И он, как обещал, явился с первым лучом. Едва занялся рассвет, и роса кристальными каплями высыпала на траву, как по окрестностям разнесся басовитый протяжный гул боевого рога. Птицы взмыли от него в небо, звери бросились в рассыпную, а люди — все, какие ни есть поблизости — вскочили на ноги. Хальсин в это время был в лазарете — Нетти проверяла швы на его бедре. Весть о приближении колонны ему принес запыхавшийся мальчонка-тифлинг.

— Идут, наставник! — пропищал мальчуган, размахивая ручками и сверкая глазенками. — Все-все идут!

Ахнув, Нетти едва не уронила на пол баночку с лекарством. Хальсин же спокойно спросил:

— Кто во главе их?

— Паладин Зевлор, — ответил мальчик, гордо выпятив грудь, — и атаман Ретт!

— Хвала Сильванусу, — выдохнула Нетти, споро пряча бинты, ножницы и мази по сундукам. — Вернулись.

— Иначе быть не могло. Оба они — великие люди, — зычно произнес первый наставник и мягко похлопал по худосочному детскому плечику. — Побудь моим голубем, дитя, отнеси послание командирам.

— Да, да, да! — радостно воскликнул мальчуган, весь трепеща. — Все, что угодно, господин!

«До чего резвый парнишка», — подумал Хальсин, не сдержав улыбки, и произнес:

— Пусть они явится под очи мои у святилища Отца-дуба. Я желаю достойно отблагодарить их за великую помощь. Видит Сильванус, они заслужили того сполна!

Едва мальчуган прытким олененком ускакал прочь, как первый наставник оперся о каменный стол. «Я цел. Скоро буду. Соскучился». Им овладела великая слабость, какую он смог преодолеть лишь великим усилием. Нетти, обеспокоенно хмурясь, коснулась его руки.

— Наставник? — позвала она, силясь заглянуть ему в глаза.

— Помоги мне, — попросил Хальсин, взял со стола одну из бутылочек с укрепляющим зельем и выпил залпом. — Помоги мне собраться, милая. Сам не сдюжу.

Все то время, пока выздоравливал, Хальсин носил тунику из тончайшего шерстяного полотна, подвязывая ее плоским, почти невесомым поясом, и просторные штаны из мягкой ткани. Однако сегодня ему придется сбросить это тряпье. Сегодня великий день — для Рощи, для Круга, быть может, для всего Побережья. На него будут устремлены сотни глаз. «Ретт будет смотреть на меня». Дабы пощадить себя и сберечь раны, Хальсин отказался от жреческого одеяния, надев вместо него послушническое. Темно-зеленое, просторное, с коричневыми рукавами; его требовалось подпоясывать тонким кожаным ремешком, а сверху надевать знак послушника — крестовину ремешков, напоминающую жреческую, только без отличительного знака. Вместо ремня Нетти подпоясала его узорным кушаком (еще один дар Ретта, привезенный из достопамятного похода на Перевал) и напрочь воспротивилась жреческому символу. «Раны едва затянулись!» — заявила она. Тогда он надел плоский амулет из дерева с выжженным символом Отца-дуба. Не слишком ли бедно для верховного друида? Иль напротив, слишком помпезно?..

«Сильванус Рогатый». Хальсин не сдержал смеха, глядя на себя в бронзовое зеркало. Нетти, закалывавшая ему волосы на затылке, чуть вздрогнула и бросила на него любопытный взгляд.

— Наставник? — произнесла она с несмелой улыбкой.

— Ничего, милая, — все еще посмеиваясь, отмахнулся Хальсин, сам думая в то время: «Охорашиваюсь, как городская девица перед свиданием с кавалером». — Подай мне, пожалуйста, посох и проводи до Круга.

Вопреки всем их стараниям — Нетти перевязала его раны бинтами, пропитанными лекарственными настойками, а он сам выпил большую бутыль обезболивающего — ткань неприятно терла кожу, и даже самые легкие ремни остро впивались в плоть. Сухожилия на пальцах — и рук, и ног — все еще ныли, так что носить обувь и перчатки было почти мукой. «Первый наставник — столп, на каком держится Роща. Он должен быть равнодушным к боли. Я смогу. Ради Круга. Ради семьи. Ради него».

Опираясь на посох, слегка припадая на правую ногу, Хальсин направился в сторону выхода из подземья. Нетти засеменила следом.

Стоило каменной стене отойти, как в глаза хлынул слепящий поток света. «Какой замечательный день», — подумал первый наставник, вдохнув свежий терпкий утренний воздух всей грудью. Под утро ветер разошелся, но нынче притих, напоминая о себе только гулом в грядах камней да шелестом в раскидистых кронах. Меж тем, близ идола Сильвануса было удивительно тихо… но то явно ненадолго.

— Доброго утра, наставник! — воскликнул Аррон, помахав ему из Круга — все друиды собрались близ святилища. — Слышите?

Хальсин кивнул. Он слышал. Шум: какофония, смешение, симфония хаоса из сотен голосов. Как приливная волна, он рос и рос с каждым мгновением, набирая силу и скорость, звеня в прохладном, росистом, напоенном светом утре. «У меня крутит живот, как у девяностолетнего юнца, — подумал первый наставник, сглатывая сухим горлом. — Сильванус, где же они? Отчего же так долго?!» Оттого что природа никогда не спешит — в том числе и людская. Бурный разноцветный поток медленно, но неумолимо хлынул в Круг Изумрудной Рощи. Беженцы, воины, авантюристы, Кулаки, люди, эльфы, дворфы, гномы… И он.

Его невозможно было не заметить — он был серединой реки, водоворотом в течении, самой крупной рыбой в косяке. На покрытых плащом плечах его сидела девочка-тифлинг — улыбающаяся, раскрасневшаяся малышка размахивала букетиком полевых цветов. Он то и дело подзуживал ее помахать кому-то в толпе, и она махала, махала изо всех сил. Он что-то говорил кому-то, кого-то хлопал по плечу, кого-то обнимал и даже целовал. Белые крепкие зубы так и сверкали в пронзительно-ярких лучах. На нем не было ни наручей, ни нагрудника, но зато был шлем, высокий, с парой перьев («когда он уходил, их было больше») и без забрала. А где же его старая боевая подруга? Уж не потерял ли он секиру?..

Людской поток разбился о главный вход и святилище. Хор голосов, громкий и хаотичный, прорезало громогласное:

— Господин наставник!

И хор начал стихать, медленно, медленно, медленно — пока не стих совсем. Сотни глаз обратились к верховному друиду. Пот стекал по его спине и жег раны, а Хальсин стоял ровно, почти не опираясь на посох, словно бы не замечая ни жжения, ни боли в бедре. Молодой воин снял девочку с плеча и отдал одному из тифлингов (похоже, отцу), напоследок поцеловав в щечку.

И в два прыжка взмыл на каменные ступени, встав пред ним на одну ступень ниже. Прозрачно-голубые глаза горели синим пламенем.

— Мой господин, — с чувством произнес Ретт с Большака — и опустился на колени. — Пред взором вашим стою — не по приказу, но по своей воле. Примите от меня послание — враги убиты, и мир настал!

Чуть небрежно, даже неуклюже, Ретт отстегнул тугой ремешок под подбородком и снял шлем. Вздох вмиг застрял в горле — его волосы! От густой золотой гривы не осталось ничего — только несколько коротких прядей на макушке и висках. От подбородка до выбритого затылка шел пунцовый шрам от ожога. Такой же рубец вился на левой стороне шеи, часть его темно-красной змеей заползала на ухо. «И это только то, что выставлено напоказ! А что же скрыто?! Что он не стал показывать толпе?!»

Кончики пальцев зудели. Броситься бы к нему, обнять, зацеловать, залечить, занежить! Поклясться, что теперь он с ним и более ему ничего не грозит!.. «Не стоит, старик. Не стоит лгать. Не унижай его и не унижайся сам». Вместо того Хальсин воздел руки, прикрыв глаза, и позволил себе улыбку и легкий смех. Его ко всему прочему била дрожь, но пускай. Пускай решат, что он охвачен религиозным чувством.

— Слава Сильванусу! — произнес первый наставник, не скрывая облегчения. — Слава тебе воин — и всем тем, кто шел с тобой в великий бой! Слава всем вам, победители!

— Слава! — провозгласил единый вопль. — Слава воинам! Слава победителям!

«Слава наставнику, Хранителю Рощи», — прошептал нежно знакомый голос в голове. Нет! Никаких больше «наставников». Довольно! Хальсин протянул воину руку, и он опустил голову — решил, что «наставник» хочет его благословить. Улыбка растянула губы.

— Ретт, друг мой, — мягко, но отчетливо, чтоб было слышно даже через шум, позвал Хальсин. — Ретт!

Парень вскинул голову, глянул слегка растерянно на протянутую ладонь. И покраснел, как юный мальчик. Вложил ладонь в его, и первый наставник, мягко улыбаясь, помог ему подняться — не без труда, сквозь слабость, но ничего. Это стоило того. Крепкие, горячие объятия под взрывной, счастливый рев стоили того. Ретт обхватил его за плечи, зарылся носом в волосы — и прижался губами к шее. От него пахло табаком, морской солью, мускусным маслом и, отчего-то, ягодами: вишней, голубикой, смородиной.

— Сердце мое, — прошептал Хальсин, стискивая ему спину.

— Хэл, — прошептал Ретт, целуя, целуя его в шею. — Хэл, родной мой.

Как можно было разомкнуть объятия? Как они смогли? То, должно быть, Ретт — молодой воин не такой запальчивый, он умеет держать страсть в узде. Отпустив Хальсина, парень с широченной улыбкой замахал кому-то в толпе, и уже через мгновение перед первым наставником оказался Зевлор. С ним случился небольшой конфуз: во время объятий тифлинг ненароком впился когтями ему в спину. От боли вспыхнули искры в глазах, а из груди вырвался тонкий вздох. Впрочем, это отрезвило, остудило голову.

— О боги, прости! — в ужасе воскликнул Зевлор, тут же переложив руки на плечи. — Сильно больно? Адова сера, вот же я старый…

— Ничего, ничего, — прохрипел Хальсин, стараясь не морщиться слишком сильно. — Не береди душу, все хорошо.

— А вы, госпожа, что же, не желаете обнять своего наставника? — вдруг произнес Ретт подчеркнуто дружелюбным тоном.

Радость как рукой сняло. Зевлор отступил в сторону, и перед ним предстала она, в кожаном доспехе, без жреческих символов. Рыжие волосы острижены до ушей, как у юноши. «Как у послушницы».

Первый наставник смерил Кагу долгим взором. Она не дрогнула, но вытянулась перед ним, как воин наизготовку. Ярко-зеленые кошачьи глаза смотрели со стоической обреченностью.

— Ты, — произнесла Нетти откуда-то сзади. — Живая.

— К великому несчастью, — спокойно произнесла Кага, не опуская взгляда.

— Что прикажете делать с ней, наставник? — спросил невесть откуда взявшийся Ратх.

Хальсин огляделся. Вокруг все еще было шумно — ни опьяненные счастьем тифлинги, ни окрыленные победой Кулаки не замечали, как резко похолодало в друидском стане. Ретт тому — шуму — только потворствовал. Подхватив на руки Альфиру, парень рывком усадил ее на высокий менгир, откуда та, вскочив на обе ножки и размахивая тонкими ручками, возопила:

— Дамы и господа! Лихой атаман приглашает нас на великое празднество! Виват победителям! Повеселимся, как полагает героям! Ура-а!

Ответом ей были крики и овации. Тифлингша бросилась с камня прямо в объятия Ретта, и тот сгреб ее в охапку и закружил, распевая какую-то заводную балдурскую песенку — мотив мигом подхватила половина толпы. Боевые товарищи молодого воина тоже были здесь. Астарион сидел на плечах Карлах со скучающим выражением на лице и нарочито манерно хлопал в ладоши, пока красная воительница ревела и свистела едва ли не громче, чем вся остальная толпа. Гейл что-то горячо доказывал Шэдоухарт, обнимающей его за шею, девица морщила носик и тонко улыбалась, отвечая коротко, односложно; они то и дело прыскали от смеха. Уилл и Лаэзель стояли поодаль с мрачноватыми лицами — один, видно, из-за новообретенного дьявольского статуса, вторая, вероятно, по въевшейся в кровь привычке. У Клинка на руке повис кудрявый мальчуган-тифлинг, гитьянки обвила за пояс белокурая девочка; колдун внимательно слушал мальчишескую болтовню, ероша густые кудри, воительница придерживала доверчиво жмущуюся к ней малышку за спинку.

Изумительная картина в изумительный день — но не ему наслаждаться ею, увы. Первому наставнику друидской Рощи отдых неведом.

— Иди в мои покои, — ровно произнес Хальсин, глядя бывшей ученице прямо в глаза. — Жди меня, я скоро приду.

— Да, наставник, — чуть дрогнувшим голосом произнесла Кага.

Она опустила голову, а он поднял. И натолкнулся на пронзительный взгляд прозрачно-голубых глаз. Ретт смотрел на него — и странно улыбался.