***

Когда засыпало солнце, просыпался Энди. Энди Джаспер старался никогда не рисовать при дневном освещении, ибо только под холодным рука изворачивалась верно и органично. Тёплый свет препарировал действительность в усталость и диссонанс, а Энди был безустанным истериком, невыгодным таким вот характерам. Энди рисовал, в основном, для того, чтобы успевать за собственной скоростью жизни – талант в этой системе занимал роль, скорее, преследователя – второго, иногда, третьего во всей гонке. Он брал кисточку и вылетал параллельно ей, чуть быстрее, чем пуля, и чуть медленнее, чем мысль. Мысль всегда оказывалась быстрее. Такая вот участь любого творческого человека, человека-искусство. Быть тенью каждой из своих гениальностей и талантливостей. И лететь, лететь, лететь, лететь, лететь.

Энди Джаспер стоял и рисовал, разверзнутый вдоль цветастой стены. Пару дней назад у этих стен произошло убийство, а теперь – искусство. Так происходило всегда. Такова хореография жизни. За искусством следует смерть, а за смертью – искусство. Вечный вальс вычитающихся из самих же себя событий. Сегодня фортуна выдавала делать искусство. А фортуна, как и судьба, всегда последовательна, хоть и случайна на первый взгляд. И Энди следовал судьбе, так как не мог иначе. Теперь он рисовал портрет, и чёрт его знает, что только выйдет из этого вот лица. В этом смысл шедевра. Художник никогда не знает, что выйдет в итоге. И просто летит, летит, летит, летит, летит за самим собой. Летит за мыслью. Аналогично мотылю, в отличие от которого субъект, правда, чаще всего именно возрождается, а не погибает от собственной цели. В этом наше отличие от животных. В этом симптом души. The Art.

Энди по природе своей не был выструган для конвенциональностей и прочих формальных секций своей планеты, как, например, его красноречивый коллега – мистер Моро. Если бы он мог выразить своё внутреннее предложениями, то не было бы причин рисовать. А он художник, исходя из своей же крови. Слепое на вид существо примитивной наружности, закрывающее глаза, чтобы видеть.

Рисовал, в основном, баллончиками; не жаловал масло. Масло по своей структуре было более скользким, чем его кровь, а Энди не мог этого позволять. Вот и сейчас: стена жертвенно раскладывается перед ним на эскортный манер, а он стоит и дирижирует своей мысли коричневой краской. Одно-единственное лицо по всему периметру. Стены-жизни – одно и то же. Чезаре Моро был удивительно красивым мужчиной. Слишком красивым, чтобы не рисовать его двадцать пять раз подряд за два года сожительства. И снова портрет заканчивается тем же. Скуластый и безупречный уроженец Италии с сигарой во рту и выглаженным воротником.

Энди не знал, что он чувствует к Чейзу, но и мараться в этом не собирался. Единственное, что он чувствовал абсолютно точно, это костёр из его собственного скелета внутри него. Энди Джаспер был огнивом, постоянно готовым к пламени. Чезаре Моро был его пламенем. И как бы то ни назвалось в итоге – огонь или страсть, бензин или просто любовь – это был крепкий союз из двух магнетически лёгких в своём дуэте людей, который рассечётся в угли уже этой бесстыжей, но не менее честной осенью.

Стояло пятое октября. До ограбления ювелирного магазина «‎Валентайн» оставалось ровно четыре дня.

***

09.10.2005. 18:18

Теперь фортуна снова доказывает свою преданность последовательности; Энди стоит в багги-костюме, самостоятельно обрисованном баллончиками, и нежно наставляет пистолет в затылок очередной жертве.

Чейз стоит в районе двух вытянутых рук от него: Валентайн – на вид не очень взрослый, даже очень юный парень ювенального тона с накуренным цветом глаз – остолбенел пока исключительно фонетически, так как туловище продолжало неустойчиво парить над ногами, как отрывающийся октябрьский лист. Обычный неумный мальчик-торчок, работающий в не очень удачной сфере, по большому счёту, только ради зарплаты. Так думал Энди Джаспер, наставляющий дуло ему в затылок в ту же секунду.

В город врезался дождь. Где-то за горизонтом тут же вспыхнула молния. Начиналась гроза.

— Скажите мне, вас когда-нибудь грабили, Билли Валентайн?

Чейз Моро любил дождь как аплодисменты. Вот и сейчас дождь приближался к его ногам, пока мятый Билл Валентайн, немного скрючившись, стоял перед ним, смотря точно в глаза. Чейз знал, какие суммы кишат за стёклами позади ювелира, и, исходя из своей хищной крови – а то есть крови его хищной матери-итальянки – не имел никакого права оставлять их на чужое наследство. Весь этот мир, в его понимании, уже есть его наследство за всю его жизнь. Самая минимальная компенсация. И ограбление ювелира было просто бытийной забавой со сладостным призом; что-то типа тира с игрушкой в конце. Ничего серьёзного. То есть, понятное дело, что выстрелить, всё же, придётся, но это, как всегда, не понесёт никаких последствий, так как артифициально. Если, конечно, не произойдёт рикошет, и пуля не приземлится у кого-нибудь у виска. Или у виска игрушки.

— Молчание – знак согласия? Всё в порядке?

Билли молчит, скорее, специально, потому что знает, в каком состоянии находится, и какие формулировки может такое состояние инициировать. Нет, его никогда не грабили. Во-первых, наверное, попросту из-за самого местоположения ювелира – крошечная глушь в самом незаметном углу после трассы. Какой болван пожелает соваться сюда с такими намерениями? Вот только Чезаре был из породы псов – бродячих беглецов – не смотря на свою наружность. Он давно выслеживал это место. Как орёл с полёвкой посреди степи, совершенно незнающей страха. И теперь приходило время наступления.

— Ну ладно, Билли. Я знаю про твои сбережения. Про каждый камешек, хранящийся за этими стеллажами. Так что если ты захочешь брыкаться, ты сможешь рассказать мне об этом на ушко, и, так уж и быть, я закончу этот вечер быстрее. Каспер закончит, если быть точным. Выстрелом в твою крашенную милую голову. Хотя, если честно, уж больно ты телячий ещё, чтобы брыкаться. Так что скажешь? Родео или не родео? Казнить-нельзя-помиловать? Или, может быть, отступление? Лицом в пол, Билли Валентайн.

Каспер. Так Чезаре называл Энди в процессе работы. Эдакий творческий псевдоним. Каспер-Джаспер. Весьма резонно, учитывая созвучность с настоящей фамилией. Теперь Каспер бьёт Билли по пояснице, и тот приземляется на колени. Даже не от боли, а от банального присутствия мозга. Хоть и прокуренного.

— Я же сказал, в пол, а не мне в пах.

Дёргает головой в смятении и медленно раскладывается животом вниз.

Чейз закрывает дверь и начинает небыстро проникать в помещение. Как запах. Ограбление обещает быть театральным и ходким.

— Каспер. Ты знаешь.

С кивком в глазах Энди ретируется к лестнице и тут же начинает подыматься наверх, следуя плану. Киллиан находится в своей спальне. Но никто не знает про Киллиана.

Никто. Кроме Билли.

— Не так напряжённо. Расслабь корпус. Представь, что ты на море. Бывал в Калифорнии?

У Билли глаза красные, голова раскалывается, а надвигающийся дождь только больше усугубляет мигрень. Поэтому, лёжа на немытом паркете с руками за головой, Билли молчит, пока Чейз гладко сканирует помещение, проскальзывая по полу, как по сцене. Десятки отшлифованных камней на манер диамантов самых ярких цветов, выставленные настолько ровно, насколько только возможно, не теряли привлекательности за счёт пыли. По крайней мере, стеклорезу уж точно будет всё равно, грязное над ними стекло или чистое. А Чейзу Моро так и подавно.

— Как будто бы у нас нет моря, — доносится сверху.

— Каспер, прошу. Не видишь, Билли сейчас потеряет сознание от страха?

— Это неправда.

— Добрый вечер! Вы говорите по-английски, мистер ювелир?

— Не надо жеманностей. Забирайте, что хотите, и уходите.

— Значит, отступление? Умно, мистер ювелир. На самом деле, очень умно. И я очень рад, что вы выбрали именно такой исход. Нехолодно там, на полу?

— Нет, мне весьма комфортно.

— Да, я вижу. Носом. У вас тут, что, наркопритон, что ли?

Поправляет пиджак и двигается вдоль стеллажей. В выглаженном костюме последней модели, чёрным галстуком и слегка развёрнутым воротником, он чувствует, что никогда не умрёт. Чейз Моро уже знает свою смерть в лицо. И видит её везде, а соответственно, скрыться ей от него невозможно. Но вот ему от неё – раз плюнуть. Смерть никогда не найдёт его. Жизнь на его стороне. Только потому, что он верит в это. А на большее он и так не способен. Как и любой другой человек на Земле, покрытый кожей и венами. Дух неоспорим. Безапелляционно бессмертен уже априори. И Чейза Моро уже давным-давно ничего не страшит.

Терять ему нечего. Деньги не в счёт. Накупленное – тем более. Никому не сдался, кроме себя. Ни от кого не зависит, кроме себя, никем не заведует. Пёс, одним словом. Бессмертный не только потому, что самостоятельно верит в это, но потому, что сама смерть, исходя из своей занятости, банально не доглядела его в какой-то период, а теперь и вовсе утеряла его из виду. Кажется, Чейз совсем, совершенно ни черта не боится.

— Царица Небесная! Пахнет даже здесь! Сколько вы выкурили, мистер Валентайн?

Полупьяный выдох в ответ и лоб в пол.

— Ясно, мистер Валентайн, не поговорим мы с вами сегодня. А я уже понадеялся на активный диалог!

Из долгого чёрного кармана вынимается золотой стеклорез. Как нож на свадебном торжестве; экспозиционный первый кусочек торта, отрезающийся всегда изящно, всегда плавно и исключительно демонстративно.

— Значит, будете слушать. Вы знаете, почему Сиэтл зовётся изумрудным городом?

Следующий удар молнии. Гроза приближается практически со скоростью ветра.

Солнце ретируется из изумрудного города. Сейчас всё начнётся.

— Работать на штат и даже не знать его историчности. Стыдно, мистер Валентайн. Стыдно. Я, кровный итальянец, и то, знаю штат Вашингтон, как пять пальцев.

Часы над лестничным пролётом тикают как будто бы громче, но это всего лишь симптом молчания. Симптом страха, когда всё в воздухе замирает и становится ирреальным для того, кто им напитался, и игрушечным и лёгким для того, кто им распылился. Тик-так, тик-так, тик-так. Стратегия действий Чезаре Моро. Гладкость и безукоризненность в гладкости. Тик-так, тик-так, тик-так.

Энди Джаспер пропал за дверью, и сейчас либо Киллиан поразмыслит мозгами и постарается скрыться от его глаз – для этого ему придётся слиться с воздухом – либо же быть беде. Билли знал это, как никто.

Гроза, гроза, гроза.

— Сиэтл – почва. Для всех самых зелёных лесов в Америке. Для всех самых нищих бичей в Америке. Почва для всего, что только пожелает взрастись. Сколько ты уже этим занимаешься, Билли? Я, если что, о ювелирном деле, а не о твоей наркомании. Перейдём на «ты».

— Я бы предпочёл вообще не общаться.

— Это не был вопрос. Господи, почему всегда приходится объяснять? Просто поддержи разговор, ювелир. Мама не научила тебя манерам?

— Лет пять. Шесть. Может, семь.

— Прямо с пелёнок, что ли?

Чтобы рассмеяться от собственной шутки, Чейзу не нужен зритель или прожектор. Он сам себе зритель и сам себе прожектор. И нет ничего на свете, кроме него, когда он просыпается. И умирает вокруг него всё живое, когда он ложится спать. Он – отдельный космос со своими планетами, зрителями и прожекторами. И жизнь его – сплошное развлечение, и чем хуже ситуация вокруг него, тем ярче его развлечение. Поэтому он смеётся, и ему весело и вольготно.

— Можешь не подстраивать смех, я и так знаю, что я весьма остроумен. Если хочешь, ты можешь плакать. Можешь даже описаться. Проявляй свой страх, не держи в себе!

— Я не боюсь вас. Тебя. Просто... Берите, что хотите. И проваливайте.

— Следи за языком, ювелир. Если ты всё ещё не догадываешься, пистолет за моим ремнём вовсе не пластиковый. Думаю, ты-то точно обучен сличать металлический блеск. Просто дай мне повеселиться, не порть комедию. Не видишь – я наслаждаюсь!

Чёткий, даже слегка сфабрикованный итальянский акцент, звучал, как кино. И Чейз знал, что он – как кино. Кино и было его стержневой, если не заглавной целью. Важнее, чем само ограбление в своей сути, в целом. Attitude is everything. Cinema is everything. Everything is everything. Тихое ограбление – неудачное ограбление. Таков принцип.

— Это я к тому, Билли, какая бессовестная и трагичная вся твоя жизнь целиком и полностью. Пять, шесть, семь лет наживать добро, чтобы в один мимолётный октябрь пришёл какой-то дядька с пистолетом всё у тебя отобрать.

— Да какой ты дядька... Бороду сбрить, и не больше моего ровесника.

— Мне зачесть это за брыкания?

Пистолет вынимается быстро. Быстрее, чем все его действия за последние три минуты.

— Мы же, вроде, на «ты», мой «гость из далёкой Италии»?

— Аккуратнее. Надеюсь, пол не очень жмёт твоим прокуренным лёгким, и тебе есть, чем дышать, мистер Валентайн. Так что наслаждайся дыханием. И не дерзи мне.

Заряжает пистолет, и теперь молния впивается в землю, а Билли сглатывает слюну. Такой громкий-громкий удар. Асфальт разминается. Город готовится к бою.

— Земля недовольна. Слышишь? И я недоволен. Так что не дай мне совершить глупость, милый Билли. Ведь, ты, наверное, чувствуешь, я очень люблю глупости. Без пререканий с этого момента. Убить тебя мне ничего не стоит. Но, признаться честно, будет грустно. Ты нравишься мне, мистер ювелир. Просто продолжай в том же духе.

Второй удар молнии. Более убедительный и более близкий.

Четвёртая минута ограбления. 18:22.

— Итак. Ровно неделю назад к тебе должен был зайти человек, представиться Джорджем. Как, зашёл?

— Ты очень любишь звук собственного голоса, не правда ли?

— Второе замечание, мистер ювелир. Ещё одно, и ставлю вклейку. Просто отвечай на мои вопросы. Заходил?

— Да. Заказал позолоту на револьвер. Дал дедлайн на неделю.

— И? Как? Готово?

— Не совсем.

— Билли, ты совершенно отвратительный собеседник. Отвечай дельно. Да-нет.

Тогда Билли замолчал. Тик-так, тик-так. Шестерёнки головного мозга, как и вся система, проветривается и трезвеет. Но кровь продолжает быть смелой, и голос уже не дрожит.

Тик-так, тик-так.

— Что, если нет?

— Вклейка. Учился в школе? Знаешь, что происходит при вклейках?

— Не знаю, наверное, какой-то приз.

— Вот и заговорили. Очень рад, что ты пошёл на контакт. Я уже начинал скорбеть. Ладно, Билли. Видимо, по-хорошему у нас не получится...

— А может быть по-хорошему?

Тогда Чейз, опираясь на собственную бесчувственность и, конечно, роль, отлетает на четвереньки и теперь приставляет оружие в висок цвета блонда. Переходит на шёпот.

— Может быть по-плохому. Можем закончить прямо здесь и сейчас. Но в этом не будет кайфа ни для тебя, ни для меня. Никакого драйва. А ведь только в драйве и смысл, правда? Неужели ты вообще ничего не понимаешь? Я сейчас убью тебя. Только сморозь что-нибудь по-пацански ещё раз. И я заберу не только твои блядские камни, но и...

Вдох. Выдох.

Тик-так. Тик-так.

— Просто говори со мной. Просто отвечай. Отвечай на мои вопросы. Позёрства здесь ни к чему. Я уже сорвался на мат. А, как ты видишь, я человек интеллигентный, соответственно, выражения недопустимы. Но ты видишь также, что я очень падок на гневность. Я очень падок на шалость, мистер Валентайн. Потому терпение моё жёсткое, но абрис его тонок. Да-нет. Нет-да. Единственное достойное, что ты можешь сделать сейчас, так это спасти свою жалкую жизнь. А это, как ты понял теперь, невероятно просто. Может ли быть по-хорошему? М-м.

Возвращается в прежнее положение, всовывает пистолет обратно за пазуху и снова берётся за стеклорез. Пожимает шеей. Долгий, глубокий вдох. Резвый выдох. Билли молчит. Чейз улыбается. Время, как волны, скатывается по глади пространства и образовывается в бриз. Мурашки.

Тик-так, тик-так.

18:24.

— Начнём сначала. Где мой револьвер, Билли?

— Пропал. Не знаю, где он. Просто пропал.

— Забыл тебе напомнить, ложь тоже недопустима.

— Я не лгу. Револьвер пропал. Делай с этим, что хочешь. Можешь даже обыскать. На самом деле, было бы даже хорошо, если бы ты обыскал. И нашёл. Мне воровские пушки здесь не нужны.

— Воровские пушки. Оригинальный «‎Pistola Rotazione», «‎Bodeo 1889»! Это не просто пушка. Это произведение искусства. Не мне тебе это объяснять, ювелир.

— Не разбираюсь.

— Стыдно. Поручу это Касперу. А если и он не найдёт, тогда ладно, прощён. Но если он найдёт, Билли...

— Убьёшь меня. Знаю.

— Нет.

Пару секунд харизматичных раздумий.

— Хотя. Да, ты прав. Я убью тебя прямо здесь, на этом полу, Билли Валентайн. Тебе даже не придётся вставать.

Ещё один удар молнии доказывает – туча движется в невыигрышном направлении.

Затем ещё пару молчащих секунд. И Чезаре принимается за работу.

— Со стеклом, как с женщиной. Была у тебя когда-нибудь женщина? Или ты?..

— Просто забирай. Забирай всё.

— Значит, не было. В общем, стекло хрупко. Чувственно. Девственно. Ты-то наверняка поймёшь.

— Это такой тонкий подкол, что у меня не было секса?

— Точно. Тонкость. Стекло тонко и первобытно, а то есть исходно, не носящее в себе никакой угрозы. До тех пор, пока не образуется в груду осколков и не образуется в смерть. Понимаешь?

— Сколько это продлится?

— Сколько я захочу, столько и продлится. Времени у нас много. Или ты куда-то спешишь?

Не давая права на ответ, начинает проходить по стеклу резаком, составляя чёткий безукоризненный круг. Стекло атласистое и лощёное, пыль не в тему. Кольца, серьги, ожерелья, браслеты, цепи, подвески красные, жёлтые, белые, чёрные, синие; в общем, всё, что только можно представить параллельно ассоциации с бутиком ювелира. Перчатки на Моро каждое ограбление. Самый коренной атрибут после образа. А может быть, даже перед. Прозрачный полиэтиленовый мешок достаётся трепетно, но нежно. Как и оружие, все реквизиты настоящего вора должны оборудоваться безошибочно складно.

— Молчание – знак согласия. Всё-таки я просёк твою фишку. Можешь не отвечать. И так, стекло...

Артистично двигается вдоль стеллажей, попутно заполняя мешок и оставляя профессиональные люки от стеклореза в каждом из секторов.

18:25. Новый удар. Молния гневается. Воздух калёный. Солнце прячется.

Солнце уходит за горизонт. Сиэтл скрывает ночь.

— Что ты знаешь о стекле?

— Твёрдое неорганическое вещество, устойчивое к воздействию...

— Я уже понял, что ты был примерным учеником. Что ещё ты знаешь?

Ещё один проворный круговорот стеклорезом.

— Сколько ты уже этим? Ну. Занимаешься?

— Что?

— Криминалом. Грабежами. Как вообще пришёл к такой жизни?

— Значит, вопросом на вопрос? С чего это такой раскалённый интерес к моей жизни, мистер Валентайн?

— Вступаю с тобой в активный диалог. Этого ты от меня хотел?

— Что же. Похвально. Даже приятно. Как хочешь. Не поговорим о стекле, поговорим о деньгах.

Билли знает, что револьвер у Киллиана. Нащупал у того под одеялом несколько часов назад. Но не сказал ничего, потому что и сам бы присвоил его в один момент, если бы не утерял. Мысли о смерти пронизывали его с такой частотой, как никогда раньше. Он только с недавних пор понимает, что всё, что держит его на этой планете, это Киллиан Ри, и всё, что держит на этой планете Киллиана Ри, это он – Билл Валентайн собственной персоной. Уже подготовил несколько результативных оправданий, чтобы не возвращать револьвер мистеру Калико, как откуда не возьмись вместо мужчины с бородой Джефа Бриджеса появляется этот мерзкий тип на манер итальяшки с пулями вместо пенни и мальчик в закрашенной баллончиками толстовке «‎Fuck You All» пуэрториканской внешности с дулом у его затылка. И всё заканчивается для него так быстро, как никогда и не мечталось. Надежда оставалась одна, и заключалась она исключительно в одном понуром парне с прогрессивной депрессией, которого Билл трахнул на пьяную черепушку чуть больше двух лет назад и теперь поселил перпендикулярно своей бесхозной прокисшей жизни в соседней комнате в квартире на сорок квадратов. И если сейчас Киллиан Ри не спохватится и не придумает что-то правильное, не спохватится уже никогда, и они точно обратятся в трупы. Поэтому, чтобы выжить, оставался только один вариант – шустро заговаривать зубы, как будто на мушке (а он и есть на мушке), и не давать никакого права отвлечься или сдрейфовать на свою волну. Как трагично, что сформулировал этот план в своей голове мистер Валентайн только сейчас, лёжа на полу своего же бутика с руками за головой.

Киллиан, Киллиан, Киллиан.

Гроза, гроза, гроза.

Время.

— Я родился здесь, в Сиэтле, на окраине города. В приблатнённой семейке политика. И горничной. В плане, не совсем горничной, конечно. У мамы... Было много работ. Папка был обычной синявкой. Алкоголиком, сказать проще.

Ещё одно кружево из идеально вырезанного стекла. Ещё несколько золотых колец в полиэтиленовый мешочек Моро.

— Затем померли. Сперва одна. Затем второй. Мы с сестрой... С Бьянкой. Видели смерть с детства. Когда видишь смерть с детства, видишь жизнь с детства. Когда у тебя нет денег на кусок пиццы на перемене и приходится бить морды тем, кто смеётся с тебя, и вставать на учёт, чуть ли не греметь на кичман по малолетке. Да, Билли. Я никогда не приходил к криминалу. Криминал уже был во мне как орган. Это моя жизнь. Так я был тем, кем был. И есть, кто есть. Не какое-то посмешище в халатике а-ля «‎хиппи»‎ с производством обручальных колечек. Я мужчина, Билли. Борец. Охотник. Il guerriero. Я знаю, что значит выживать. И выжить.

Ещё одно отверстие и последний опустошённый блок из первого ряда. Остался ещё один ряд стеллажей справа, и дело за малым.

Однако Каспер не возвращается. Уже восьмую минуту.

Что-то происходит. И Чейз пока что не замечает этого.

— И с другой стороны... Исходя из ненасытности своего внутреннего зверя – а я знаю, Билли, какой зверь там во мне сидит – мне всегда мало. Как писал Севрус... Читал русскую литературу?

— Не очень.

— Деньги проложат дорогу к абсолютно любой цели. Пред ними пасуют и порядочный, и подлец... Известно, что их может быть очень, очень много... Но денег, Билли, никогда не бывает...

— Достаточно. Оружие на пол.

Каспер. И Киллиан. С оригинальным «‎Bodeo 1889» у виска первого из-за спины.

Самый громкий удар молнии. Часы останавливаются на 18:27.

***

Киллиан с Энди появляются так мгновенно и влёт, что сам Чейз даже изначально не улавливает, что происходит. Киллиан Ри, во всё таком же чёрном домашнем кардигане ниже колена и несобранными в пучок чёрными волосами до плеч, и Энди Джаспер в изрисованном комплекте одежды стиля «‎багги» в толстовке «‎Fuck You All». Теперь Кил наставляет уже опознанный всеми револьвер в голову Касперу, стоя в пролёте лестниц, и в помещении становится тихо. Очень тихо. Чейз Моро обескураженно стискивает зубы.

— Пистолет с мешком – в мою сторону. Отпускаешь ювелира ко мне, и я спускаю тебе твоего бойфренда.

— Меня зовут Каспер!

— ...пинком, правда. Но спущу. Быстрее, пока не приехали...

— Царица Небесная! Ну и ну! Вот это плот твист! Билли! Ты ведь даже меня не предупредил!

Смех, более нервный, чем нарочито-постановочный, и теперь Чейз, взаимно Киллиану, наставляет свой пистолет в сторону лежащего Билли Валентайна.

Дождь избивает стёкла, теперь – наотмашь. Смута, раскол, засада.

«‎Теперь – врассыпную» – думает Чейз.

«Чейз» – думает Энди.

— Это должно было быть сюрпризом? Да, Билли, у тебя определённо получилось меня удивить.

— Хватит. Билли, вставай.

— Лежать, Билли.

Ещё более плотное прижатие револьвера к виску кубинца и более агрессивный пистолет Моро в сторону ювелира.

— Пришла пора познакомиться, я так понимаю? Меня зовут Бог, и я пришёл линчевать твоего друга за его грехи. Понимаешь ли, твой друг не упоминал мне тебя, апостол, и я даже не знаю, кто ты.

— Киллиан. Моё имя – Киллиан.

— Киллиан.

Дегустирует на языке, но пока не глотает.

— «Ночной рейс» был неплох. Не то, чтобы я фанат Киллиана Мёрфи, но актёр из него... Ладно, Киллиан. Я так понимаю, времени у нас немного перед тем, как все мы перестреляем друг друга и выживет среди нас только один, как в кино. Поэтому не будем, как в кино. А ты-то уж точно не фокальный герой, чтобы выжить в такой потасовке, судя по твоему виду. Насчёт Билли... Насчёт Билли не знаю. Но я. Я никогда не умру, мой новоиспечённый друг Киллиан.

— Хватит нести бред. Дай Билли подняться ко мне, и я спущу твоего друга...

— Меня зовут Каспер!

— ...в обмен в ту же секунду. Ограбление неудачно, кем бы ты там себя не мнил.

— А у вас яйца, мой друг Киллиан! Побольше, чем у вашего друга-алмазного ирландца.

— Пистолет и мешок на пол!

У Энди слегка подкашиваются ноги, когда Киллиан держит его за шиворот, из-за разницы в росте, но он знает, что Чезаре никогда его не оставит. Он знает, этот союз – до конца. Такой союз, как этот, никогда не расколется. Он будет предан своему наставнику вплоть до последнего вдоха, пока смерть не разлучит их.

Или пока наставник не заменит смерть. И не разлучит их.

Предав своего протеже в ту же секунду.

— Да не друг он тебе, а рука третья. Как только дела повернутся задним, твой Энди станет первым, кому ты прострелишь башку. Так же, как сейчас происходит и со мной. Все эти твои морали и словечки, обзывания «‎подопечными», прочие надменные хитрости. Ты сопля, Чейз, вот ты что. Сопля системы, думающая, что она что-то стоит. А на деле – дрянь. Которая вообще ничего не стоит, кроме своего дешёвого эго размером с планету.

Чезаре Моро начинает плавный отход к двери.

Удар молнии приходится точно в сердце Каспера.

***

— Убей его, Чейз, пристрели его! Покончим с этим!

По своей природе Энди был волком. По своей манере – юным и ходким. Юрким псом с кудрями на такт пламени, с прядями блондинистого оттенка. С влюблёнными глазами на ритм янтарных волн и кровью, безапелляционно пьяной. Кубинским сердцем, хотящим жить. И он продолжит жить. Назло и наотмашь.

Жить ради Чезаре, который прямо сейчас двигается в сторону двери в намерении сбежать с награбленным, оставив своего протеже на верную гибель.

Энди Джаспер не может поверить своим глазам.

— Не кричи, чёртов аргентинец, — шепчет в ухо Киллиан.

— Я кубинец, ублюдок! Чейз, стреляй! Убей сраного ювелира!

Но теперь Чейз Моро молчит. Природа побеждает Чейза в очередной раз, и его внутренний зверь в виде пса обретает признание. Никому не сдался, кроме себя. Ни от кого не зависит, кроме себя, никем не заведует.

Бродяга. Бродяге не нужен никто, чтобы выжить.

Энди Джаспер никогда не нужен был Чейзу Моро.

Пятится ко входной спиной, постепенно просовывая пистолет за ремень и демонстрируя свою безвредность опустошённой рукой вверх. Вторая рука с камнями в мешочке остаётся при себе.

— Прости меня, Энди. Уверен, время ещё сплотит нас вместе.

— Чейз!

Резко дёргает ручку позади спины. Отбегает назад и скрывается под дождём, громко хлопая дверью. Билли Валентайн бесшумно окаменевает на полу в той же позе; Энди ошарашенно впечатывается в воздух, не соизволяя ни выдохнуть, ни вдохнуть, когда Киллиан же впечатывается в Энди, не соизволяя ни выстрелить, ни убрать револьвер с виска.

В восемнадцать часов и тридцать минут Чейз Моро сбегает из ювелирного магазина на Аврора-авеню, оставляя Энди Джаспера в заложниках у Киллиана Ри и Билли Валентайна.

***

Как только Чейз выпорхнул из помещения под молниеносный дождь, единственное, что он успел сделать, помимо того, чтобы запрятать пистолет обратно за пазуху, это запрятать неполный полиэтиленовый мешочек с камнями в долгий чёрный карман вместе со стеклорезом.

Выйти из роли. Отбежать в сторону. Выкрикнуть итальянский мат, которым в детстве ругалась мама.

Развернуться. Врезаться в полицейский значок. Пистолет. И ярко-рыжие кудри как единственный маяк среди всей водной бури.

Сестра. И несколько полицейских мигалок вокруг неё.

Ограбление окончено.