Силия, не желая отрываться от околдовывающих нот этой песни, впадая в депрессивную тоску по собственному отцу. Не сказав ей ни слова они тронулись и пейзаж перед ее глазами поплыл, в салон забивался холодный снежный воздух. Силия выбросила окурок и закрыла окно, потому что Марта начала жаловаться, что у нее продрогли ноги от постоянного сквозняка, даже обогреватель ее не спасал, тогда как Силия терпеть не могла слишком высокие температуры, отдавая предпочтение морозным ноткам. В особняке Реддлов всегда было достаточно сыровато и промозгло, как и во всем Литтл-Хэнглтоне. Януш терпеливо дождался окончания ужасной песни и переключил на противный рок-н-ролл, тогда Силия поняла, что от этого шума не уйти. Но рок-н-ролл не казался ей таким уж ужасным по сравнению с будущим веянием в музыке — рэп. Становление рэпа будет примерно через десять лет как раз недалеко от них — всего лишь Аптаун переехать, добираясь до Бронкса. Рэп — это музыка рабов. Музыка черных мигрантов-наркоманов и ворюг, которые высказывали свои недовольства таким странным способом. Хотя Силия могла найти куда больше слов и по поводу всего того, что должно бы настигнуть в будущем, и по поводу черных рабочих, и по поводу музыки, которую они беспощадно завезут в Америку. Ей постоянно казалось, что все вокруг оскорбляют ее нежное и важное чувство вкуса, что остальные ничего не понимают, поэтому им надо бы навязать свою волю. Мысленно она звала к себе Тома, точнее даже не столько Тома, сколько Воскрешающий камень, что был заложником в его брачном кольце.

— Остановись возле Venus in Furs, — сказала ему Силия, как только они оказались уже практически на Пятой авеню.

— Что ты собралась покупать? — он задал ей вопрос, будучи сильно раздраженным.

Марта недовольно окинула его взглядом, считая это верхом наглости, ведь он малолетний шкет в ее глазах, который не должен вообще как-то выказывать свое недовольство.

— Ты учишься в Ильверморни? — внезапно обращается она к Янушу.

— Нет. Он сквиб, — Силия не дает своему сыну ответить.

Всю дорогу Марта пялилась на него — на водителя авто, подмечая какой он недовольный, какой напряженный, какой растерянный. Марта обернулась к Силие, но та продолжала упорно игнорировать его вопрос, что вызывает у Кроткотт нервный смешок, а это замечает Януш, которому стало тут же неловко и он резко остановился, да так, что Силия чуть не свалилась на пол, а Марта чуть не впечаталась в лобовое стекло. Януш ощутил их ненавидящие и осуждающие взоры, а затем услышал, как хлопнули двери, а в машине стало на мгновение холоднее, а потом очень пусто. Они скрылись за большими прозрачными дверьми какого-то магазина, коих здесь было слишком много, где-то недалеко он и сам блуждал время от времени. Эта странная неприятная женщина показалась из-за витрины, Янушу казалось, что она смотрела прямо на него, не только через стекло магазина, но и через бликующее лобовое стекло автомобиля. Марта Кроткотт сразу же ему не понравилась, хотя бы потому, что та считает Силию бездарной и глупой, но Януш не мог понять почему и что заставляет Марту общаться с Силией, если та ей так противна. Мама как будто ничего этого не замечала, не видела, в упор покажи — проигнорирует.

Януш сидел в тишине и рассматривал не очень оживленную Пятую авеню. Он хотел бы пойти к маме, посмотреть, что она с таким вожделением желала приобрести, но эта Марта все портит, да и для Силии сегодня он просто самый обыкновенный никчёмный, если ни ничтожный водитель. Таксист. Она ни разу не оскорбила бы его этим, если бы напрямую так и сказала, но его мама не такая. «Мамочка…», — влюблённо мечтает о ней, мечтает остаться с ней наедине, незаметно отращивая свой голод, свой передний грязный хвост. Осуждает себя, сравнивая с собакой, ему очень хотелось пометить в Силию, посетить её, — трахнуть.

Марта Кроткотт вышла из магазина первой, вся истерзанная двуликой игрой в хорошую и надменную подругу. Януш рассматривал её недлинный светло-коричневый полушубок — очень красивая вещь. Марта, перебирая своими ножками, облаченными в длинные чёрные сапоги на длинном остром каблуке, направлялась прямиком к мистеру Реддлу, который, как она думала, дико скучает в одиночестве. «Она бросила мою маму!», — думает только о Силие, находя повод побыть возле неё, прижаться, любовно простонать ласковое: «мамуля», поцеловать шёлк её волос, облизать малиновые налитые жаром губы. Он страдал по ней, судорожно скучая, признаваясь, что с ней он получает смертельное высшее счастье, но и холодное игнорирование, жестокое молчание. Марта нарушила его истомное страдальческое поэтичное одиночество своим присутствием. Она запустила зимний холод внутрь салона, а затем с грохотом захлопнула дверь, Януша аж покоробил этот показательный жест. Теснилась с ним на одном переднем диванчике, обнажила колени, соблазнительно вытянув. Она смотрела на водителя в упор, пока у Януша в это время прилип язык к небу, она его задавила своим присутствием.

— Где… — повернулся наконец к ней, желая задать вопрос, но наткнулся на пристальный взгляд её светлых, ярко подведённых глаз.

— Она муторно долго ищет голубого песца, чтобы прямо как на страницах французского журнала, — радостно высмеивает некоторую зацикленность Силии. Марта придвинулась к Янушу ещё ближе, кладя руку ему на колено, от чего он слегка вздрогнул. Какая напористая мадам, она медленно повела свою руку вверх. Зачем он ей? — у Януша не выходило это из головы, ведь он прекрасно знал, что Марта ищет себе состоятельного и состоявшегося взрослого мужчину. И Януш не мог подойти ни под один её подпункт, иначе она бы не брезговала газетчиком МАКУСА.

— Ты так неприлично красив, — восхищенно добавляет, трогая через ткань брюк, его ощутимую, давно ожившую, промежность. У него почти встал на фантазии о маме, но потом его прервали, теперь эта настырная знойная женщина домогается его. И ему это не нравится, но Януш не знает, как вести себя в такой ситуации, как не обидеть Марту, ведь она вместе с Силией, а что если потом она наговорит ей гадостей про него или наоборот про его маму? Он был уверен, что отказ Марта воспримет агрессивно, мстительно, как оскорбление. Януш терпеливо молчит, но она хочет пробраться за ткань штанов и тут он её одёргивает, с испугом отрицательно, почти пугая её, мотает головой.

— Какая скромность, — смеётся над ним. — Думаю, у тебя это в первый раз, — сияет и лоснится её взгляд, настолько она уверена в себе. — Твоё лицо… оно кажется мне знакомым, — шепчет ему это почти на ухо, высовывая язык, желая проникнуть им этому мальчику в ухо. Януш смотрел только на витрину магазина и наконец дверь открывается и выходит она. Он аж ахнул, обомлел, порозовел, выдавая свою влюблённость. Силия вышла в потрясающей длинной шубе в пол, белый с сероватым отливом мех переливался на свету, даже издалека Януш уже примерно ощущал ту мягкость, ту нежную пушистость.

— Нашла все-таки, — Марта, увидев Силию, отстранилась, переключаясь полностью на свою коллегу. Силия не стала спешить в машину, хотя она буравила взглядом лобовое стекло, она встала около фонарного столба и невозмутимо прикурила, заставляя себя ждать. Лёгкое дуновение колыхало её насыщенные каштановые волосы, Силия накинула на себя большущий меховой капюшон и стала похожа на волчицу. Януш хотел бы расстегнуть мамину шубу и чтобы под ней она была полностью голая, забраться с ней на заднее сидение автомобиля, обласкать её тело, а она бы щекотала ему лицо и укрывала этими дикими покровами его уставшее тело. Она бы кутала его в свои воздушные тяжёлые меха. Только его одного. Он бы истомно страдал в ней и терся лицом о эту шубу, которая впитала бы в себя запах её парфюма и сигарет. От этих мыслей у него предательски встал да так, что это заметила Марта и все было бы ерундой, если бы она не поняла, что у него такая сильная эрекция на Силию. А Силия так смотрит, обжигающе и прямо в душу, как будто на него, словно все эти мысли в его голове — их общая фантазия. «Я невыносимо сильно люблю тебя», — надеется, что мама слышит его слова. Но Силия никак не изменилась в лице, втянула сигаретный дым и самодовольно выпустила, — «Я хочу тебя», — его доводят собственные признания до изнемогающего лихорадочного возбуждения. Не хочет с ней расставаться, хочет её вкусить, попробовать. Раздвинуть ей ноги. Любоваться, целовать, облизывать, слизывать то, что с неё натечёт от его томных ласк. Силия потушила окурок, и выбросив в урну, направилась к машине, демонстративно сев прямо посередине заднего дивана, так, чтобы Януш видел её через зеркало заднего вида. Он хотел бы одного жадного прикосновения к её коленям, хотя бы ощутить пальцами складки её горячей промежности, зарыться в них, — он чувствует, как неприятно скользко и мокро у него в трусах. Он ещё не кончил, но был близок к этому, даже если бы Марта сейчас начала трогать его — это потопило бы Януша в страшной блаженной неге, которой можно упиться только на время.

— И сколько она стоила? — Марта обернулась к Силие.

— Очень и очень дорого, — она сказала это без какого-то выпячивания или гордости. Силия не любила цены. Не любила тратить и спускать деньги. Она была жадная и экономила на всём что можно. — Януш, нам надо домой, — он услышал скрытую сексуальность и увидел помутнённость её взора. Он обрадовался, но был так потрепан собственными фантазиями, был болезненно растроган внизу. У них будет секс. Холодный, расчетливый, страстный, но секс.

— Я ухожу, — Марта поняла этот намёк и вышла поспешно из машины, хлопнув предварительно дверью. Она удалялась очень быстро, пока не забрела в закоулок, моментально трансгрессируя.

— Ненавижу когда так делают, — Силия озвучила все мысли Януша. — Любимый, если тебе трудно, я могу подрочить тебе прямо сейчас, — запускает свою руку ему на грудь, впиваясь когтями в кожу.

— Не надо, — усмехнулся, представляя как вывернет её наизнанку. Нежные хлопья снега налипли на лобовое стекло. На Манхэттен снова опустилась зима, она спадала с неба мокрыми белыми, почти невесомыми, комочками, мягко облепляя все вокруг.

— Ты — это все что у меня есть, — признаётся ему в своих чувствах. Приспуская свою руку ниже, прямо на живот, который вздымается от тяжёлого переутомленного дыхания. Высвобождает его стиснутый в брюках член, нежно прогибая и приминаясь его возбужденные пупырышки. И он слова сказать ей не может, только стоны благодарности и сильной любви. Он сладко слабо ноет, расслабляясь, пока она слушает его подавленные стенания. Сжимает свои пальцы вокруг, чувствуя, какой он у неё в руках влажный, какой большой и толстый, прямо как спелый фрукт. Януш почти скорчился от её сильных стягивающих прикосновений. Каждое новое движение как рывок, а затем она оттягивает его назад, а потом повторяет, достаточно медленно, продлевая ему муки, делая почти больно от восхитительной ситуации на грани, все не давая ему излиться семенем.

— Она трогала тебя? — очень не вовремя и очень жестоко с её стороны.

— Только не так, — стонет на каждом слове, не желая говорить вообще.

— Мне неприятно, — обижено произносит Силия, зажимая резко, почти выкручивая и выкарчивая его член, словно это грязная морковь. Так безрассудно это делает, будто хочет оставить на нем синячки. Преисполнена жалости к нему, хочет оберегать и сделать приятно, при этом не забывая наказать. Не хочет воспитывать своего сына, считая, что он и так хорош, что её мальчик просто жертва обстоятельств и её неистовых чувств. Так сильно любит его, так сильно умиляется им, считая своим лучшим произведением, что не может отказать себе в удовольствии сжать в объятиях посильнее, покрепче, побольнее, дабы услышать его наполненный болью и любовью стон. Все ещё считает Януша безвольным маленьким ребёнком, который смотрит мультики и играет в солдатиков. Хочет, чтобы они играли с ним вместе. И он распахнул глаза от той боли, что она причиняет ему, но это было так неоднозначно, потому что потом Силия продолжила опускать его в пучину наслаждения снова. Силия была зла не на сына, а на Марту, находя её поступок вопиющим и неправильным. — Прости, — целует Януша в плечо. Он повернулся к ней и упал лицом в её шубу, рассматривая вблизи. Холодное и бледное лицо обласкали пушистые тоненькие ворсинки. Невероятно мягкие, нежные, в них утопаешь. У самых кончиков мех темно-серый, а сам весь белый, всё вместе это отдалённо напоминало голубой цвет.

— Мама… — зовёт её в бреду подкравшегося счастья, хватаясь в нее.

— Т-с-с, — соблазнительно шепчет, — не разговаривай, — дёргает его там и оглаживает, размазывая всю тёплую слизь только быстрее, жёстче и резче. Волоски её шубы забираются ему в приоткрытый рот, щекочат лицо и безмерно убаюкивают. Он уткнулся в неё горячими сухими губами, вдыхая этот недавний запах сигарет. Он стонет, вжимаясь в свою мать лицом, почти кричит как раненый, но она не остановилась, крепко сдавила его налитые оголенные пупырышки. Януш аж весь задрожал, обслюнявливая этот мех, в бреду напавшего неконтролируемого оргазма стал прилизывать ей шубу языком, затем кусая, впиваясь пальцами в расстегнутый край. Хочет поцеловать Силию. Страстно и крепко. Она наклоняется к нему, а он жадно врывается поцелуем в её рот, упиваясь и наслаждаясь только в её обществе. В поцелуе Януш ощутил такое долгожданное пьянящее соединение. «Мама. Мамочка…», — зовёт и ласкает её в мыслях, несдержанно кончая ей в руку.