***

Он смотрел и смотрел. И смотрел, и смотрел, и смотрел, и смотрел, и смотрел. Как в то, чему нет конца, и то, чему в принципе не должно быть начала. Окно развёртывалось на целую стену. Так выглядит панорама. А он мелкий и крошечный, такой крошечный, как облако, и такой большой, как облако. Всё-таки уже такой взрослый человек. Взрослее в миллениумы теперь в этот самый момент. Дождь шёл сильный, как будто бы доказательный. И не было ничего кроме него и этого мира расстоянием в десяток шагов от силы. За окном ведь стелилась планета. Вся для него. Такая чёткая в своей соблазнительности. Синяя, почти сапфировая. Она ждала его. Он всегда знал это. Эта планета образовала его четырнадцать лет назад, и теперь он вырос и готов унести её на своих плечах-утёсах с собой как долг. Оружие первой необходимости. Вся его сила эти четырнадцать бесхитростных лет заключалась в одобрении. Теперь не нужно никакого одобрения – его ждёт целая вечность. Обороты одного-единственного незамысловатого шара идеальной фигуры, принадлежащего только его вожделениям. Его сила заключалась в беспомощности. Его жизнь заключалась в его отце.

А теперь его отца убили. Такой он неправильный кажется, когда мёртвый. Пластилиновый. Вылепленный какой-то. Нет, это не папа. Это точно не папа. У папы глаза большие зелёные, а у этого запрятанные, застеленные. У папы нос похож больше на картошку, чем помидор, а у этого он вообще ни на что непохож. Ненастоящий.

Его папа не такой. Его папа бы так с собой не поступил. Не позволил бы.

Его папа не имеет права на ошибку. Не имеет права устать. За это – штрафной весом в разбитые пальцевые костяшки. За это – стыд. Его папа никогда не умрёт. Он вне времени и вне пространства. Он просто – вне. Он просто никогда не был здесь. Но и не умирал ни разу. Потому что его папа – бессмертный. Это Билли знал абсолютно точно.

Поэтому сейчас, стоя один на один с витающим за стеклом анемичным телом оттенка мела, он знал, что теперь папа точно никогда не умрёт. Он заточит его в самом себе и будет защищать его до последнего вздоха. Это тело, висящее на канатном обрывке – формальность. Потому что теперь он чувствует своего отца как никогда раньше.

И жизнь режется на две идеально-ровные доли. И планета под его ногами идеально-круглая. И он идеален. Потому что теперь он становится вечным. А это и есть идеальность.

Был март.